Птица вещая – троечка,
Тряска вечная, чертова!
Как же стала ты, троечка,
Чрезвычайкой в Лефортово?
Ах Россия, Рассея…[244]
Условность и парадоксальность путешествия героя из Москвы к вожделенным Петушкам проявляются в сходстве его пути с духовными странствиями[245]. Как истинный паломник, он рассматривает свою дорогу под проекцией Священного Писания. Петушки – святое место (locum sanctum), существуют на двух уровнях, реальном (как реален, например, Иерусалим) и сакральном, определенном религиозным и духовным сознанием героя. Центр святого города – святая реликвия, обожествляемый предмет, творящий легендарные чудеса. В «поэме» – грешная «царица», возлюбленная, оживляющая и воскрешающая героя, возведена на пьедестал святости. К ней устремлен герой, ожидающий чуда в Петушках. Ряд отдельных черт: риторические обращения к читателю, милостыня нищим во время пути (ср. в «поэме»: щедрое угощение водкой попутчиков), нечестивость и грешность поведения в дороге – приметы, связывающие книгу со старинной традицией. В реальности, однако, содержание петушинской поездки глубоко и принципиально отличается от стремлений его духовных предшественников. Паломничеством странствующий искупал грехи; Веничкина установка ближе «листочку» Розанова: «Через грех я познавал все в мире, и через грех (раскаяние) относился ко всему в мире»[246]. В контексте эсхатологического мироощущения Средневековья пилигрим надеялся паломничеством достигнуть спасения души в вечности. Полный предчувствия гибели герой «Москвы – Петушков» совершает путь к своему «апокалипсису», одиночному эсхатологическому крушению. Заслугой паломника, придававшей особую ценность его книге, являлось живое свидетельство. Она могла служить «путеводителем» для последующих странников (ср. рецепты героя читателям, путь к духовному и мистическому существованию). Те, кому не была доступна долгая и опасная дорога, могли мысленно следовать пути и приобщаться к святыням духовным чтением. Приведем рассказ современника, иллюстрирующий сходную функцию «поэмы» в советском бытии:
Приехав в колхоз в сентябре, несколько приятелей занимали каждый раз одну и ту же комнату. Днем, пока крестьяне обрабатывали свои крохотные участки, делая запасы на зиму, студенты спасали колхозный урожай, а вечерами пили, как и полагается советским интеллектуалам, насильственно приобщенным к земле. И каждый год повторялся одинаковый ритуал: из города привозился единственный самиздатский текст, «поэма» Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки», и ежевечерне зачитывалось вслух чуть более главы, с расчетом успеть за месяц. Под декламацию лилось пиво, вино и водка, что удавалось добыть в сельмаге. По истечении срока самиздатские странички прятались на год, до следующей поездки, когда алкогольный путеводитель вновь извлекался из небытия.
Итак, умиление духовным подвигом сменилось блужданием по алкогольному лабиринту.
Интересный пример путешествия, связанного с мотивами железной дороги и алкоголя, мы встречаем в рассказе В. Бергенгрюна:
Он рассказывал о маньчжурских вечерах в Дерпте, на которых встречались студенты-волонтеры и будущие врачи. Во время ужина перед каждым лежал список станций Транссибирской магистрали. Его зачитывали вслух, и на каждой станции, рядом с которой стоял крестик из маленьких ножа и вилки, означавший станционный буфет, все опрокидывали рюмку шнапса. Говорят, что лишь немногие особо сильные мужчины добирались в такие вечера до Хабаровска или Никольска-Уссурийского[247].
Это сравнение дает нам возможность утверждать, что и «Москва – Петушки» принадлежит к тем путешествиям, в которых главное не продвижение в реальном времени и пространстве к прямой цели, но в случае прозы Ерофеева – духовная и «сверхдуховная» дорога, определяемая тремя главными факторами: образом, воображением, вдохновением.
2. Следующая жанровая область – лирика: лирические интонации и окраска отдельных эпизодов, ритмическая проза, балладность, «стихотворения в прозе» – все говорит о желании автора ввести «жанровую сущность» лирики в повествование.
3. Далее – драма: трагедия, комедия. Мы не будем останавливаться на этом пункте, так как он разбирался в разделе «Театр антимира».
4. Сатира: эксцентрический фарс, симпосион, мениппея. Симпосион – пиршественный диалог, отличающийся особой вольностью, непринужденностью, фамильярностью, откровенностью, эксцентрической амбивалентностью. Пример его в «Москве – Петушках» уже был обозначен по ходу анализа: беседа пьющих попутчиков «о любви» строится сходно принципу «сократического диалога», названного Платоном «Symposium». К типу симпосионов относятся, как известно, и евангельские трапезы. Таким образом, предположение о том, что вагонная сходка является травести «Тайной вечери», подтверждается. Третий сатирический жанр, черты которого можно проследить в «Москве – Петушках», – мениппея. Воспользовавшись исследованием Бахтина, напомним основные черты этого жанра, сходство с которыми заметно в книге Венедикта Ерофеева: а) усиленный смеховой элемент в повествовании; б) свобода сюжетного и философского вымысла; в) создание исключительных ситуаций для провоцирования и испытания философской идеи, слова, правды, воплощенных в фигуре мудреца. Фантастические элементы служат при этом для поиска и провоцирования истины. С этой целью герой странствует по неведомым странам, вступает в исключительные жизненные ситуации. Повествование носит авантюрно-приключенческий, а иногда символический или мистико-религиозный характер; г) символика, мистика, религиозность сочетаются с трущобным натурализмом; д) мениппея – жанр «последних вопросов»; е) характерное трехплановое вертикальное построение действия: земля – преисподняя – Олимп; ж) наблюдения с точки зрения, резко меняющей перспективу и масштабы увиденного; з) «маниакальная тематика», всякого рода безумия, раздвоение личности, необычайность снов, граничащих с сумасшествием, самоубийство; и) сцены скандалов, неуместных речей и поступков, нарушающих общепринятый, обычный ход событий, нормы и этикет («рабочие» истории В. Е.); к) присутствие резких контрастных и оксюморонных сочетаний, добродетельная гетера, духовная свобода мудреца и его подневольное положение, симпатичный разбойник, моральные падения и очищения; л) элементы социальной утопии; м) использование вставных жанров: новелл, речей, симпосионов и т. д.; н) многостильность и многотонность; о) злободневная публицистичность[248]. Присутствие всех этих черт в «Москве – Петушках» самоочевидно.
Каждый из серьезных жанров высмеян или обыгран пародированием, травестированием, сатирической стилизацией, анекдотом. Предложенное Синявским (Абрам Терц) определение жанра «анекдота»[249] следует признать совершенно справедливым. Короткая занимательная история, в которой ярко отражаются нравы и характер эпохи, – старинное понятие об анекдоте. Анекдот – неподкупный летописец и маленький философ, сохраняющий в себе дух жизни, смеха и слова. Героем правдивого анекдота и свидетелем глубокой трагичности бытия вошел в русскую литературу блистательный и пьяный мудрец с трезвостью острого ума, прелестью сокрушительного сарказма и больной исстрадавшейся душой.
«Жанровая память» автора «Москвы – Петушков», несмотря на все его более позднее отрицание интереса к определению жанров, создала произведение, полное захватывающей, искрящейся игры с разнообразнейшими жанровыми традициями.
Роль и функции различных областей цитат
Красочность и развлекательный характер книги достигаются Венедиктом Ерофеевым с помощью цитатной мозаики. Спонтанность повествования сочетается с богатым использованием духовных традиций и исторического опыта. Мистификации, пародии, травести, стилизации, гримасы, саркастические намеки, неожиданность комбинаций, обостренный скептицизм, доведение до абсурда затасканных банальностей – клубок, распутываемый читателем при соприкосновении с текстом «Москвы – Петушков». Причудливое внеканоническое сочетание гетерогенных элементов стиля и жанра, сюрреалистичность повествования и его всепроникающая ирония – все позволяет определить книгу Венедикта Ерофеева как гротеск.
Библейские цитаты, вкрапленные в текст, играют решающую роль в первой и четвертой частях. Придавая повествованию апокрифический характер, они определяют духовную драму героя, чья судьба сопоставлена с судьбой Иисуса Христа. Эффект достигается двойной: трагедия советского алкоголика приобретает вневременной размах, переплетаясь с вековым духовным и мистическим опытом, отраженным и обобщенным в библейских образах. Контраст и внешняя несусветность такого сравнения придают Веничкиной мистерии карнавальное значение и звучание. Государство, в котором происходит действие, – богоборческое не только по доктрине абсолютного атеизма, но по своей сущности. В отношениях с Богом существует навязанный извне разрыв, осложняющий трудный путь к вере. В «бездне» этого разрыва захлебывается водкой герой «поэмы». Три линии: судьба героя от «Гефсиманского» рассвета до распятия, отношения Отца и Сына, отраженные в любви к запетушинскому малышу, и символизирующая греховное падение чистая и прекрасная женщина – составляют содержание религиозного, мистического конфликта книги. Все три сходятся к последнему решающему вопросу: о воскресении. Ответ на него страшен: трагедия необратима, жизнь погружается в хаос, герой гибнет навсегда в одиночестве и безгласности. Отношение и связь «Москвы – Петушков» с Евангелием в этих главных сюжетно-идейных пластах – гипертекстуальны. По всему тексту щедро рассыпаны цитат