Глава девятаяРОДНАЯ КРОВЬ — НЕ ВОДИЦА
В одном из блокнотов Венедикта Ерофеева 1979—1980 годов присутствует достаточно самокритичная запись: «Если б меня спросили: как ты вообще относишься к жизни, я примерно ответил бы: нерадиво»1.
Ко всему сказанному добавлю мудрую мысль Блеза Паскаля[262], уважаемого Венедиктом Васильевичем мыслителя: «Человек не ангел и не животное, и беда в том, что, стремясь походить на ангела, он уподобляется животному».
Статичной повседневности, в которой царила незыблемость чего бы то ни было, Венедикт Ерофеев сторонился. Его вынужденная любовь к перемене мест объясняется присущим ему утопическим желанием жить среди людей умных и лично ему симпатичных. И по мере возможности только с ними общаться. То и другое появилось как следствие его жизненных передряг. Пройдя сквозь многочисленные внутренние потрясения, он понял, что собой реально представляет жизнь среднестатистического советского гражданина. Сделанные им выводы были неутешительными. Его инакомыслию к тому же сопутствовал неисчезающий годами страх оказаться призванным в армию или оказаться за решёткой.
Позднее побочным эффектом этого страха стала затяжная холостяцкая жизнь. Это при том, что формально он считался женатым человеком. В одной из неизданных «Записных книжек» он, объясняя своё супружеское непостоянство, скаламбурил: «Я переменён, как ток, а она, как ток, постоянна»2. Это была, разумеется, шутка, камуфлирующая настоящую причину его двух неудачных браков.
Владимир Муравьёв вспоминал: «У самого Венички всегда был очень сильный религиозный потенциал. Вообще, религиозный потенциал заложен в душе каждого человека, он может найти применение и созидательное, и разрушительное. А чаще — и то и другое. У Венички было ощущение, что благополучная, обыденная жизнь — это подмена настоящей жизни, он разрушил её, и его разрушительство отчасти действительно имело религиозный оттенок. Как, кстати, и у декадентов, которые были ему близки. Но, несмотря на свой религиозный потенциал, Веничка совершенно не стремился жить по христианским законам. Его религиозность — в постоянном ощущении присутствия высшей силы, попытка ей соответствовать и отвержение законнического способа соответствия путём выполнения инструкций. В нём было ощущение совершения греха, было и раскаяние. Но и это становилось элементом действа. Например, “Москва — Петушки” — глубоко религиозная книга, но там он едет, во-первых, к любовнице, а во-вторых, к жене с ребёнком. И что, он раскаивается? Да ему это в голову не приходит»3.
В психологической характеристике близкого друга Владимир Муравьёв в общих чертах уловил главное. За исключением некоторых деталей он точно обрисовал особенности личности Ерофеева того времени, когда он был формально женат, но продолжал вести прежнюю холостяцкую жизнь, с каждым новым проходящим годом окончательно превращаясь в виртуального мужа.
Венедикта Ерофеева изматывало существование скучное и однообразное. Не хотел он тянуть лямку жизни женатика. Понимал, что ежедневная матримониальная зависимость не для него. К тому же он входил в постоянный конфликт с теми людьми, кто судил, насколько удачно или впустую прошла жизнь человека по количеству оставленного им скарба (оно же добро). Для него же её смысл находился за пределами имущественных интересов. Его грусть-тоску взбадривала мысль француза Альбера Камю: «Если смысл жизни подавлен, то остаётся ещё жизнь».
Вот и решил он посмотреть, как живёт-поживает его замужняя сестрица Нина Васильевна с двумя его племянницами, одной из которых по имени Елена было пять лет, а другой, Марине, чуть больше года.
Славянск, куда ранним октябрьским утром 1958 года прибыл поездом Венедикт Ерофеев, город особенный. На том месте, где он возник, люди жили давнее давнего — ещё в IV тысячелетии до н. э., то есть в каменном веке. Город и его окрестности полюбился археологам. Чего только не обнаружили они в его древней земле. Курганные, сарматские и кочевнические погребения, катакомбный могильник салтово-маяцкой культуры, относящейся уже к железному веку. Но не эти останки далёкого прошлого были его главной достопримечательностью. Не они кормили город с его жителями. Солёные озёра — вот что дало ему жизнь и процветание. В середине XVII века на берегах реки Тор появилась крепость с тем же названием — для защиты от набегов татар на Русь. Тогда и поселение вокруг неё, со временем ставшее городом, стало называться так же — Тор. Этот город получил известность как центр добычи соли и торговли ею.
Край обживался с II века до н. э. по I век н. э. и особенно активно с X по XIII век. С XVI века его начали заселять беглые крестьяне. Вот и Венедикт Ерофеев был тоже беглым, иначе его не назовёшь. В Москве ни постоянного, ни временного жилья для него не нашлось. Да и в Кировске ему было делать нечего. Вот он и решил перебиться какое-то время в Славянске у сестры, посмотреть, насколько хороша семейная жизнь, надеясь, что ему заодно подыщут какую-нибудь временную работу. Не в его правилах было сидеть на шее близких людей.
Венедикт Ерофеев попал в дружную и счастливую семью. Юрий Петрович Фролов, муж Нины Васильевны, как и она, окончил тот же Кировский горно-химический техникум по специальности «разведочное бурение». Был распределён в город Славянск, где недолго проработал буровым мастером. Вскоре был призван на воинскую службу. Нину Васильевну после получения диплома по специальности «геология и разведка полезных ископаемых» направили от треста «Союзгеохимразведка» в Дрогобычскую область, в село Роздол, что в двух часах езды на машине от города Львова. В этом селе группа из четырнадцати молодых геологов подсчитывала запасы самородной серы недавно открытого месторождения. Им предоставили жильё в домах местных жителей.
Время было тревожное. Нина Васильевна в беседе со мной не упустила из виду приезд местного руководства из Львова в сопровождении автоматчиков. Обстановка всё ещё оставалась в тех местах напряжённой. Но, как говорят, всякая молодость резвости полна. Было страшно и весело. Во время геологической съёмки они находили схроны, подземные ходы и сделанные для поступления воздуха отдушины.
Нина Васильевна вспоминает, как после окончания их работы на месторождении они, находясь уже во Львове и после небольшого застолья в ресторанчике проводив на поезд в Москву главного геолога, их начальника, шагали радостной гурьбой по центральным львовским улицам и распевали во всё горло старую студенческую песню «От зари до зари», которая начиналась со следующих слов:
От зари до зари,
Лишь зажгут фонари,
Все студенты толпой собираются.
Они горькую пьют,
Они песню поют
И ещё кое-чем занимаются.
Не знаю, удалось ли мне несколькими штрихами описать самостоятельную жизнь Нины Васильевны вдали от родных мест?
Расскажу столь же коротко, как судьба младшей сестры Венедикта Ерофеева складывалась в дальнейшем. Нина Васильевна через несколько месяцев была направлена на новую работу в город Артёмовск Сталинской (ныне Донецкой) области. К этому времени у Юрия Петровича Фролова закончилась воинская служба по призыву, и он был направлен в Водинскую геологоразведочную экспедицию в Новосемейкино Куйбышевской (ныне Самарской) области. 23 сентября 1953 года в этом посёлке состоялось бракосочетание Юрия Петровича Фролова и Нины Васильевны Ерофеевой. Молодожёны не сразу переехали в город Славянск, где Юрий Петрович до службы в армии работал буровым мастером. Какое-то время они оставались в Артёмовске, где родилась их дочка Леночка. В 1958 году, уже в Славянске, родилась Марина, как её называют в семье — Мариша. Юрий Петрович в 1953 году поступил во Всесоюзный заочный политехнический институт. Тогда же он получил работу на самом крупном предприятии города — содовом комбинате. По окончании института в 1960 году Юрий Петрович Фролов уже его главный экономист. Нине Васильевне работы по специальности в Славянске не нашлось. Ей пришлось устроиться библиотекарем в библиотеку того же комбината4.
По приезде в Славянск Венедикт Ерофеев огляделся окрест и понял, что это не Лазурный Берег, но место вполне симпатичное, чтобы прийти в себя и отогреться на солнышке.
Вот что писал об этом городе Антон Павлович Чехов в письме родным от 11 мая 1887 года: «Город — нечто вроде гоголевского Миргорода; есть парикмахерская и часовой мастер, стало быть, можно рассчитывать, что через 1000 [лет] будет и телефон. На стенах и заборах развешаны афиши зверинца, под заборами экскременты и репейник, на пыльных и зелёных улицах гуляют свинки, коровки и прочая домашняя тварь. Дома выглядывают приветливо и ласково, на манер благодушных бабушек; мостовые мягки, улицы широки, в воздухе пахнет сиренью и акацией; издали доносится пение соловья, кваканье лягушек, лай, гармоника, визг какой-то бабы...»5
Разумеется, за прошедшие годы город изменился. Через 11 лет после написания Чеховым письма был построен содовый завод Южно-Русского общества с привлечением немецкого и французского капитала. Город становился промышленным центром. В конце XIX и в XX веке в нём производили продукцию два чугунолитейных, один механический, 23 солеваренных, четыре кирпичных завода, три паровые мельницы, фарфоровое и макаронное производства, содовый и химический заводы, фабрика терракотовых плиток. В это же время были построены железная дорога Краматорская[263] — Лиман и грязелечебница.
К приезду Венедикта Ерофеева в Славянск численность его населения составляла 99 тысяч человек. Несмотря на то что город вовсе не напоминал большую деревню, как весной 1887 года, когда его увидел Чехов, жизнь в нём беженца из Москвы по благоустройству и отношению к нему окружающих людей не шла ни в какое сравнение с его проживанием в дощатом вагончике, к окошку которого, как только чуть-чуть розовело небо, прилипала длинная очередь беспокойных и страдающих с похмелья людей. Ещё не