– Это более рискованный путь. Менее надежный, – вновь взяла слово Мари. – Мы рискуем заблудиться. Мы не знаем местности.
Франсуа усмехнулся:
– Все леса в этой чертовой стране выглядят одинаково. По крайней мере, под деревьями мы найдем на что поохотиться. А если повезет, ручей или реку. Но, может быть, дорогая путешественница, – прибавил он с явной насмешкой, – вы недостаточно опытны, несмотря на ваш грозный вид…
И, завершая свою тираду, он оторвал новый кусок своей жвачки. Мари не удосужилась ответить. Лишь стряхнула с юбки песок.
– Скоро наступит ночь, – заметила она. – Нам следует организоваться, достать всё, что сможем, из обломков…
– Минутку, – проворчал лесной бегун. – Кто назначил тебя лидером, полукровка?
Он перестал жевать. Коричневая слюна стекала с уголков его губ. Они с Мари молча поедали друг друга глазами.
– Довольно! – внезапно взорвался ботаник, едва не стряхнув с себя прильнувшего к нему Габриэля.
Венёр обнял подростка за плечи, прижал его к себе и продолжил:
– Нас так мало, мы все уже многое потеряли, а кто-то больше, чем другие… – Здесь его взгляд ненадолго скользнул по пастору и его дочери, затем вернулся к лесному бегуну. – Нам будет достаточно сложно выжить, не разделившись.
Жюстиньен слушал рассеянно. Его неудержимо трясло, но не только от холода. Ему необходимо было выпить. Он повернулся к обломкам корабля. Наверняка там можно отыскать бутылку-другую. Надо просто найти в себе силы двигаться. И сдержать отвращение к морским птицам… Марсовой почесал лысину под шерстяной шапкой и заметил с усмешкой:
– Если вы хотели спокойного существования, вам не следовало выходить в море.
Он непристойно улыбнулся Пенни, та съежилась еще сильнее, очевидно стараясь сделать свое присутствие еще более незаметным. Пастор хотел высказать свое неудовольствие, но марсовой его опередил.
– Откуда вы, преподобный? Тринадцать колоний? Судя по вашему акценту, Новая Англия… И вы решили прибыть сюда… Почему? Чтобы обратить в веру еще больше несчастных еретиков? Чтобы за это вас причислили к лику святых?
Пастор наморщил лоб, и его уже наметившиеся гусиные лапки стали еще глубже.
– А что вы нам посоветуете? – резко ответил он. – Чтобы мы оставили эту часть мира дикарям и отбросам Европы, которые, простите за мои слова, от них почти не отличаются?
– И все же, – продолжал марсовой, поправляя головной убор, – именно благодаря этим почти дикарям вы, скорее всего, останетесь в живых. У Бога есть определенное чувство иронии…
В животе Венёра громко заурчало, ярко выраженная недовольная гримаса исказила его подвижное лицо. Он быстро встал, потревожив бедного Габриэля, который коротко всхлипнул.
– Я иду за едой. К обломкам. Преподобный, Пенитанс, вы составите мне компанию? Да, а вы, – добавил он марсовому, – оставьте этого бедолагу в покое. Он только что потерял жену и сыновей…
Мари с резким щелчком взвела курок своего ружья.
– Я иду на охоту, – объявила она. – Порох сухой.
– И я иду! – заявил траппер. – Мы, почти дикари, должны поддерживать друг друга.
Мари изобразила одну из своих кривых улыбок. Франсуа из Бобассена оказался более сложным человеком, нежели казалось. На чью сторону он склонится в ближайшие дни? Лесной бегун собрал свои шкуры, и они вдвоем отправились на охоту.
Остальные медленно двинулись с места. Океан нес ледяную крошку, и потому течение было мутным и тяжелым. Прилив отступал, и Венёр воспользовался этим, чтобы собрать на берегу моллюсков и крабов. Жюстиньен краем глаза увидел, как ботаник съел одного ракообразного. Он жадно разгрыз панцирь зубами, проглотил мясо, а затем вытер рукавом стекающую по подбородку жидкость. Внутренности молодого дворянина, плохо оправившегося от недавних злоупотреблений, просились наружу. Он отвернулся, его тошнило. Чуть в стороне английский офицер Томас Берроу методично обыскивал трупы, забирая у них оружие. Габриэль лежал, раскинувшись, возле костра. Жонас, марсовой матрос, содрал со сломанной мачты большую часть паруса. Пастор и его дочь принялись обыскивать обломки. Жюстиньен присоединился к ним в надежде найти спиртное.
Туман поднимался, проникал в корпус корабля быстрее океана. Де Салер протиснулся в капитанскую каюту. Вывороченная дверь, застрявшая поперек проема, частично загораживала проход. Внутри вода доходила чуть выше лодыжек. Вокруг ножек стола плавали сломанные навигационные приборы, страницы из бортового журнала, похожие на дохлую рыбу. Жюстиньен ножом открыл сундуки, прикрепленные к стене, нашел белье и серебряный кубок, портрет женщины, но не спиртное. Он со вздохом захлопнул крышки и оглядел каюту в темноте. Его беспокоила одна деталь в этой истории, в их кораблекрушении… Трупы. Трупы отсутствовали. На пляже было всего около пятнадцати тел. Некоторые, возможно, погибли в море, но сколько именно?
Океан плескался о корпус. Жюстиньена била дрожь. Он безотчетно постукивал кончиками пальцев по морским сундукам. Ночь бури. Что произошло в ночь бури? Жюстиньен закрыл глаза, пытаясь вернуть свои воспоминания. Выстрелы. Крики. Волны, бьющиеся о палубу наверху. Крики помощников капитана, отдающих приказы. Он стиснул зубы. Нет, снова нет. Эти образы ни о чем ему не говорили. Он даже не мог с уверенностью сказать, правдивы ли воспоминания, или же его разум просто реконструировал события постфактум. Возможно, эта картина сложилась в памяти из тех штормов, что он пережил в Бретани, еще будучи подростком. Жюстиньен вдохнул насыщенный йодом воздух. Поднялся ли он тогда на палубу? Образы уже рассеивались. Он застонал от разочарования и стукнул обоими кулаками по капитанскому столу, порезав при этом руку о стекло фонаря. Несколько капель крови утекли в океан. Де Салер выругался и выбежал наружу.
В сумерках пресвитерианский священник с дочерью отправились за снегом, чтобы растопить его. Берроу, английский офицер, натянул на голову меховую шапку, а поверх формы надел вывернутый наизнанку бобровый тулуп. Он сосредоточился на инвентаризации оружия, в то время как Жонас, Жюстиньен и Венёр строили укрытие из досок и кусков паруса. Едва они закончили, как из леса появились охотники с добычей – несколькими зайцами и двумя куропатками. Мясо жарилось на вертеле, а день угасал. Пастор пытался высушить Библию с изогнутыми страницами. Ужин дополнили моллюски и отсыревшие морские галеты, найденные Венёром на месте крушения. Затем были распределены часы ночного дежурства.
Вопрос о маршруте следующего дня так и не решился, но никто его не поднимал. Он словно повис в воздухе между ними, где-то между пламенем и тенями. Берег простирался за спиной Жюстиньена, но это не мешало ему чувствовать кожей необъятную водную массу, густую и грозную, шумящую за плечами. Крупная дрожь сотрясла его хребет, как будто холодные влажные пальцы пробежались по выступам позвоночника. Перед ним, по другую сторону костра, раскинулся лес, а еще дальше – горы. Берег или лес. Два возможных направления: одно четкое и пустынное, другое – более дикое и неопределенное. Если бы Жюстиньену пришлось выбирать одному, он бы подбросил монету. Или, что более вероятно, даже не пошевелился бы.
Как Габриэль. Тот оставался неподвижным с момента кораблекрушения, словно пытался превратиться в одну из тех гранитных статуй из одной легенды, которую Жюстиньен слышал по ту сторону океана, но не мог вспомнить.
Габриэль только грыз почерневшие куски зайчатины, которые подавал ему Венёр. Ботаник фактически назначил себя опекуном подростка. Всю вторую половину дня он то и дело отгонял от мальчика Франсуа и Жонаса, которые хотели непременно его растолкать. Зарево костра отражалось в бесстрастных светлых глазах Габриэля, а тем временем Франсуа из Бобассена и путешественница Мари бросали друг на друга тяжелые, язвительные взгляды, заменявшие им разговор. Жюстиньен держался в стороне. Он промерз, несмотря на близость огня. Страдал от голода, но смог проглотить всего несколько кусочков мяса. Он был готов убить ради глотка спиртного. Всё для него в тот вечер имело тошнотворный привкус соли.
Марсовой Жонас был первым, кто встал на стражу. Жюстиньену, несмотря на усталость, потребовалось некоторое время, чтобы уснуть. Он лежал, закутавшись в грубое, но относительно сухое одеяло, и прислушивался к окружающим звукам: треску костра, хрусту леса, шуму океана и прилива, который вновь завладел рифами и пляжем. Ему ужасно хотелось выпить, и он до крови искусал кулак, чтобы отвлечься от этого желания. Жюстиньен скучал по гомону порта, по пьяным мычащим голосам и шагам стражи, по корабельным колоколам и пронзительной жиге на скрипке, долетавшей из таверн. Он вздрогнул. Де Салер не спал на свежем воздухе уже… уже больше десяти лет. С тех пор, как покинул Бретань.
Жюстиньен лежал с закрытыми глазами, словно пытаясь обмануть коварный, ускользающий сон. Но при этом очень внимательно прислушивался к приливу океана, к неустанно надвигающимся и поднимающимся волнам. С тех пор как он обыскал капитанскую каюту, в морской воде были капли его крови, и это не давало ему покоя. Что-то внутри него, глубоко в подсознании, побуждало бежать, хотелось схватить одеяло и броситься в лес. Но Жюстиньен не поддался этому необъяснимому порыву. Здесь он был в большей безопасности. Если бы только можно было убежать от океана, от его голоса…
Он натянул одеяло на уши, но шум волн всё равно доносился до него, заглушая все остальные звуки острова, леса и пляжа. Льдинки хрустели, стачиваясь друг о друга в пене, создавая звук, похожий на скрежет тысячезубой челюсти. Прилив. Это был надвигающийся прилив. Жюстиньену хотелось убежать, чтобы больше не слышать ни накатывающих волн, ни голодного хруста ледяного крошева, наползающего на берег. Вода уже просачивалась в ботинки, а тело тонуло во влажном песке. Он пытался сопротивляться, но песок и лед неуклонно поглощали его. Ледяная пена накрыла тело, словно заточила в гроб, и заполняла рот отвратительной кашей с привкусом соли. Панический страх сдавил грудь Жюстиньена. Он начал задыхаться. И вдруг почувствовал чью-то сильную хватку на своем плече. Он попытался сплюнуть, но серая масса только глубже проникла в его горло. Кто-то грубо тряс его, он кашлял и икал. Затем ему дали пощечину. От удара он проснулся.