<...> Зимой он всегда был в ватнике. Кроличью шапку не снимал, по-моему, даже дома. Никаких дублёнок он не носил. Галка ругалась, потому что если его нарядить, он был просто “супер”. Я как-то видела Веню, когда она его нарядила. Они ехали на один день в Москву. Голубая рубашка, пиджак, пальто. Действительно супер! Но он всего этого терпеть не мог. Зимой он любил ходить в ватнике. Весной и осенью носил короткое пальтецо, типа бушлата. У него была просто ангельская внешность. Он был очень деликатным человеком и очень умным, но в душе он был ребёнок, просто “дитё”. <...> У него лицо было необыкновенное. Тогда ещё не была написана “Вальпургиева ночь”. Через несколько лет я её прочла и вспомнила, как он это всё проговаривал на даче. Ну, эти фразочки, эти лютики»".
После дачи Грабарей они переехали в дом управляющего посёлком В. А. Исаева. Дом отапливался, и в нём можно было жить и зимой, и ранней весной. Однако вскоре в этом доме, названном Венедиктом Ерофеевым «хутором», ему было отказано.
В письмах сестре Тамаре Гущиной он всегда старался выглядеть примерным пай-мальчиком. Так и на этот раз. Письмо было написано 1 декабря 1980 года, когда они с Галиной Носовой жили в доме Грабарей:
«Тамара Васильевна, добрый тебе день.
(На этот раз пишу покрупнее и с интервалами, помня о твоих сетованиях на бисерность почерка и скаредность интервалов.) От тебя получил письмо позавчера, будучи на хуторе. Я оттуда не выползаю, по существу, у меня там всё, что мне нужно — книги, пишущая машинка, отрадная возня с дровами и с печкой, лыжи, умиротворение и весёлая трезвость. И почти ни души, если не считать субботне-воскресных наездов из Москвы наследников Игоря Грабаря. Об эту пору в прошлом году, в Москве я купался в гостях, недугах, вине и чёрной меланхолии. Мы уже решили бесповоротно — хуторок загородный нам совершенно необходим. Тем более их цену взвинчивают уже не из года в год, как в милые старые времена, а с часу на час»12.
Переговоры с В. А. Исаевым о продаже его владения ничем существенным не кончились.
Со смертью Бориса Николаевича Делоне 17 июля 1980 года Венедикт Ерофеев словно сорвался с тормозов и пил без удержу. Однако его связь с академическим посёлком Абрамцево не прервалась. Последний свой Новый, 1990 год он встретил на одной из дач этого полюбившегося ему места.
Начальные 1980-е годы прошли для Венедикта Ерофеева не так, как хотелось бы его родственникам и друзьям. Один запой сменялся другим. Я уже писал о встрече Нового, 1980 года. О том, какими видениями этот праздник сопровождался и чем для него закончился. Венедикт Ерофеев не раз и не два оказывался в Психиатрической клинической больнице им. П. П. Кащенко с тяжёлой алкогольной интоксикацией. Невозможно представить, как удавалось Венедикту Ерофееву выпить столько вина и водки за один вечер. Так, во время чтения на магнитофон своей поэмы на квартире Александра Кривомазова он выпил более семи бутылок вина. Хозяин квартиры вспоминает: «В конце того вечера была сделана последняя фотография: между слушателем и слушательницей с белыми лицами стоит с синим лицом наш замечательный автор»13. Уходя после этого вечера, он захватил с собой ещё две бутылки вина, которые опорожнил ночью. В его оправдание скажу, что сколько бы он ни выпил, язык у него не заплетался и глупости он не говорил. Другое дело, что он вдруг неожиданно падал на пол и мгновенно засыпал, как это произошло дома у Воронелей.
Не в лучшем состоянии находилась и Галина Павловна Носова. Она не входила, как он, в постоянные запои. Зато окружающие её люди замечали, что её речи и поступки всё чаще и чаще не укладывались в рамки здравого смысла. Апофеозом обнаруженного в ней безумия стала навязчивая идея соединиться с кометой Галлея. К тому же куда-то исчез её уравновешенный характер. Уже все, кто близко с ней общался, поняли, что «его девочка» малость не в себе. Я предполагаю, что Галина Павловна была не совсем здорова и при первой встрече с Венедиктом Ерофеевым. Само её замужество явилось воплощением болезненного желания быть женой известного человека. Удовлетворив свою маниакальную идею, она неосознанно стала отождествлять себя со своим мужем-писателем.
Сын Венедикта Васильевича вспоминает о Галине Носовой на страницах журнала «Караван историй» (февраль, 2012): «В бабах Веничка вообще был разборчив: все, кто его окружал по жизни, — красивые, умные и в разной степени с прибабахом. Нормальная женщина разве станет такого терпеть? Если отдельно взять Галину Носову, то в последние годы со дня на день она ждала Нобелевскую премию. “Потерпи, ещё годок поживи — и дадут”, — просила она мужа. Он терпел и смеялся. Веничка прозвал её “надсада”, и когда она, бывало, разбушуется, сам звонил санитарам — сдавал супругу в “Кащенко”. Кроме психозов у Носовой явно была мания величия. “Я хоть жена известного русского писателя, а ты, е.. твою мать, кто?” — кидала она Ерофееву. Носова отказалась хоронить мужа на Ваганьковском кладбище, объяснив это тем, что там лежат конкуренты Венички: “Это кладбище Высоцкого, пусть Кунцевское будет за Ерофеевым!” В общем, женщина была с размахом»14.
В 1981 году Венедикт Ерофеев провёл почти всё лето в Абрамцеве. Настроение у него было никакое. Как он пожаловался в одном из писем сестре Тамаре Васильевне, «плохо клеится с писанием». Отсюда появилось безразличие даже к грибам. Пришлось выходить из стресса неоднократно проверенным путём — налечь на спиртное. Август, сентябрь и далее проходят под знаком имбирной водки. 1 сентября Венедикт Ерофеев поставил рекорд: четыре бутылки «Имбирной» за ночь. На следующий день сделал запись в блокноте: «Совершенно плохо, посылаю девку (Г. А. Носову. — А. С.) на последнюю мелочь и посуду купить последнюю “Имбирную”. Весь день не подымаюсь с постели. Гадливость ко всему вечером переходит в безбрежную рвоту и длится всю ночь». Запись 3 сентября — вопль о помощи: «Ещё плоше вчерашнего. Каждую минуту свою считаю последней. В 11 часов девка ускакивает в Москву за медикаментами. В 12 прерывается рвота. Наконец, вечером является Г. Носова, перепуганная, в сопровождении:
Марголина и психиатра Мишеля. После всех процедур засыпаю»15.
Через три с половиной месяца пришла из Кировска срочная телеграмма, что их старший брат Юрий при смерти. 17 августа он уже был вместе с Галиной Носовой на Кольском полуострове у родных и отвёз тяжелобольного брата в Мурманскую областную больницу. Диагноз был неутешительный — рак горла. Теперь наступала развязка. Как утверждает Валерий Берлин, Венедикт Ерофеев позвонил перед отъездом Юлии Руновой и узнал, что она проревела всю ночь — ей снился Венедикт, находящийся в состоянии хуже некуда. Венедикт, Галина и его сестра Нина выехали в Кировск 16 декабря и застали Юрия ещё живым. 22 декабря он умер.
За девять месяцев до смерти брата Венедикта Ерофеева не стало многострадальной Натальи Кузьминичны Зимаковой, матери его первой жены и бабушки его единственного сына. Она умерла 7 апреля 1981 года.
Жизнь во всей её полноте ускользала от него. Ненависти в нём не было, но и прежней любви тоже. Стал бессмыслен ещё недавно тревожащий его вопрос: кто же он есть на самом деле? Венедикт Ерофеев представил себя рыбаком, сидящим с удочкой у реки забвения. И наконец-то узнавшим, как лучше спрятать свой улов подальше от завистливых и вороватых глаз. На удивление самому себе, в январе 1982 года он сочинил крохотное эссе «Саша Чёрный и другие». Такой опус было по силам написать только ему, обессиленному многомесячным запоем. Но именно в этом состоянии наконец-то обретшему несерьёзность «в самом желчном и наилучшем значении этого слова». Редко бывает у писателей, когда каждое предложение в их сочинениях не риторическая фигура, а осмысленная речь. У Венедикта Ерофеева другого и не было. Посудите сами: «Хочется во что-нибудь впасть, но непонятно во что — в детство, в грех, в лучезарность или в идиотизм. Желание, наконец, чтоб тебя убили резным голубым наличником и бросили твой труп в заросли бересклета. И всё такое. А с Сашей Чёрным “хорошо сидеть под чёрной смородиной” (“объедаясь ледяной простоквашею”) или под кипарисом (“и есть индюшку с рисом”). И без боязни изжоги, которую, я замечал, С. Ч. вызывает у многих эзотерических простофиль»16.
В начале 1980-х годов Венедикт Ерофеев жил, условно говоря, на две семьи. Бо́льшую часть времени он проводил в квартире дома на улице Флотской, а иногда перебирался на несколько дней к Юлии Руновой. Ему не удавалось раз и навсегда «завязать» со спиртным. В одном из предновогодних писем 1980 года сестре Тамаре он признался: «С Юлией плавно чередуются лады и нелады. Бываю у неё не чаще двух раз в месяц и всякий раз наутро, возвращаясь домой, утруждаю свою голову творческой работой в изобретении благовидных предлогов, самоадвокатуры и всего такого пр. Дело нелёгкое, но слава Богу, воображение у меня пока иссякло не вполне»17.
Из значительных событий 1982 года в жизни Венедикта Ерофеева назову водный поход (июль) по Северной Двине по маршруту Великий Устюг — Архангельск — Соловки. Буквально за несколько дней до начала этого путешествия он выписался из клиники, где в очередной раз лечился от алкоголизма. Этот поход задумал осуществить Николай Болдырев, сын Светланы Мельниковой. В путешествие по реке Николай собирался взять сестру, сокурсника из Московского физико-технического института, где учился, и собаку. О том, как среди участников этого похода оказался Венедикт Ерофеев и чем он для него закончился, пишет Евгений Шталь:
«Взять Ерофеева в этот поход попросила Г. П. Носова:
— Веня с вами хочет, возьмёте?
— А что он сам не озвучил?
— Стесняется. Он только что после больницы, пить не будет. Я вам 200 рублей дам.
Ерофеева взяли. Неделю перед плаванием жили в Великом Устюге, ремонтировали судно. Ерофеев жил в гостинице, остальные путешественники в катере. У Ерофеева было травмировано ребро. Он писал Ю. Н. Руновой (17.07.1982): “Одна беда — мне немного повредили ребро, гости, в канун отъезда. Но это уже по женской части и почти незаслуженно. Болит очень и в особенности при резких движениях, глубоких вдохах-выдохах”. Болдырев послал Ерофеева за опилками на лесокомбинат. Он набрал ведро опилок, стал поднимать и схватился за рёбра. Мужик рядом удивился: “Что, ведро такое тяжёлое?” Ерофеев ответил: “Нет, это тяжёлая рука артистов Рижского драматического театра”. Эти артисты избили его из-за девушки за день до отъезда в Великий Устюг. Плавание проходило на катере “Авось” (бывшей спасательной шлюпке с дизельным двигателем мощностью 12 л. с.). Ерофеев плыл на катере с 21 по 26 июля.