Он часто бывал в Москве, часами читал в Исторической библиотеке, а когда позволяло время, заезжал к своей тётушке, доброй и хлебосольной Евдокии Андреевне Карякиной. Вот что вспоминала о ней Тамара Васильевна Бушина: «Тётя Дуняша была человеком необычайной доброты, из тех редких людей, которые отдают последнее. Всю жизнь она кого-нибудь спасала — или от голода, или ещё от какой-нибудь беды»1.
Венедикт Ерофеев навещал тётю Дуню не только потому, что она его подкармливала. Его притягивал к ней её дар любви к людям, тот всплеск согревающей сердечности, в котором он нуждался и который почти не встречался у тех, с кем он общался в Москве и во Владимире. Таких людей, как Евдокия Андреевна, называют добрыми душами. Тамара Васильевна Гущина отмечает её особую роль в появлении у брата интереса к христианству: «Тётушка была очень верующей, и, возможно, не без её влияния Вена стал интересоваться вопросами религии»2.
Общаясь с ней, близким человеком, он узнавал многое о судьбах известных людей сталинской эпохи, в семьях которых, не имея никакого образования, была прислугой его добросердечная тётя Дуняша. Сейчас этот интерес к недавнему прошлому среди молодёжи пошёл на спад. Может, оно и к лучшему.
Напомню читателю, что Евдокия Андреевна вместе с маленькой дочкой Таней в 1913 году сбежала от сумасшедшего мужа в Москву к другу детства и юности Владимиру Ивановичу Архангельскому, победившему на Всероссийском конкурсе басов и назначенному протодьяконом храма Христа Спасителя. Неподалёку от храма находился дом причта, где ей нашлось пристанище. Владимир Иванович занимал весь второй этаж, а третий этаж с 1918 года принадлежал регенту Александру Васильевичу Александрову[313]. Евдокия Андреевна какое-то время работала у него прислугой. Многое об этом удивительном верующем человеке (и не только о нём одном) узнал Венедикт Ерофеев от тёти Дуни. А. В. Александров сочинил музыку к гимну СССР и создал Ансамбль красноармейской песни Центрального дома Красной армии им. М. В. Фрунзе (ныне Ансамбль песни и пляски Российской армии им. А. В. Александрова).
Роскошная жизнь для постояльцев дома существовала недолго. Вскоре их уплотнили. Комнаты перегородили стенами из фанеры и ширмами. Вот таким примитивным способом отделили одну семью от другой3.
Мастерицей Евдокия Андреевна была на все руки, особенно искусной в кондитерском деле. У неё с течением времени появились в Москве полезные знакомства среди тех людей, кто в полной мере оценил её профессиональные навыки по ведению домашнего хозяйства и добрый нрав. В 1930-е годы она была прислугой у сестёр Гнесиных. А ближе к пенсии работала кондитером в ресторане «Прага».
Незадолго до взрыва храма Христа Спасителя (5 декабря 1931 года), величайшего памятника воинской славы русского народа, постояльцев дома, где когда-то обитал причт, разбросали по разным московским районам. Евдокии Андреевне повезло. Она с дочерью оказалась на 2-й Извозной улице, ныне Студенческой. Окно их комнаты выходило на Кутузовский проспект4.
Тётушка Венедикта Ерофеева была вроде домоправительницы в семье Артура Христиановича Артузова[314], начальника Иностранного отдела ОГПУ. Жил он тогда с первой супругой Лидией Дмитриевной, двумя дочерями Лидией и Норой и сыном Камиллом в огромной квартире в Милютинском переулке. Евдокия Андреевна неоднократно лицезрела появлявшегося в этой семье ужасного Генриха Григорьевича Ягоду[315], заместителя председателя ОГПУ (председателем тогда был Вячеслав Рудольфович Менжинский[316]) и одного из главных подручных Сталина по массовым репрессиям. Ягода иногда приходил в гости к Артузову. Как рассказывала тётя Дуня, они ей показались людьми обыкновенными, хотя по характеру и воспитанию разными. Артур Христианович был человеком деликатным и добродушным, а Генрих Григорьевич грубым и в поведении своём хамоватым. Но тот и другой не напоминали изуверов и садистов. Артур Христианович, хотя и родился в деревне Устиново Каширского уезда Тверской губернии, получил хорошее образование. В 1917 году он окончил металлургический факультет Петроградского политехнического института. В домашнем быту барина из себя не изображал. С Евдокией Андреевной был предельно вежлив.
Она рассказывала племяннику, как она пекла пироги с разной начинкой по случаю прихода Ягоды в гости к Артузову5. Настоящая фамилия Артузова — Фраучи. Его отец был сыроваром, родом из Швейцарии.
Ягоду расстреляли в 1938 году, а Артузова на год раньше — в 1937-м. Об аресте и казни Артузова нигде и никак не упоминали. Его фамилия отсутствовала среди «заговорщиков», названных Ягодой. Зато самого Ягоду поминали на каждом углу, проклинали и клеймили позором. Одного только никак не могла взять в толк тётушка Венедикта Ерофеева: почему вместе с ними пострадала их родня? Мать Артура Христиановича, не вы неся этого удара, скончалась, его брата Артура, носящего их настоящую фамилию Фраучи, простого рабочего артели «Древтара», арестовали и расстреляли как немецкого шпиона на полигоне НКВД в Бутове, второй брат, Виктор, чудом уцелел, перебравшись в Казань. Сына Камилла, талантливого музыканта, арестовали позднее, в 1941 году, когда он достиг совершеннолетия6. Куда больше людей погибло среди родственников Ягоды — 15 человек. Расстреляли его жену, племянницу Якова Свердлова, стариков-родителей, пятерых сестёр с мужьями. Пощадили только тешу, родную сестру Якова Свердлова. Но долго она не прожила, умерла за колючей проволокой. Чудом уцелел лишь один его сын Гарик, который пережил Сталина7.
Могу представить, что́ почувствовал Венедикт Ерофеев после прочтения пьесы Генрика Ибсена «Дикая утка». Предположу, что он задал самому себе вопрос: не сойдут ли с ума его сограждане, если на их головы обрушится вся правда о кошмарах ленинско-сталинской эпохи?
Теперь можно понять, почему он «запал» в конце 1950-х и в начале 1960-х годов на пьесы норвежских драматургов. Они были созвучны его тогдашним умонастроениям.
Действие пьесы Генрика Ибсена «Дикая утка» происходит в 80-х годах XIX века. В ней отсутствуют политические мотивы. На первый взгляд одна сплошная бытовуха. Её главные герои — правдолюбец и «целитель душ» Грегерс, сын богатого норвежского коммерсанта Верлс и его антипод, прагматик доктор Реллинг, гуляка и пьяница. Кроме них в пьесе присутствуют другие персонажи: Ялмар Экдал, давний школьный товарищ Грегерса, его жена Гина, её дочь Хедвиг и его отец старик Экдал.
Не буду пересказывать подробно весь сюжет. Упомяну лишь важное событие, предваряющее развязку. Когда-то во время охоты Верлс подранил дикую утку и отдал её старику Экдалу. Дикая утка прижилась в доме, стала ручной. Её полюбили старый Экдал и Хедвиг, но не Ялмар. Хедвиг оказалась дочерью Верлса, но с младенчества была воспитана Экдалом. Грегерс даёт ей совет, как вернуть любовь того, кого она считала своим отцом, — уговорить старого Экдала убить дикую утку, к которой старик и девушка при вязались и которую не терпит младший Экдал. Этот совет ни к чему хорошему не приводит. Ялмар Экдал всё равно выгоняет Хедвиг из дома, и она кончает жизнь самоубийством.
Основная идея пьесы: возможно ли рассчитаться с прошлым, разрушив его до основания, и тут же на руинах возвести прочное здание новой жизни? «Одержимость горячкой честности» главного героя Грегерса приводит к ещё большим трагедиям, чем те, что уже произошли. И всё же...
Обращусь к комментариям Венедикта Ерофеева. Вот что он записал по поводу пьесы «Дикая утка» в июле 1961 года: «Надо ли — с моральной точки зрения — открывать человеку глаза на истинное положение вещей? Ведь было же доверие и благоденствие, пусть даже и основанное на “недоговорённости” (по Грегерсу, “на лжи”). Что же из того? Честность Грегерса патологична. “У тебя с детских лет чахлая совесть. Это ты унаследовал от матери, Грегерс... Другого наследства она тебе не оставила”, — говорит сыну рассвирепевший Верлс. Грегерс добивается своего. Ялмар Экдал наверняка сопьётся. Хедвиг кончает жизнь самоубийством. Простодушная грешница Гина — что с ней будет? Грегерс и в этом видит добрый знак. “Хедвиг умерла не напрасно. Видели вы, какое душевное величие проявил он (Ялмар. — А. С.) в горе?” — говорит он Реллингу. Просветление — процесс необратимый. И не приносит ничего, кроме страданий. Реллинг в финале резонно замечает: “О, жизнь могла бы ещё быть довольно сносной, если бы только оставили нас в покое эти благословенные кредиторы, которые обивают у нас, бедных смертных, пороги, предъявляя к нам идеальные требования”. Грегерс: “В таком случае я рад своему назначению”. Реллинг: “Позвольте спросить, что это за назначение?” Грегерс: “Тринадцатого за столом”. Великолепно. Символ — дикая утка на чердаке дома Экдала. С 1884 года, с “Дикой утки” — вереница символических драм»8.
В контексте сказанного «тринадцатым» за столом мог быть только Иисус Христос.
В июльских блокнотах 1961 года Венедикт Ерофеев комментирует ещё одно произведение Генрика Ибсена: «Прочитал “Привидения”. То, что затронуто в “Кукольном доме” циничными репликами доктора Реллинга — здесь становится темой. “Грехи отцов падают на детей”. В финале последнего, третьего действия Освальд кричит матери, фру Алвинг: “Я не просил тебя о жизни. И что за жизнь ты мне дала? Не нужно мне её! Возьми назад!” Освальд лишается рассудка: глупо, беззвучно шепчет, лицо бессмысленно, взор тупо уставлен в пространство. И — вечная ибсеновская тема. Пастор Мандерс — сторонник “идеалов”, фру Алвинг — “истины”. Символика — горит приют памяти камергера Алвинга. “Это суд над домом смуты и разлада” (пастор Мандерс)»9.
Общение с тётей Дуняшей для Венедикта Ерофеева было праздником души. Рассказывая о страшных судьбах хорошо знакомых ей людей, горюя по ним и жалея их детей, она не преисполнялась злобой и ненавистью к тем, кто творил эти неправедные дела по приказу главного злодея и пытался унизить её веру в Христа. Единственным крошечным утешением были для неё Его увещевания: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5: 44).