«С 26 апреля наступают самые тяжелые дни», — предупредила Галину лечащий врач Ерофеева[963]. В эти дни, которые Венедикт Васильевич провел в тяжелой полудреме, у его постели, сменяя друг друга, перебывало множество друзей, а Галина Ерофеева и Шмелькова дежурили там почти неотлучно. «Веня уже ничего говорить не мог, — рассказывает Марк Гринберг о том, как пришел к Ерофееву в онкоцентр вместе с Людмилой Евдокимовой и Ольгой Седаковой 5 мая. — Он лежал с закрытыми глазами, и мы просидели рядом с ним примерно час — я, Люся и Оля. И просто говорили, говорили… Веня лежал с закрытыми глазами и каменным лицом. И было непонятно, слышит ли он нас, понимает то, что мы говорим, или нет. Но мне казалось: надо тем не менее что-то говорить. И мы говорили — о всякой ерунде. А когда уходили, я его взял за руку, нагнулся к нему и сказал: „Веня, ты нас слышал?“ И в этот момент он с усилием зажмурил закрытые глаза, показав: „да“».
7 мая вместе с диаконом Петром в палату к Ерофееву приехал Владимир Муравьев. Больной был в беспамятстве[964]. 9 мая всем стало ясно, что мучиться Венедикту Ерофееву осталось уже совсем недолго. «Состояние Венички с каждой минутой резко ухудшается. Задыхается, — записала в этот день в дневнике Шмелькова. — Поздно вечером в палату заходит молоденькая, очень внимательная медсестра Наташа. Советует отказаться от всяких антибиотиков — лишние мучения, обезболивающие — другое дело. „Не шумите. Он может уйти и сегодня, даже во сне“»[965]. Однако Ерофееву было суждено прожить еще один день.
Все было кончено 11 мая. «Мы по двенадцать часов дежурили у его кровати, и мое дежурство было с шести утра до восьми, — вспоминает Венедикт-Ерофеев младший. — И в мое дежурство он скончался»[966]. «На рассвете, в полудреме услышала резкое, отрывистое дыхание… — записала Наталья Шмелькова в этот день в дневнике. — Ерофеев лежал, повернувшись к стене… Заглянула ему в лицо, в его глаза… Попросила Веничку-младшего срочно разбудить Галю. Она, еще не совсем проснувшись и ничего не понимая, вошла в палату… Через несколько минут, в 7:45, Венедикта Ерофеева не стало…»[967]
«…и с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду» (218)
………………….
«Я вошла в автобус, который забирали из морга Онкоцентра, — вспоминает Валерия Черных. — Там сидели Андрей Петяев, Вадя Тихонов, Игорь Авдиев… В конце автобуса поперек стоял гроб с Ерофеевым. И Авдяшка мне сказал: „Ты что-нибудь сделай: куда-то девался его чуб“. Я подошла, — а у него расческа была в кармане, Галина положила, — и волосы лежали строго назад. Поэтому совершенно непривычное лицо было. И у меня ничего не получилось. Потому что так ложатся мертвые волосы — и уже никакого чуба не может быть. И я поняла, что никакого Ерофеева здесь уже нет. Я поцеловала Веню в лоб и сразу же ушла».
Отпевание Ерофеева состоялось не по католическому, а по православному обряду в храме Ризоположения на Донской улице в Москве. «Ерофеев к православной церкви как к институту относился плохо, — свидетельствует Алексей Муравьев. — Однако когда он умер, его православные друзья буквально на руках подняли его гроб и внесли в эту церковь»[968]. «Даже мертвый, Ерофеев поражал внешностью: славянский витязь, — рассказывает Александр Генис. — Его отпевали в церкви, вокруг которой толпился столичный бомонд вперемежку с друзьями, алкашами, нищими. Сцена отдавала передвижниками, но в книгах Ерофеева архаики было еще больше»[969]. «Помню, меня поразили артисты театра на Таганке, которых было много, — делится своими впечатлениями Антон Долин, — и они в церкви размашисто крестились, мне тогда это казалось диким и контркультурным». Четырнадцатилетнего Антона привела на отпевание Ерофеева мать, бард и поэтесса Вероника Долина, которая спустя много лет рассказала об этом в стихотворении:
Теперь, когда мобильник сыплет трель,
Кто вздрагивает свечкой на морозе?
Возьмите венедиктову свирель,
Сыграйте на хорошей русской прозе.
Услышали божественный рингтон?
Увидели Москву мою такую?
Да, это я и мой сынок Антон
Пришли стоять на улицу Донскую.
У церкви небывалые цветы.
У нас, у лопоухих и бесхвостых,
И крылья подрастали, и хвосты.
Там, на углу, в начале девяностых…[970]
«Я подошла его поцеловать, — рассказывает Надежда Муравьева. — Очень высокий лоб с венчиком. И очень красивое — скульптурное, выточенное лицо». «Гремела „Вечная память!“ и неслась и неслась под купол, — вспоминает Наталья Четверикова. — Пели все. Гроб из храма выносили на руках „владимирские“, и несколько автобусов не смогли вместить всех желающих поехать на Новокунцевское кладбище»[971]. «Друзья, персонажи, актеры, игравшие в Вениных пьесах, старые читатели. Человек 120», — писал Игорь Авдиев[972].
Первоначально Ерофеева должны были хоронить на Ваганьковском кладбище, но место не понравилось жене, и с помощью Сергея Станкевича, который был тогда одним из заместителей мэра Москвы, все удалось переиграть. «Ерофеев был для меня важной символической фигурой, — рассказывает Станкевич. — Я в 1970-е учился в Московском пединституте имени Ленина, жил в знаменитой на всю Москву общаге „на Усачах“ (улица Усачева, 64), где собиралась и „зависала“ едва ли не вся московская богема — Таганка с Высоцким и Золотухиным, Вознесенский, Ахмадулина… Там мне однажды попался Венечка — сидел пьяный в трико на ступенях лестницы и читал „Москву — Петушки“ веселым филологам. В публике уважительно шептались, что автора вышибли аж из трех пединститутов. Кусок поэмы задел и запал. Позже я слышал ее по западным „голосам“. Для меня это была даже не литература, а социальный памфлет, я был политизированным радикалом. В 1990-м мы в апреле только пришли к власти в Моссовете. А в мае я узнал, что Ерофеев умер. Мы так и не познакомились толком. Друзья и поклонники Венедикта ввалились ко мне в Моссовет и попросили помочь с местом на Ваганьковском. Это кладбище было закрыто, хоронили только по спец<иальным> разрешениям. Я подписал распоряжение на Ваганьково (именно по ходатайству друзей, вдовы с ними не было), поскольку чуял грандиозность личности, а „Москву — Петушки“ воспринимал как больной предсмертный бред советской империи, помиравшей на наших глазах. Позже появилась Носова и попросила написать другое разрешение — на Кунцево. Сказала примерно так: „Там спокойнее, а на Ваганьково все продолжится, как при жизни“».
«Слова заупокойной службы утешительны: „…вся прегрешения вольныя и невольныя… раба Твоего… новопреставленного Венедикта“… Не могу, нет мне утешения, — признавалась в коротком некрологе Ерофееву Белла Ахмадулина, побывавшая на его похоронах. — Не учили, что ли, как следует учить, не умею утешиться. И нет таких науки, научения, опыта — утешающих. Научение есть, слушаю, слушаюсь, следую ему. Себя и других людей утешаю: Венедикт Васильевич Ерофеев, Веничка Ерофеев, прожил жизнь и смерть, как следует всем, но дано лишь ему. Никогда не замарав неприкосновенно опрятных крыл души и совести, художественного и человеческого предназначения тщетой, суетой, вздором, он исполнил вполне, выполнил, отдал долг, всем нам на роду написанный. В этом смысле — судьба совершенная, счастливая. Этот смысл — главный, единственный. Все справедливо, правильно, только почему так больно, тяжело? Я знаю, но болью и тяжестью делиться не стану. Отдам лишь легкость и радость: писатель, так живший и так писавший, всегда будет утешением для читателя, для нечитателя тоже. Нечитатель как прочтет? Вдруг ему полегчает, он не узнает, что это Венедикт Ерофеев взял себе печаль и муку, лишь это и взял, а все дарованное ему вернул нам ненасильным сильным уроком красоты, добра и любви, счастьем осознания каждого мгновения бытия. Все это не в среде, не среди писателей и читателей происходило.
Столь свободный человек — без малой помарки, — он нарек героя знаменитой повести своим именем, сделал его своим соименником, да, этого героя повести и времени, страдающего, ничего не имеющего, кроме чести и благородства. Вот так, современники и соотечественники.
Веничка, вечная память»[973].
О свободном человеке, которому довелось жить в несвободное время в несвободной стране, мы и попытались рассказать в этой книге.
Наша небольшая венедиктиана(избранная библиография)
Ерофеев В. Записные книжки. Книга первая. М., 2005. 672 с.
Ерофеев В. Записные книжки. Книга вторая. М., 2007. 480 с.
Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. М., 2008. 624 с.
Венедикт Ерофеев в Орехово-Зуево: воспоминания современников // Орехово-Зуевский литературный альманах. Ежегодное литературное приложение к газете «Ореховские вести». 2007. Вып. 2. С. 463–471.
Время, оставшееся с нами. Филологический факультет в 1955–1960 гг. Воспоминания выпускников. М., 2006. 606 с.
Ерофеев В. Письма к сестре // Театр. 1992. № 9. С. 122–144.
Игнатова Е. Венедикт // Время и мы (Нью-Йорк). 1993. № 122. С. 182–215.
Поселок академиков Абрамцево. Сборник воспоминаний жителей поселка / Автор-составитель Н. Абрикосова. М., 2014. 404 c.
Про Веничку. Книга воспоминаний о Венедикте Ерофееве. М., 2008. 296 с.
Фрейдкин М.