Саймон пытался взбодрить себя мыслью о том, что человек, вдохновивший так много разных людей, что они, ради возможности набраться его мудрости, бросили вызов смерти, наверняка достоин того, чтобы с ним поговорить.
Но почему мудрец поселился в такой глухомани?
Впрочем, ответ был очевиден. Мудрецу нужно время для созерцания и размышлений. Если к нему или к ней день и ночь будут ломиться посетители, у него не останется времени на то, чтобы думать. Поэтому Мофейслоп построил дом в самом труднодоступном месте планеты. Это гарантировало ему уединение. Это также гарантировало то, что его вряд ли станут донимать ерундовыми вопросами.
В конце третьей недели Саймон вышел из лесной чащи. Перед ним и над ним виднелись крутые, сплошь в буграх склоны, кое-где поросшие травой и хилыми рощицами сосен, над которыми кружили стервятники. Саймон выразил надежду, что они днюют и ночуют здесь вовсе не потому, что их жертвы видны как на ладони.
Третий пик, самый высокий, суровый и неприступный, и был целью его путешествия. Подумав о том, что ему предстоит на него вскарабкаться, Саймон упал духом. Как вдруг из-за туч, плотных, темно-серых и мрачных, словно повестка о выселении из дома, показалось солнце. Саймон мгновенно взбодрился. Нечто на самом верху третьего пика отразило солнечные лучи, и те прямой линией устремились прямо ему в глаза. Окошко кельи Мофейслопа! В этом не было никаких сомнений. Казалось, будто сам мудрец гелиографом сигналит ему приглашение.
Через неделю Саймон и Анубис ползком преодолели последний склон. От недостатка пищи и кислорода сердце бухало в груди, как пряжка ремня в автоматической сушилке белья. Дыхание было сиплым и надрывным, как у старика, обихаживающего юную женушку. Даже Афина, устав летать, ехала у Саймона на спине. Ее когти больно впивались в него, словно зубы настойчивого кредитора. У него же не было сил согнать ее. С другой стороны, от ее когтей была своеобразная польза. Они напоминали Саймону, что он все еще жив и когда боль пройдет, ему вновь станет хорошо.
Над ним, занимая половину плато размером в два акра на вершине пика, высился дом мудреца. Трехэтажный, с тринадцатью гранями, многочисленными балкончиками и куполами, дом был построен из глыб черного гранита. Окна имелись лишь на верхнем этаже, зато их было много – маленьких, больших, квадратных, восьмиугольных или круглых. Посередине плоской крыши торчала высокая толстая труба, из которой валил черный дым. Саймон представил себе очаг, над которым на вертеле медленно вращается свиная туша и кипит котел с ароматной похлебкой. Мудрец, прежде чем дать ответы на его вопросы, для начала хочет сытно его накормить.
Если честно, в данный момент Саймону было наплевать на ответы. Он был готов слопать собственный желудок – и наелся бы на целую вечность. По крайней мере, до конца своих дней.
Наконец, он перелез через край плато и подполз к двери – огромной, дубовой, укрепленной крест-накрест полосами кованого железа. С трудом встав на ноги, – отчего сова свалилась с него, – он дернул за шнурок звонка. Где-то внутри гигантской прихожей звякнул колокольчик.
– Надеюсь, он дома, – сказал Саймон самому себе и хихикнул. От голода и недостатка воздуха в голову лезли всякие глупости. Куда, по его мнению, мог уйти мудрец? Вышел купить сигарет в лавке на углу? Отправился в кино? Присутствует на обеде местного отделения «Ротари-клуба»?
Томительное ожидание перед дверью дало ему время задуматься о том, как мудрец сумел отгрохать себе такую домину. Интересно, кто таскал на гору все эти тяжелые камни? И где Мофейслоп берет себе еду?
Саймон дернул за шнурок еще раз. Колокольчик звякнул снова. Спустя несколько минут в огромном ржавом замке со скрежетом повернулся ключ и гигантская задвижка, громыхнув, отъехала в сторону. Дверь медленно, со скрипом, открылась, как будто по другую сторону стоял дворецкий самого Дракулы. Если честно, Саймон слегка сдрейфил, однако успокоил себя тем, что его, насмотревшегося за свою жизнь фильмов ужасов, уже ничем не удивить. Тяжелая дверь ударилась о каменную стену, и навстречу Саймону шагнул человек. Он отнюдь не был похож на дворецкого Дракулы, что, однако, вовсе не делало встречу с ним приятнее. Он напоминал помощника доктора Франкенштейна или же Лона Чейни в фильме «Горбун Собора Парижской Богоматери». Его спина изгибалась, как въездной пандус фривея. Он согнулся пополам, как будто его только что пнули ногой в солнечное сплетение. Его волосы напоминали пену на бокале пива. Лоб был наклонным, как Пизанская башня, а надбровные дуги выдавались вперед, как будто их распирали газы. Один глаз, мутный от катаракты, был ниже другого. Нос – красный и сморщенный, как увядшая роза. Губы тонкие, как у собаки, зубы, как у лося, всю свою жизнь жевавшего табак. А его подбородок испустил дух еще в материнской утробе. Он сипел и свистел, как больной эмфиземой на съезде политической партии.
При всем при этом он производил приятное впечатление, как партнер по свиданию вслепую.
– Добро пожаловать! – произнес он, буквально лучась гостеприимством и радушием.
– Доктор Мофейслоп, я не ошибся? – спросил Саймон.
– О, нет, да благослови Бог ваше сердце, – ответил старик, – я всего лишь его секретарь и домашний слуга. Мое имя Одиомзвак.
«Не иначе, как родители ненавидели его», – подумал Саймон, проникаясь к старику сочувствием и симпатией. Он на собственной шкуре знал, что такое иметь родителей, которые на дух не переносят собственного ребенка.
– Входите, входите, – сказал Одиомзвак. – Все трое.
Он протянул руку, чтобы погладить Анубиса. Тот высунул язык и зажмурился, как будто и впрямь хотел, чтобы его погладили. Саймон решил, что его опасения были напрасны. Собаки легко угадывают, какой человек перед ними, хороший или дурной.
Взяв из подставки рядом с дверью пылающий факел, Одиомзвак повел их по длинному узкому коридору. Вскоре они пришли в огромную комнату с черными гранитными стенами и мозаичным полом. На другом конце комнаты, как и предполагал Саймон, располагался огромный очаг. Никакой свиной туши на вертеле там не оказалось, а вот котел с дымящимся супом был. Рядом стоял высокий худой человек, носатый, с высоким лбом, и грел у огня руки и хвост. На нем были меховые домашние тапки, штаны из медвежьей шкуры и длинная, ниспадающая складками мантия, которую украшали изображения циркулей, компасов, подзорных труб, микроскопов, хирургических скальпелей, пробирок и вопросительных знаков. Разумеется, последние выглядели иначе, нежели на Земле. На Докале это была картинка стрелы, готовой в любой момент вылететь из лука.
– Добро пожаловать, добро пожаловать! – произнес высокий мужчина и, вытянув руки и растопырив пальцы, шагнул навстречу Саймону. – Я рад тебе, как голодный – пище!
– Кстати говоря о пище, я умираю с голода, – признался Саймон.
– Ничего удивительного, – ответил Мофейслоп. – Я наблюдал в подзорную трубу за тем, как ты медленно поднимался вверх по склону. Скажу честно, в иные моменты мне казалось, что ты не дойдешь.
«Тогда какого дьявола ты не выслал мне навстречу отряд спасателей», – подумал Саймон. Впрочем, вслух он этого не сказал. Разве можно ждать от философов, чтобы они вели себя как обычные люди?
Саймон сел на скамью за длинный и узкий сосновый стол. Одиомзвак засуетился, готовя для гостей трапезу. Он даже поставил на пол две миски для питомцев Саймона. Пища был простая и состояла из ломтей свежеиспеченного хлеба, козьего – судя по ядреному запаху – сыра и супа. В суп, похоже, были добавлены какие-то травы и бобы, а также плавали куски мяса. Последнее на вкус напоминало свинину с табачным душком.
Саймон ел до тех пор, пока его брюхо не запросило пощады. Одиомзвак принес бутылку луковой водки, хотя, если честно, Саймон не слишком жаловал этот напиток. Однако он пригубил его из вежливости, после чего по просьбе любопытного мудреца исполнил несколько песен на банджо. При звуках сего инструмента Анубис и Афина поспешили удалиться в дальний конец комнаты, а вот Мофейслопу и Одиомзваку музыка, похоже, доставила удовольствие.
– Мне особенно понравилась последняя вещь, – сказал Мофейслоп. – Но меня заинтересовал в первую очередь текст. Ты не мог бы перевести его для меня?
– Я только что собирался это сделать, – ответил Саймон. – Его написал древний поэт по имени Бруга, мой любимый автор. К сожалению, – хотя, кто знает, может, оно даже к счастью, – у вас на Докле нет телевидения. Поэтому я должен объяснить, что это такое, и что такое ток-шоу и рекламные паузы. А также про трех гостей, участников шоу, кто они и откуда.
Один швейцарский аристократ, барон Виктор Франкенштейн, сделал из кусков плоти, которые он откопал на кладбище, человека. Никто не знает, каким образом ему удалось вдохнуть в этого лоскутного монстра жизнь, хотя в фильме показывали, что он сделал это с помощью удара молнии. Монстр сбежал и, съехав с катушек, убил нескольких человек. Барон попытался выследить его и в какой-то момент гнался за ним по арктическим льдам, хотя в фильме не было никаких саней и собачьей упряжки.
Лазарь – это молодой человек, умерший давным-давно в стране, которая называлась тогда Палестиной. Некий человек по имени Иисус Христос воскресил его, вернув к жизни. Позднее Иисус был убит, однако воскресил самого себя. Но перед тем, как ему быть убитым, судивший его Понтий Пилат спросил у него: «Что есть Истина?». Иисус ничего не ответил, то ли потому, что не знал ответа, то ли потому, что Пилат не стал дожидаться и ушел. После этого Иисуса возвели в ранг божества, и самая важная религия на Земле получила его имя. По идее, ему полагалось знать, бессмертен человек или нет. По крайней мере, поэт Бруга исходит из того, что он это знал.
Внимание, только на нашем канале!
Ответ на вопрос, что вы все задавали!
Сегодня вам ответят с экрана
Те, кто там побывали, – без лжи и обмана!
Грим, софиты, фанфары, камеры…
Зрители в предвкушении замерли.