Интереснейшей особенностью прозы Венедикта Ерофеева является включение в текст прозы поэтических размеров:
Зато какая гармоническая сука! 148) – ямб;
Я снова лгу перед лицом Твоим, Господь! (189) – ямб;
Играй, пышнотелая блядь, истомившая сердце поэта! (149) – амфибрахий;
Началось шевеленье и чмоканье (165) – анапест;
Что мне выпить во имя Твое?.. (157) – анапест.
Примеры легко умножить[239]. В книге часто встречается «трехдольная проза» с нерегулярной метрикой:
О, блудница с глазами, как облака! О, сладостный пуп! (150)
Я бежал и бежал сквозь вихорь и мрак, срывая двери с петель. Я верил, что поезд «Москва – Петушки» летит под откос (210).
Этот прием поэтизирует повествование, придавая ему динамику и особую лиричность, контрастно противостоящую общей сатирической тональности книги.
Далее, мы встречаемся со стилистикой, относящейся к области «исторических цитат». В «хронике» петушинской революции наблюдаются характерные для этого жанра черты: короткость фраз, перечисление фактов, насыщенность событиями, сдержанность авторского комментария и т. д… Кроме того, текст насыщен пародиями на газетные и пропагандные штампы:
Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости… (132)
«В мире пропагандных фикций и рекламный вывертов – откуда столько самодовольства?» Я шел в Гарлем и пожимал плечами: «Откуда? Игрушки идеологов монополий, марионетки пушечных королей – откуда у них такой аппетит?» (179–180).
Простонародная речь, устный фольклор и вульгаризмы: поэма изобилует парафразами и вариациями пословиц, поговорок, «крылатых слов», уличных выражений и просто ругательств:
…полгода я с ним на сеновале Бога гневила, все шло хорошо! (177)
– Аппетитная приходит во время еды, – съязвил декабрист.
Все засмеялись (176).
…в ближайший же аванс меня будут пиздить по законам добра и красоты… (141).
Да коса-то, может, и прибывает: она, может, с прошлой пятницы уже ниже попы… А осенний день наоборот – он уже с гулькин хуй! (199)
Особый феномен, умело подчеркнутый автором «поэмы», – сращение несовместимых стилистических пластов, столь частое в советской официальной и разговорной лексике. Например, библейский размах и советские песни, в которых часто встречаются библейские реминисценции. В начале пути герой говорит, что он прошел Москву с «севера на юг, с запада на восток». Вспомним «Бытие»: «…Посмотри к северу и к югу, и к востоку и к западу»; с другой стороны, популярные песни, типа: «Поедешь на север, поедешь на юг, везде тебя встретит товарищ и друг…» или: «Дан приказ: ему – на запад, ей – в другую сторону…» Географический размах – важный фактор агитационной практики. Или уже упоминавшаяся цитата из Гёте: «Не словом, но делом…» (135). Духовная философская проблематика, корнями уходящая в вековое пошлое, введена в доктринерскую лексику и часто встречается в официальном и официозном языке. Таким примерам несть числа. Обильное использование их придает «поэме» остро-парадоксальный дух.
«Москва – Петушки» – произведение многостилевое. Автор использует свободу письма, чтобы передать атмосферу, в которой отменяются и отбрасываются жизненный и творческий этикет, законы, запреты, ограничения и связанные с ними привычные формы. Употребление высокого стиля выявляет роковую трагичность петушинского путешествия. Вместе с тем мы сталкиваемся с профанацией библейского стиля, пародированием и осмеянием литературного, официального и официозного стилей. В текст введены травестийные элементы, непристойности, кощунства, подчеркивающие неизменную иронию автора. Веселая относительность восприятия, фамильяризация высокого стиля, неожиданные и комические стилистические мезальянсы – и обнаженность слова, рожденного в глубине экзистенциальной драмы, – в этом самобытная и запоминающаяся яркость прозы Венедикта Ерофеева.
Жанровые особенности «Поэмы»
Заглавие книги «Москва – Петушки», подзаголовок «поэма», посвящение другу «трагических страниц» и «уведомление автора» указывают на четыре классических жанровых направления с входящими в них ответвлениями, возможности которых затронуты в книге Венедикта Ерофеева.
1. Эпос: путевые записки, духовное странствие, апокриф, исповедь (доминирующий прием, подчеркнутый и усугубленный одноименностью автора и его персонажа), любовный роман, криминальная история (бегство, погоня, нападение с ножом, серия попыток убийства).
Обратимся к традиции эпоса путешествий, затронутой в «Москве – Петушках». Название книги содержит намек на «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. Жанровое определение «поэма» указывает на «Мертвые души» Гоголя, хотя сам Венедикт Ерофеев впоследствии отрицал это определение.
К числу истоков жанра путешествий в русской литературе XIX века можно отнести стремительное развитие научного прогресса, возбуждение от социальных и политических идей, теорий и утопий времени, масонство, богатую сатирическую традицию русской литературы, очарование Стерном – ряд, касающийся и радищевского творчества.
Судьба России со всей тяжестью современных проблем и вопросов – предмет горькой иронии, трогательной неустанной заботы и глубокого гражданства книги Радищева. Петушинское путешествие может быть понято как ее пародированное отражение. Исходные пункты поездки: отчуждение и сознание ограниченности опыта рациональной человеческой мысли и цивилизации; язвительный скепсис в отношении «плодов просвещения», над которыми Венедикт Ерофеев смеется всей массой своих цитат, отталкивание от поверхностных описательных путешествий современных писателей, монотонность официальной сатиры, неприятие вынужденной оседлости советской жизни, сугубо личные мотивы поездки и т. д. «Путешествие из Петербурга в Москву» разбито на главы, носящие названия станций. Герой сходит на землю, беседует, записывает, размышляет, спит. Старинный эпический ритм подлежит размеренной ясности «лошадиного» путешествия. В «Москве – Петушках» мелькают перегоны, дающие названия отрывкам разрываемого рассказа, поток сознания непрерывен, езда безостановочна, ритм сбивчив, смешение снов и жизни беспорядочно, кошмары неотвратимы и гибельны. «Железная дорога изменила все течение, все построение, весь ритм нашей прозы. Она отдала ее во власть бессмысленному лопотанию французского мужичка из „Анны Карениной“», – писал в «Египетской марке» Мандельштам[240].
Но один пункт национального обобщения Радищева является основополагающим для «Москвы – Петушков» (оригинальная орфография):
Посмотри на рускаго человека; найдеш его задумчива.
Если захочет разогнать скуку, или как то он сам называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что-нибудь случится не по нем, то скоро начинает спор или битву. – Бурлак, идущей в кабак повеся голову и возращающейся обагренный кровию от оплеух, многое может разрешить доселе гадательное в Истории Российской[241].
«Бурлак», взявшийся раз и навсегда с помощью знаменитой «кухарки» разрешить загадки Истории Российской, превратил страну в сплошной и страшный кабак. Безумным странствием по нему отозвался Венедикт Ерофеев на великую дорожную традицию.
Кабак – фон первого «дорожного» диалога в «Мертвых душах»:
«Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» – «Доедет», – отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» – «В Казань не доедет», – отвечал другой[242].
На последнем отрезке гоголевского полотна мы читаем еще одно знаменитейшее описание пути:
Эй, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал?.. Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? ‹…› Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства[243].
Пропахший водкой и потом Селифан, жуликоватый шельма Чичиков, «колесо», негодное доехать до Казани. Но вся эта посредственность и обыденность вдруг возносится с невероятной силой в какое-то метафизическое пространство, где царствует дух, где все парит над землей и народ, праздно торчащий у кабака, наделен чудной силой. Волей авторского восторга и вдохновения срывается с земли простоватая бричка, и перед ней расстилается чудесная и бесконечная дорога.
По ней и отправляется в Петушки Веничка Ерофеев, и она разверзается перед ним гибельной и роковой бездной.