снялось просто: откуда-то появился в нашем доме объёмистый том сочинений Гоголя. Вена любил его перелистовать. Вот и подобрал название, которое ему понравилось»12.
Глава четвёртаяКАК ПЕРЕГОРАЮТ СЕРДЦА
Приближалось время учиться грамоте. В те годы в начальную школу принимали с восьми лет. Анна Андреевна уговорила учительницу, и Венедикт пошёл в школу вместе с братом Борисом, хотя ему ещё не исполнилось семи лет. В сущности говоря, в первых классах ему нечего было делать. Что и подтвердил разговор учительницы с Анной Андреевной.
Жизнь семьи Ерофеевых по условиям военного времени была не хуже и не лучше, чем у других железнодорожников. И вдруг неожиданно пошли неприятности. В октябре 1944 года главе семейства Василию Васильевичу объявили выговор за «ослабление контроля за транспортными агентами». Он был понижен в должности до дежурного по дистанции. Затем летом 1945 года «по доносу станционной уборщицы В. В. Ерофеев за злоупотребления с продажей пассажирских билетов на ст. Хибины временно переводится на работу в железнодорожный карьер (пост “1276 км”)»1.
5 июля 1945 года во время дежурства Василия Ерофеева одна из платформ с песком в карьере сошла с рельсов.
Обошлось без жертв, но, учитывая психоз военного времени и в связи с этим существующую в стране шпиономанию, а также желание начальства найти крайнего, взвалив на него свой недосмотр, в преднамеренном вредительстве (статья 58 УК РСФСР 1926 года) обвинили Василия Васильевича Ерофеева. Его немедленно арестовали и увезли в Петрозаводск. Следствие шло семь месяцев2.
Тамара Васильевна вспоминала: «Когда я приехала в Хибины, мама рассказала мне, что был у них обыск: всё перевернули в доме вверх дном, искали улики — переписку с заграницей»3.
Юрий съездил на суд и привёз новость: оказывается, отца приговорили за контрреволюционную пропаганду по статье 50-10, часть 2 УК РСФСР к пяти годам лишения свободы с последующим поражением в правах сроком на три года без конфискации имущества за отсутствием такового4. Припомнили Василию Васильевичу и его отца Василия Константиновича, и брата Николая, крёстного Тамары Васильевны, арестованного в 1937 году.
Евгений Шталь, скрупулёзный исследователь жизни и творчества Венедикта Ерофеева, в своей книге «Венедикт Ерофеев: Писатель и его окружение» приводит текст доноса на его отца: «Будучи начальником станции Хибины, систематически занимался контрреволюционной агитацией среди подчинённых ему работников и других лиц, проживающих на станции Хибины. Так, он восхвалял силу и мощь армии фашистской Германии, одновременно клеветал на силу и мощь Красной армии и её полководцев. Высказывал пораженческие настроения Советского Союза в войне с фашистской Германией. Восхвалял жизнь и быт трудящихся при царском строе, высказывал клеветнические измышления на жизнь и быт рабочих Советского Союза и клеветал на ведение колхозной системы хозяйства: “При царе крестьяне жили хорошо. Сейчас народ голодает. Нам нечего воевать без толку. У немцев первоклассная техника, у солдат хорошая выучка. За работу в колхозе [люди] ничего не получали”»5.
Судил Василия Васильевича Ерофеева военный трибунал, ибо в те годы железнодорожники считались полувоенной организацией. Старшему сыну Юрию было уже 18 лет. Он окончил курсы дежурных по станции, и его направили работать в Зашеек.
После ареста отца семья переехала в 1946 году к старшему брату Юрию на станцию Зашеек, сейчас это Полярные зори. Жила семья Ерофеевых в одноэтажном бараке, стоящем на отшибе среди леса. В нём находилось четыре отдельных входа. У каждого из жильцов было своё помещение. Одно из них они и занимали. Жилище это находилось в четырёх-пяти километрах от станции. Продукты продавались по карточкам. Карточки на хлеб и жиры выдавались только работающим и иждивенцам. Жили все на одну рабочую карточку Юрия. Для их матери работы в Зашееке не нашлось, ведь на ней стояло клеймо: жена «врага народа». На младшую сестру Нину наравне с её матерью легла забота о новом доме. К тому же приходилось решать почти неразрешимую задачу: как всем не умереть с голоду.
В беседе со мной Нина Васильевна рассказала: «Папа меня очень любил. Он всегда обращался ко мне: “Красавица ты моя!” Мама, наоборот, считала меня уродиной. Когда она на меня что-то шила, то постоянно во время примерки ворчала: “Родятся же такие уроды, и в кого ты только пошла?” Никак не забуду один случай. Мы жили на окраине посёлка Зашеек. Каждую неделю ходили в баню в двух километрах от нашего дома. Мама отправляла со мной кого-то из малышей. Либо Борю, либо Вену. По возвращении нас домой она обнаружила, что не хватает одного полотенца, и накричала на меня: “Иди и найди полотенце и без него не возвращайся!” Я восприняла её заявление всерьёз. Полотенца не нашла и от отчаяния ночью направилась на железнодорожную станцию, а это от бани идти четыре километра лесом. Пошла туда, чтобы первым поездом уехать в Кировск к старшей сестре Тамаре. В ожидании поезда я уснула на скамейке в привокзальном домике. Меня случайно обнаружил брат Юрий. С ним я вернулась домой. В то время мне было двенадцать лет».
Жили они в этой богом забытой дыре вплоть до июня 1947 года.
Узнав об аресте племянника, немедленно приехала тётя Дуня, Авдотья Андреевна Карякина, старшая сестра их матери. Она привезла с собой почти полный мешок сухарей, кое-какие крупы и кое-что из одежды. Обошла, по-видимому, своих московских знакомых и в конечном счёте набрала по крохам у разных людей довольно много. И всё равно привезённого ею хватило ненадолго. Для пятерых оставшихся на свободе Ерофеевых, из которых трое были детьми, началась другая, ещё более скудная и полуголодная жизнь. Впрочем, и до этих событий она не была особенно благополучной.
Как пишет в «Воспоминаниях» Тамара Васильевна, «в ту зиму (1947 года. — А. С.) Вена из-за отсутствия обуви в школу не ходил. Не только в школу, но даже на улице редко появлялся, поскольку валенки у них с Борей были на двоих. Придя из школы, Боря подробно рассказывал, что узнавал на уроках и что задавали на дом. Венедикт эти задания выполнял легко и быстро. Они не отнимали у него много времени. На другой день Боря относил тетрадки брата в школу»6.
Вот так во время зимы проходило у Венедикта заочное обучение. Единственное, что иногда напрягало Бориса, так это необходимость брать для брата в библиотеке всё новые и новые книги, которые тот проглатывал с неимоверной быстротой. После уроков Борису хотелось побыстрее уйти из школы, а не тратить время на посещение библиотеки. Пожалуй, для двух братьев это была единственная причина их коротких размолвок. В остальном они отлично друг с другом ладили. По мере того как Венедикт рос, его память становилась более цепкой, для ребёнка неестественно объёмной. Уже с первого класса его пребывания в школе взрослые обратили внимание на его невероятную эрудицию.
Однажды, встретив Анну Андреевну в школе, учительница сказала ей, что Венедикту нечего делать в первом классе. Об этом разговоре не раз вспоминала его старшая сестра Тамара. Вскоре после этого случая Вена, надо сказать, не загордился. Он стал даже более скромным в общении со взрослыми и по любому случаю уже не фонтанировал своей учёностью. Та взрослость, которая в то время в некоторых своих проявлениях уже существовала в нём, сделала его более сильным и независимым в выборе собственных, а не навязанных кем-то со стороны решений. Эта, казалось бы, невозможная для ребёнка осознанная ответственность за собственные поступки проявилась, например, в его отказе вступать в октябрята, а затем и в пионеры. Вспоминает Нина Васильевна: «Например, на него жаловалась учительница в первом классе: когда детей принимали в октябрята, он ей сказал, что не хочет. Учительница была вне себя: “Как же так, всё же октябрята!” — “А я не хочу, как все”. Так и не стал октябрёнком. И ни пионером, ни комсомольцем он не был. А ведь это было в 40—50-е годы»7.
В апреле 1947 года в семью пришла новая беда — арестовали Юрия за кражу хлеба в продуктовой лавке при станции. Он был осуждён в июне 1947 года на пять лет по статье 74 часть 2 УК РСФСР. Оставшись без старшего брата, дети несколько дней голодали. С арестом Юрия исчез единственный источник их существования. Долгое время они жили впроголодь на его рабочую карточку и на непостоянную продовольственную помощь со стороны тёти Дуни и сестры Тамары. У их матери отобрали единственных кормильцев — мужа и сына. И она сделала логичный вывод: пусть государство, это совершившее по отношению к её семье, возьмёт на себя заботу о её детях. Пожалуй, это был единственно разумный выход из создавшегося положения.
Вот что пишет об Анне Андреевне Евгений Шталь: «Помыкавшись какое-то время без работы, не желая объедать детей, посчитав, что государство не оставит их на произвол судьбы, мать уехала к сестре Евдокии (Авдотьи. — А. С.) в Москву. Там она жила без прописки, официально устроиться на работу не могла, была прислугой у разных людей. У Бориса и Венедикта началась цинга, и они попали в больницу»8.
Старшая сестра Тамара в то время работала на почте в Кировске. Нина Васильевна, которая провожала мать в Москву, объясняет её поступок одной причиной: своим бегством она спасала детей от голодной смерти.
В своих «Воспоминаниях» Тамара Гущина рассказала о некоторых подробностях московской жизни их матери Анны Андреевны: «Неожиданный приезд мамы в 47-м году поставил тётю Дуняшу в сложное положение. Без прописки жить и Москве было опасно, устроиться на работу без неё было невозможно. Единственный выход был — идти в домработницы. Спасли старые знакомства среди московской интеллигенции. Все усилия тётушки пристроить маму в какой-то семье кончались неудачей (мама не обладала покладистым характером). Только в одной семье она прижилась: её взяли в няни в семью Бориса Рюрикова[239]