Смех и слезы Венички Ерофеева
Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание – моя жизнь.
Тематическая композиция «Москвы – Петушков»
Тематическую композицию «Москвы – Петушков» можно представить как триптих с вертикальной архитектоникой. Нижняя часть («hypotext») – житие Иисуса Христа, Евангелие. Верхняя створка – реальность, искаженная проекция новозаветного рассказа, юродивое, «собачье» бытие алкоголика: холод, голод, бесприютность, слабость. Перекликающиеся вехи пути: рассвет в Гефсимании – утро в подъезде; храм и ангелы – ресторан и персонал; арест и путь под конвоем – насильственное изгнание из вокзального кабака; апокалипсические трубы – гудок; воскресение – выезд из «четвертого тупика»; мотивы «вознесения», «воскресения», «суда», «распятия» – конфликты на работе и в социальной жизни; отношения Отца и Сына Человеческого – отношения с сыном; «Песнь Песней» – страсть к «гармонической суке»; доказательства существования Бога – исследование икоты; Сатана – видение в алкогольной галлюцинации; «Страшный суд» – четверка убийц; смерть на кресте – распятие в подъезде; удар копьем в сердце Христа – шило в горло героя «поэмы». Список легко расширить. Трагикомическое сплетение земной судьбы Богочеловека и Венички Ерофеева, пронизывающее поток сознания героя, является содержанием средней части триптиха. Схематично это можно представить так:
Образы «Москвы – Петушков» и действие «поэмы» построены по принципу системы отражений. Читатель попадает в «королевство кривых зеркал», где, искажаясь, взаимоотражаются Москва и Петушки, Эдем и ад, ангелы и бесы; глубокая духовная связь Христа и Магдалины и безумный Веничкин петушинский роман с «дьяволицей»; пьянство и религиозный экстаз и т. д. Уместно напомнить ситуацию в поезде, когда в глазах героя начинают отражаться друг в друге его попутчики: женщина, «черноусый», «декабрист», «Амур», дедушка и внучек. Мы попадаем в кромешный, вывернутый наизнанку мир, где из антиценностей складывается ценностная шкала.
Автор книги вольно или невольно следует схеме построения вселенной, характерной для древнерусских пародий:
Вселенная делится на мир настоящий, организованный, мир культуры – и мир не настоящий, не организованный, отрицательный, мир «антикультуры». В первом мире господствует благополучие и упорядоченность знаковой системы, во втором – нищета, голод, пьянство и полная спутанность всех значений. Люди во втором – босы, наги, либо одеты в берестовые шлемы и лыковую обувь-лапти, рогоженные одежды, увенчаны соломенными венцами, не имеют общественного устойчивого положения и вообще какой-либо устойчивости, «мятутся меж двор», кабак заменяет им церковь, тюремный двор – монастырь, пьянство – аскетические подвиги и т. д.[230]
Темы, имеющие экзистенциальное значение для В. Е.: Бог, спирт, любовь и «место человека во вселенной». Герой «Москвы – Петушков» недаром привержен Гёте, написавшему следующие строки:
(Пока человек трезв,
Нравится плохое.
Выпив,
Он знает, что правильно.)
В. Бергенгрюн дает подробное истолкование понятию Das Rechte у Гёте. Раскрытие его помогает нам понять причины Веничкиной привязанности (вплоть до самоидентификации) к Гёте:
Что значит «правильное»?
Прежде всего, вино укрепляет способность различать между правильным и неправильным, между добром и злом, и все мы очень нуждаемся в таком укреплении. Что значит «плохое»? То, что может нравиться лишь трезвому… Все низменное, эгоистичное, жадное, то, что приносит выгоду, но не честь; удобство, но не блеск. «Правильное» – знание, пробужденное вином, которое ведали Гёте, Хафиз и все глубоко посвященные. Величие сердца и все, что на этой жалкой Земле освещает жизнь, придавая ей великолепие, гордость и достоинство, что возвышает душу и позволяет ясно глядеть в лицо Бога[232].
Das Rechte для героя-алкоголика «Москвы – Петушков» – переход «от созерцания к абстракции», творчество, уход от «суеты сует» повседневной жизни, память о бессмертии, душе и вечности. Das Schlechte – кромешный мир описанной реальности, населенный чудовищными дегенеративными рабочими-«палачами», щебечущими о «пуканье» «дамами», бездумными пропойцами-телефонистами и блюющим начальством – гротескный босховский ад, обретший земные приметы. Он показан глазами мудрого «дурака», раскачивающегося от смешного к серьезному, от гротеска к трагедии духа. Смех – единственный выход из экзистенциального «тупика»: роскошь среди нужд и необходимостей бытия, агрессия угнетенного, самозащита бесправного, свобода и равенство в мире надуманных иерархий. Смех – «божественная искра» в сером течении будней, возвышающий и очищающий катарсис в трагедии существования.
Тема высокой любви распадается на два русла: отношения с сыном и связь с «Суламифью». Частная жизнь героя приобретает особое значение благодаря приобщению к вечным образам. Интимные чувства доминируют в его мироощущении:
Народы, хотите ли, я скажу вам громовую истину, какой вам не говорил ни один из пророков…
– Ну? Ну?.. Хх…
– Это – что частная жизнь превыше всего.
– Хе-хе-хе! Ха-ха-ха!.. Ха-ха!
– Да, да! Никто этого не говорил: я – первый[233].
Отношения с сыном возвращают нас к проблеме циклического не-воплощения, повторяющегося греха, больной совести героя, теме вины. Только в любви и молитве о сыне проявляется полновесное религиозное чувство Венички Ерофеева. Брошенный отцом мальчик – образ не реализовавшейся жизни в Боге. Сын символизирует конечную богооставленность, сиротство и потерянность в мире героя, перемогающегося без Отца.
Встреча с возлюбленной вначале возрождает героя к жизни, давая ей смысл и творческий импульс: «Еще выше нанесу околесицы», – обещает возбужденный певец.
Душа есть страсть.
И отсюда отдаленно и высоко: «Аз есмь огнь поедающий» (Бог о себе в Библии).
Отсюда же: талант нарастает, когда нарастает страсть[234].
Петушинская Мария Магдалина – образ чистой любви и воплощение трагедии человеческого существования. Невозможность обновления, бессмысленность покаяния, возвращения к Началу заводит ее жизнь в тупик. Отрицание всех привычных ценностей, не осененных Богом, превращает ее в совершенную и неисправимую грешницу. Потерянная «в пути», она живет в бездне, сознавая это и не ища выхода из безысходности.
Проблема национальной судьбы и выбора: возвышенная медитация, слух, открытый Слову Божьему, или старательное созидание повседневной жизни, – решается героем однозначно. Бог и спирт – в этом призвание русского человека. Рождающаяся из этого выбора трагедия – счет, предъявленный жизнью, по которому Веничка Ерофеев последовательно платит на протяжении описанного пути. Он – «новый», «лишний человек», но России нужны «новые», «лишние люди» – философы, созерцатели, алкоголики, юродивые, а не заносчивые полуграмотные энтузиасты, нацеленные на перестройку мира и разрушающие его. Характерно, что земной человеческий мир в «Москве – Петушках» проясняется в момент, когда вплотную подходит настоящее опьянение. Центром обсуждения становятся истинные ценности: любовь, женщина, жалость, смерть, возрождение и воскресение души – и глубокий, значимый жизненный опыт: власть, страх, пьянство. Мистический пласт повествования проявляется в рассказе о «воскресении» возлюбленной, в травестийной пародии христианского эпоса о Лоэнгрине, в отношении героя к рассказу старика о любви. Во время этого пития, своей последней «Тайной вечери» накануне мистической смерти, Веничка Ерофеев выступает философом, исполненным мудрости, знания и лукавства. Последние страницы подводят нас к катастрофе. Страшной мистической гибелью без надежды на чудо Воскресения завершается круг трагического опыта героя «Москвы – Петушков». Человек в этом круге – противоречивое сочетание земных и мистических функций: обвиняемый – он одновременно обвинитель, свидетель – он непременный участник, судья – он объект социальной несправедливости и высшей расплаты, жертва – он собственный палач.
Время и пространство в «Москве – Петушках»
Начало «поэмы» строится на расширении пространственной перспективы. Выйдя из подъезда на воздух, герой проходит московские улицы и переулки и попадает на площадь, а потом совсем уезжает из города. Временные попадания в закрытое пространство – магазин, ресторан – связаны с алкоголем. С первых страниц книги можно установить, что путешествие Венички Ерофеева происходит на трех уровнях: физическом, духовном и мистическом.
Физический хронотоп – «кремлевское измерение» времени и пространства. Часы отбиваются курантами башен Кремля на Красной площади – вне жизненных путей, слуха и зрения героя. Реальнейшее «московское время» и пространство приобретают в его судьбе парадоксально-ирреальный характер.
Духовный хронотоп вполне реален и связан с алкоголем. Топография предшествующего дня: Савеловский – стакан зубровки; Каляевская – стакан кориандровой с добавлением жигулевского пива и альб-де-дессерта; улица Чехова – два стакана охотничьей и т. д. В описании «четвертого измерения» – часов до, после и между открытием и закрытием магазинов – чувствуется глубокий пафос: «О, эфемерность! О, самое бессильное и позорное время в жизни моего народа – время от