Я прислонился к дверному косяку. Несколько крупинок песка осыпало мои ноги, а один камушек попал в башмак.
– Доброе утро, мадам. Не здесь ли живет знаменитый Марк Дидий Фалько?
– Судя по грязи, здесь!
Она хлестнула по моим пальцам ног прутьями метлы, заставив меня подпрыгнуть.
– Привет, ма. Значит, ты меня нашла?
– Я полагаю, ты хочешь рассказать, где ты был?
– Что ты думаешь о моей квартире?
– Ни один из нашей семьи не жил в этом округе.
– Время и нам двигаться вверх!
Моя мать фыркнула.
Я попытался идти, будто слегка растянул мышцу во время приятной утренней тренировки на гимнастической арене. Это не удалось. Мать облокотилась на метлу:
– Что с тобой случилось на этот раз.
Шутка о некоей энергичной подруге показалась мне неуместной.
– Кое-какие люди с дурными манерами застали меня врасплох. Но это больше не повторится.
– Ой ли? – это был не первый случай, когда она заставала меня избитого прежде, чем мне удавалось где-нибудь скрыться и отлежаться. – В тюрьме ты был хотя бы целым.
– И терзаем большой крысой, ма! Мне повезло, что меня вытащили оттуда…
Она сильно стукнула меня метлой, чтоб показать, мол видит меня насквозь, как и все мои попытки солгать.
Раз я оказался дома, моя мать ушла. Наличие меня, ухмыляющегося сидя на табурете мешало ей вести поиски доказательств моей безнравственной жизни; она предпочла расстраивать себя в одиночестве, так она сможет поднять больший шум при оказии. Прежде чем покинуть квартиру, она сделала мне горячего вина со специями, что она принесла для моей кладовки на случай, если меня посетит кто-нибудь заслуживающий уважения. Утешенный, я лег спать.
Проснулся я после полудня, совершенно закоченевший, так как не удосужился приобрести какое-либо покрывало на кровать Юнии. После трех дней я так же нуждался в чистой одежде, и различных недостающих сокровищах, коими я обычно окружаю себя в месте, что зову домом. И так как сегодня я еще не чувствовал себя достаточно бодро, я решил совершить экспедицию в Фонтанный дворик.
Магазины были все еще закрыты ставнями, когда я прыгал по Авентину. На моей старой улочке все выглядело тихим. Бандиты моего домовладельца, Родан и Асиак, удостоили окрестности днем мира. Не было никаких признаков прихвостней Главаря Шпионов. В прачечной тоже все наслаждались сиестой. Я рассудил, что проход безопасен.
Я вскарабкался по лестнице и проскользнул в свою старую квартиру. Там я прихватил свои любимые туники, еще пригодную шляпу, праздничную тогу, подушку, пару более-менее целых (несмотря на пять лет использования) кухонных горшков, восковую табличку, на которой я временам царапал сентиментальные стихи, запасные башмаки и самое ценное имущество: десять бронзовых ложек — подарок Елены. Я запаковал все это в одеяло, которое принес домой из армии, и отправился обратно вниз по лестнице, закинув на спину свой сверток, как какой-нибудь взломщик, уносящий свою добычу.
Взломщику бы это сошло с рук. Настоящие воры могут забрать в доме десять возов старинного мрамора, кучу бронзовых статуй, все выдержанное фалернское вино89 и красивую дочь-подростка, и никто из соседей ничего не заметит. Я же ни в чем противозаконном не был замешан, и надо же было встретить какую-то грубую торговку колбасами, я прежде ее и не видел, которая заметила меня и подумала самое худшее. Даже в таком случае, большинство воров спокойно продолжили бы свой путь, пока свидетели хлопали глазами им вслед. Я встретил единственного на этом конце Авентина горожанина, который решил вмешаться. Только она увидела меня, спокойно удаляющегося прочь, как тут же подхватила свои огромные шерстяные юбки, издала вопль, что был слышен на другой стороне Тибра, и помчалась за мной.
Паника и досада смазали мои застывшие конечности. Я только припустил вверх по проулку… как два шпиона Анакрита выскочили от цирюльника, где им соскабливали полудюймовую щетину с подбородков. Я завопил, когда мой левый башмак оказался зажат под одной из гигантских ступней.
Я замахнулся своим свертком на второго шпиона. Внутри лежала моя любимая железная сковородка, и она заехала мужлану поперек горла: он отлетел назад с душераздирающим хрипом. Обладатель огромных лап был слишком близко, чтоб достаточно сильно его ударить, но его идея, как одолеть меня, заключалась лишь в том, чтоб созывать криком прохожих на помощь. Большинство из них знало меня, и когда они прекратили ржать над моим беспомощным положением, они стали издеваться над ним. Кроме того они были поражены видом продавщицы колбас – трех футов ростом – которая яростна нападала на нас со своим подносом полным салями. Мне удалось извернуться так, что этот, обутый в лодки, тип получил самые тяжелые удары, включая жестокий удар копченым гигантским фаллосом, который, должно быть, отбил у него вкус к перченой свинине на всю оставшуюся жизнь.
Но его гигантские ласты все еще топтались по моим ногам. Мне мешало то, что я был вынужден крепко держать свой сверток, так как я знал, что если я позволю какому-нибудь бездельнику из Тринадцатого района90 завладеть им, как не успею я и глазом моргнуть, он примется распродавать мое имущество с аукциона на ближайшем углу. Так что мы с Лапкой тесно прижались друг к другу, как какие-то атлеты на состязаниях по варварской борьбе, пока я пытался освободиться.
Я заметил, что второй соглядатай приходит в себя. В это время из прачечной, чтоб выяснить причину шума и суматохи, выбежала Ления, таща большой железный таз на своем бедре. Она окинула меня презрительным взглядом, и накрыла своим котлом мужика, которому до этого досталось моей сковородкой: не его день с железяками. На его череп обрушилась тяжесть таза, и ноги снова подогнулись. В этот момент мне удалось немного освободить из ловушки ногу, и я сумел двинуть Лапку коленом в ту часть тела, которая была гораздо менее развита, чем его ноги. Его подружка прокляла бы меня. Пальцы его ноги скорчились в агонии, я был свободен. Ления обрабатывала колбасницу, используя выражения, не годящиеся для храма. Я напоследок стукнул Лапку своей ношей, и не стал извиняться.
Я снова был дома.
После побоища на Авентине, здесь казалось смехотворно тихо. Я оживил обстановку, насвистывая грубую галльскую песенку, пока чокнутая вдова этажом выше не начала снова стучать. Она совершенно не имела понятия, как следует отбивать такт, как что я завершил свое выступление.
Измученный, я спрятал ложки Елены в тюфяке, а потом завернулся в изъеденное молью одеяло и рухнул на кровать.
Прохрапеть всю вторую половину дня – приятное времяпрепровождение, которое частные информаторы проделывают с искусной непринужденностью.
XXIII
На следующий день я проснулся освеженный, хотя все равно боль чувствовалась. Я решил пойти к Северине Зотике и поделиться с ней образцами своей мудрости, пока подходящие случаю высказывания так и вертятся на языке.
Перед уходом я позавтракал. Моя ма верит, что домашняя еда способна уберечь нравственность мальчика (особенно, когда ему приходится торчать дома, помешивая в кастрюльке). Я сообразил маленькую жаровню, способную подогреть оказавшуюся под рукой миску, а сооружение плиты оставил на потом. В августе не было достаточно желания таскать домой украденные на стройке кирпичи, только чтоб заполнить свою изящную квартиру, чадом, жаром и вонью от жареных сардин. С другой стороны, было бы проще покончить с этим разом, чем держать оборону от моей ма, по этому вопросу… Ма никогда не желала понять, что у частного информатора могут быть более важные дела, чем заниматься домашним хозяйством.
Я выпил медовый напиток домашнего приготовления, размышляя о том, что наличие суровых матерей может объяснить, почему большинство информаторов – скрытные одиночки, выглядящие так, будто они сбежали из дома.
Когда я прогуливался по Счетной улице, другие прохожие уже позабыли про завтрак и размышляли о возможности пообедать. Я благородной отрыжкой вспомнил свою собственную недавнюю трапезу, и после этого решил присоединиться к общей тенденции и стал подумывать, а не пора ли мне подкрепиться (тем более, что все затраты на еду здесь я мог отнести на "накладные расходы" в счете Гортензиям).
Появление искательницы золота отвлекло меня от мыслей о харчевне. Свитки у нее под мышкой говорили о том, что усердный школяр снова посетила библиотеку. В сырную лавку, что была перед ее квартирой, завезли товар, и перегородившая улицу ручная тележка с ведрами козьего молока и кругами сыра, завернутыми в ткань заставила ее выйти из портшеза. Когда я подошел, она саркастически отчитывала служащих лавки. Они допустили ошибку, начав оправдываться, мол они всего лишь делают свою работу; это позволило Северине Зотике в красках описать, как надо работать, если бы они имели хоть малейшее понятие о правилах пожарной безопасности, о распоряжениях местных властей насчет движения по улицам, о необходимости соблюдать тишину и порядок и не мешать окрестным жителям и прохожим.
Для Рима это была обычная сценка. Я отступил назад, пока она наслаждалась собственным красноречием. Перевозчики с ручной тележкой, разумеется, слышали все это и прежде, так что они отодвинули испачканное сливками ведро, чтоб она,если подберет свои юбки, смогла протиснуться мимо.
– Снова ты, – бросила она мне через плечо тоном, который многие из моих родственников склонны использовать, общаясь со мной. Я почувствовал, что она снова получает удовольствие играя с огнем.
– Да. Прошу прощения… – кое-что отвлекло меня.
Пока я поджидал в засаде Северину, какой-то мужлан на осле подъехал поговорить с торговцем фруктами из садов Кампаньи, с которым я совсем недавно беседовал. Старик вышел из-за прилавка и, казалось, о чем то умолял. Затем, когда грубиян, казалось, уже уезжал, он резко прижал своего осла к прилавку. Склонность к разрушению была в крови у скотины: он качнул крупом, так, словно его обучали развлекать зрителей на арене, между поединками гладиаторов. Все аккуратно выложенные ряды раннего винограда, абрикосов и ягод просыпались на дорогу. Наездник схватил один нетронутый нектарин, надкусил его, и с презрительным смехом бросил в сточную канаву.