ило во многом игровой характер, да и вообще Веня, как мне кажется, был более “театральным” человеком и гораздо чаще “работал на публику”, чем о нём сейчас принято говорить»11.
Галина Павловна Носова описана Марком Фрейдкиным как женщина добродушная, хлебосольная и всецело преданная Венедикту Ерофееву. Куда менее привлекательным представлен им Вадим Тихонов, «любимый первенец» Венедикта Ерофеева, к которому автор мемуаров «не испытывал ни малейшей симпатии»12.
Приводимый Марком Фрейдкиным эпизод в троллейбусе, где он случайно столкнулся с Вадимом Тихоновым, достаточно характеризует этот колоритный персонаж из «великолепной семёрки» Венедикта Ерофеева: «... и вдруг увидел, что на передней подножке висит Вадя. Он тоже увидел меня, ужасно обрадовался и, выкрикивая малоцензурные приветствия, сейчас же начал неизвестно зачем пропихиваться ко мне через битком набитый вагон. Прямо надо мной возвышалась очень солидная, полная и прекрасно одетая дама лет пятидесяти. Помню, я стоял на нижней ступеньке, буквально уткнувшись носом в её роскошный и благоухающий бюст. Дотолкавшись до неё, Вадя своим нарочито пронзительным тенорком внятно произнёс на весь троллейбус: “Гражданочка, сраку-то прими — не видишь что ли, мне к композитору пройти надо!”»13. Композитором Марка Фрейдкина называли в ерофеевской компании из-за его умения «бацать» по клавишам и в связи с тем, что известного композитора Фрадкина[455] также звали Марком.
Я крайне сожалею, что Марк Фрейдкин при существовавших у него аналитических способностях и литературном даре не увидел главного в личности и творчестве Венедикта Ерофеева. Не признал за ним ставшую редкой способность различить в окружающем мире проявления застенчивого Добра и мимикрирующего Зла.
Чего не заметил в Венедикте Ерофееве его коллега по перу, разглядела и талантливо описала Наталья Шмелькова в своей книге «Последние дни Венедикта Ерофеева».
Перед встречей с Натальей Шмельковой Венедикт Ерофеев ни монахом, ни верным мужем, увы, не был. Вот, например, как он, женатый на Галине Носовой, с присущей ему иронией в письме сестре Тамаре Васильевне от 13 ноября 1982 года рассказывает о некоторых сложностях, вызванных его любовными отношениями с несколькими женщинами:
«...Яна по телефону сказала мне, что не желает видеть меня и мою Ирину. Ирина заявила, что не терпит ни меня, ни Яну. Юля, предварительно излаяв Галину и Ольгу с Яной, ультимативно потребовала, чтобы не было моей ноги в её доме. Вмешавшись в это, Лера и Алла (обе предмет давней ненависти Галины) спасовали и на время удалились. Но все были в сборе 24 октября (в день рождения Венедикта Ерофеева. — А. С.) (кроме Юли, потому что ожидалось нашествие Валентины). Валентина с сыном так и не появилась. И слава Богу. Они грозились разбросать всех Ольг, Ирин и Юль с балкона 13-го этажа»14. «Короче, день рождения обстоял вполне благочинно, и я намеренно почти ничего не пил, и (вот что удивительно) Галина меня перехвалила: все последовали моему образцу, и всё обошлось “без бурь, без громов и без молний” (Висс[арион Белинский]). Я заведомо спровадил всех потенциальных экстремистов, налив им по рюмке водки и мысленно дав поджопника, а всех максималисток, поочерёдно с каждой кулуарно беседуя, заверил в своей любви и в их единственности»15.
Играть в подобную любовную чехарду не всякий выдержит, и ничем хорошим это обычно не заканчивается.
Не к самому ли себе Венедикт Ерофеев отнёс слова русского писателя и драматурга Алексея Феофилактовича Писемского[456], процитированные им 20 июля 1981 года в одном из своих многочисленных блокнотов: «...будучи большим шалуном по женской части»16?
Не буду отвлекаться на описание распространённых несовершенств человеческой натуры. Часть из них, безусловно, была присуща моему герою, как и многим из нас. Сконцентрирую внимание на несложных установках его жизни. На том, что он считал для нравственных людей неприемлемым. Не возвышался Венедикт Ерофеев на «совете нечестивых» и не сидел «в собрании развратителей». С юношеских лет пришло к нему понимание хода жизни: «Ибо знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет» (Пс. 1:6).
Венедикт Ерофеев действительно не заморачивался тем, во что он одет и какие вещи его окружают. При этом в рубище не ходил. Когда же во время горбачёвской перестройки зарубежные издания поэмы «Москва — Петушки», её театральные инсценировки, а также многочисленные постановки пьесы «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» стали солидным источником денежных поступлений, случалось, что он появлялся на публике в модной одежде. Ему нравилось скромно, но элегантно выглядеть и, как любому поэту, своим видом сводить с ума женщин.
Наталья Шмелькова верила в предопределённость свыше её отношений с Венедиктом Ерофеевым. На эту мысль её навела похожесть номеров их телефонов. У Натальи: 434-777-9. У Венедикта: 454-777-0. Как она отметила в книге «Последние дни Венедикта Ерофеева», её возлюбленный «долго цифры сопоставлял, что-то вычислял и даже расшифровывал их...»17.
Что касается значения трёх семёрок в нумералогии, то разгадать их мистическое значение легко. Оно всем известно. В традициях разных народов семёрка сама по себе счастливое число. Оно предрекает невероятную удачу и немыслимый успех. Повторяясь друг за другом, три семёрки превращаются в мощный оберег для человека или события.
Первые три цифры номера телефона и три последние затрагивали личную судьбу Натальи Шмельковой и Венедикта Ерофеева. В первых трёх цифрах средняя цифра обозначила разрыв в два года от первой случайной встречи на квартире журналиста Игоря Дудинского 17 февраля 1985 года до серьёзных отношений в 1987 году. Следующие за тремя семёрками девятка и ноль обозначили годы смерти Натальи Шмельковой — 2019-й и Венедикта Ерофеева — 1990-й.
Встреча с Натальей Шмельковой принесла Венедикту Ерофееву радость и воодушевление. Он, несомненно, воспринял её любовь как чудо, как последнюю надежду на исцеление от смертельной хвори. В нём непонятно откуда и вопреки всему на короткое время появилась вера, что он превозможет свою страшную болезнь. Незадолго перед этим осознанием счастья, пришедшего к нему свыше, он принял крещение в католицизм. Его крёстными стали Владимир Муравьёв и Наталья Шмелькова. Теперь уже даже временное отсутствие рядом с ним его Наташи приводило его в состояние депрессии.
Венедикту Ерофееву стоило огромных усилий не впасть в отчаяние и не сорваться в запой. Он готов был пожертвовать всем на свете, только бы ежедневно видеть её с собой рядом.
Чувства, его охватившие, при всей присущей ему эмоциональной сдержанности вырвались наружу в письме от 15 июня 1987 года. В то время Наталья Александровна находилась в командировке в Тольятти:
«Со времени твоего отъезда началась полоса полуоцепенелой полуразбитости, вернее, полоса сиротства и умственного распада. И безрадостности. Потому и пишу коротко, безвкусно и уныло. С 10-го числа в столицу не выползаю. Я там совсем околею от скорби. Здесь, в маленьком домике, я от той же скорби тоже немного околеваю, но каждый раз утром обнаруживаю себя в живых. Охоты шастать по лесам почти нет, да и какой смысл без тебя? Всё-таки по принуждению шастую и вменяю себе в обязанность умиляться постылым лютикам. Если не считать вчерашнего позднего вечера, своей писанины не касался. Вчера перед сном чуть-чуть покрапал. Вчера же привезли твой польский крест с распятием, я тут же повесил его над головою: вдруг Господь освежит мою душу. Так вот лежу и думаю: “Освежит или не освежит? Освежит, наконец, как не освежит!” А сам в ожиданиях всё-таки что-нибудь отваживаюсь делать: посадил шесть грядок укропа, два салата и две петрушки. Когда сажал и поливал, размышлял про себя (что я мыслитель, ты ведь знаешь), так вот, я размышлял: “А на (...) тебе, неумный, петрушка?” И тут же сам себе бойко отвечал (ты ведь знаешь, что я отвечал), так вот, я отвечал: а когда приедет Перельманиха, она будет жрать салат, укроп и петрушку без зазрения совести. И будет после этого ещё бокастее. <...> Для ради утреннего променажу сейчас отправляюсь в Птичное за молоком (!). Попутно опущу и эту вот короткую писульку к тебе. Напиши мне, Шмелькова, хоть что-нибудь и хоть такого же объёму. <...> Неизменно о тебе помню, Наталья Перельман. Чаще, чем это полезно...
Остаюсь: Венед. Ероф. Утро 15 июня 87 г.»18.
Подаренный Натальей Шмельковой польский крест с распятием вскоре сняла со стены Галина Носова, сославшись на соседа по подъезду Эдичку, алкаша и клептомана19.
Венедикт Васильевич при своём бравом виде и росте один метр восемьдесят семь сантиметров при посторонних людях не то чтобы робел, а слегка тушевался. Бывали ситуации, когда он заливался краской и впрямь походил на застенчивую девицу.
Его сын вспоминал: «В 88-м Венедикту Васильевичу привезли из-за границы аппарат, который усиливал голос, он подставлял аппарат к горлу и говорил. Каково ему это было при его стеснительности, если ещё здоровым он застёгивал рубашку на все пуговицы? И его характерный жест — прикрывать горло, словно проверяя, застегнут ворот или нет. Его смущал этот аппарат, который привлекал внимание к его болезни. И от потери голоса Венедикт Васильевич страдал, у него же был замечательный баритон. Пять лет болезни, несколько операций, боли постоянные, запрет на спиртное к тому же...»20
Венедикт Ерофеев до конца своих дней оставался ребёнком. Как вспоминала Наталья Шмелькова, зимой в Абрамцеве он попросил покатать его на санках, но чтобы никто не видел21.
С появлением в его жизни Натальи Шмельковой расширился его круг общения за счёт её образованных и талантливых друзей.
Смерть Венедикта Ерофеева стала для Натальи Шмельковой тяжёлым и мучительным испытанием. От этого удара она так и не оправилась. Многое пришлось ей пережить и перечувствовать, доверясь памяти, сохранившей воспоминания о том счастливом времени. У неё появилась непреодолимая потребность перенести три года их непростых и невероятных отношений на бумагу. Так появилась книга «Последние дни Венедикта Ерофеева».