В качестве нового зашитника судья Ффресидж назначил Саймону необстрелянного выпускника юридической школы. Юный Радзиг произнес длинную и страстную речь – слушая ее, судья даже умудрился не уснуть – чем снискал себе репутацию талантливого, перспективного адвоката. По ее завершении присяжные устроили ему бурную овацию, а прокурор попытался переманить его к себе в надзорные органы. Присяжные на десять минут удалились на совещание, а когда вернулись, то огласили вердикт.
Саймон оторопел. По каждому пункту обвинения он приговаривался к пожизненому сроку заключения, причем, отбывать их он должен последовательно.
– Я думал, мы выиграем дело, – шепнул он Радзигу.
– Мы одержали моральную победу, а это самое главное, – ответил тот. – Теперь все сочувствуют вам, но поскольку вы, вне всякого сомнения, были виновны, то присяжные вынесли единственно возможный в данных обстоятельствах вердикт. Но не переживайте! Думаю, ваш случай приведет к тому, что закон будет пересмотрен. Я подам аппеляцию в суд высшей инстанции, и почти уверен, что тот объявит закон, на основании которого вам вынесен приговор, противоречащим конституции.
– И сколько времени это займет? – спросил Саймон.
– Около тридцати лет, – бодро ответил Радзиг.
Саймон врезал Радзигу кулаком в нос, за что ему были предъявлены новые обвинения в хулиганском нападении, нанесении тяжких телесных повреждений и покушении на убийтсво. Вытерев кровь, Радзиг посоветовал Саймону поберечь нервы. Эти обвинения он также с него снимет.
Поскольку ему предстоял суд по новой статье, Саймон вместо тюрьмы вновь вернулся в следственный изолятор.
– Мне вкатили пожизненное. Боюсь, тухнуть мне в здешней тюряжке как минимум десять тысяч лет, – пожаловался он Чворктэп. – Лично меня такая перспектива не вдохновляет. А тебя?
– Пожизненное заключение еще ничего не значит, – ответила Чворктэп. – Тебя в любой момент могут реабилитировать и выпустить на свободу.
Увы, Саймон не питал особых надежд и иллюзий. С одной стороны, государство выделяло огромные деньги на строительство колледжей, в которых будет вестись подготовка реабилитаторов. С другой – президент отказывался их тратить, утверждая, что в противном случае это приведет к инфляции. К тому же деньги были нужны на увеличение штата полицейских и строительство новых тюрем.
Саймон запросил график реабилитаций. Стоило ему найти в списке свое имя, как его обычно жизнерадостное сердце сникло. До включения в программу ждать ему предстояло не менее двух десятилетий.
Тем временем обстановка в их камере накалилась. Шаша застукала своего мужа Будмеда, когда тот рано утром трахал Синванг под кроватью Саймона. Чворктэп и Саймон давно уже были в курсе этой связи, потому что стук, стоны и сопенье мешали им спать. Но они никому ничего не говорили, лишь попросили парочку производить меньше шума. И верно, к чему им лишние неприятности? Увы, разъяренная Шаша последними словами отчихвостила мужа и его пассию, зато на Саймона и Чвокртэп набросилась с кулаками. Похоже, она считала, что умолчание было с их стороны куда большим предательством, нежели измена мужа-бабника.
Прибежали охранники и вытащили из камеры истекающую кровью Шашу. Когда та налетела на них, Саймон увернулся от ее кулаков, а вот Чвокртэп применила против обидчицы приемы карате. Если честно, у нее давно чесались руки, правда, по отношению к Саймону, но, как то часто бывает, она выместила свою злость на постороннем объекте.
В результате их с Саймоном обвинили в хулиганском нападении, нанесении тяжких телесных повреждений и покушении на убийство. Услышав это, Саймон лишь всплеснул руками.
– Уже второй раз я ничего не сделал, лишь пытался избежать насилия, и тем не менее меня обвиняют в пособничестве! А попытайся я оттащить тебя от Шаши, как меня обвинили бы в злодейском нападении на тебя.
– Гулгеасиане озабочены недопущением насилия, – изрекла в ответ Чворктэп, как будто это оправдывало их действия.
Суд над Чворктэп получил столь же громкую огласку, как и суд над Саймоном. Саймон читал о нем в газете. Радзиг, вняв советам Чворктэп, произнес блестящую речь в ее защиту.
– Ваша честь, леди и джентльмены присяжные заседатели! Благодаря недавно принятому закону, призванному ускорить рассмотрение дел и разгрузить суды, защите и обвинению предоставляется не более трех минут для изложения своей позиции.
– У вас осталось две минуты, – сказал судья Ффресидж, глядя на шахматные часы.
– Дело моего клиента, если изложить его в двух словах, сводится к следующему. Гулгеасианский закон, в котором прописаны условия экстрадиции пришельцев на их родные планеты, касается лишь «его» и «ее». Мой клиент робот, и поэтому она – «оно».
Более того, согласно этому закону пришелец должен быть выслан назад на его или ее родную планету. Моя клиентка была произведена, а не рождена, на планете Зельпст. Следовательно, родной планеты у нее нет.
Все, кто был в зале, оторопели. Первым пришел в себя старый лис Бамхегруу.
– Ваша честь! Если Чворктэп – это «оно», почему мой многоуважаемый коллега, говоря о ней, употребляет местоимение «она»?
– Но ведь это очевидно! – возразил Радзиг.
– Вот и я о том же, – произнес Бамхегруу. – Даже если она машина, у нее есть пол. Иными словами, из «оно» она была превращена в «нее». Более того, ее половой аппарат это не просто сугубо механическое устройство. Я могу представить свидетелей, которые подтвердят, что она получает удовольствие от секса. Может ли машина получать от секса удовольствие?
– Если ее снабдили половыми органами, то да, – заявил Радзиг.
Судья внезапно вспомнил, что забыл нажать на кнопку шахматных часов.
– В деле появились новые факты, – заявил он, – которые требуют изучения. Я объявляю перерыв. Приведите обвиняемую ко мне в кабинет, чтобы я мог подробно осмотреть ее.
– Что там было между тобой и судьей? – спросил Саймон, когда Чворктэп вернулась в камеру.
– А как ты думаешь?
– Почему-то все отвечают на мои вопросы вопросами.
– Скажу лишь, – ответила Чворктэп, – что он довольно энергичный старикан.
Прежде чем ее увели, Чворктэп успела кое-что шепнуть на ухо Бамхегруу. На следующий день судью арестовали, и ему было предъявлено обвинение в машиноложестве. В качестве адвоката Ффресидж нанял Радзига, и блестящий молодой юрист заявил, что его клиент не может быть взят под стражу, пока не будет официально установлено, что Чворктэп является машиной. Гулгеасианский Верховный суд взял это дело под свой контроль. А пока Ффресиджу было отказано в домашнем аресте, ибо одновременно ему было предъявлено обвинение в адюльтере.
Радзиг воспользовался тем же доводом, что и ранее. Если Чворктэп машина, то как мог судья совершить адюльтер? Ибо под адюльтером закон однозначно понимал совокупление двух взрослых особей, не связанных узами брака.
Верховный Суд взялся изучать и это дело тоже.
Тем временем Радзиг и Бамхегруу тоже были арестованы, хотя и по разным обвинениям. Их поместили в одну камеру с судьей, и это трио развлекалось тем, что устраивало потешные судебные заседания. Со стороны они производили впечатление вполне довольных жизнью обывателей, из чего Саймон заключил, что законникам куда интереснее сам процесс, нежели торжество закона.
Пока Чворктэп дожидалась решения Верховного суда, она содержалась под стражей, будучи обвиняемой в сопротивлении законному аресту, хулиганском нападении, нанесении тяжких телесных повреждений и незаконном бегстве.
Прошло двадцать лет.
Дела Саймона и Чворктэп так и не были рассмотрены, потому что члены Верховного суда отбывали длительные сроки, а новые судьи не справлялись с огромной горой дел.
Саймон в конце концов преодолел свое смущение перед предками, что тотчас положительно отразилось на его сексуальных отношениях с Чворктэп.
– Этих сластолюбцев, любителей порнушки, похоже, уже не исправить, – заявил он. – Нет, Людовик XIV меня не удивил. Но чтобы Коттон Мэзер?..
Коттон Мэзер (1663–1728) был бостонским пуританином, продвигавшим религиозные взгляды, считавшиеся устаревшими даже в его собственном времени. Большинство современников Саймона думали о Мэзере – если думали вообще – как о бешеном псе, страдавшем теологической водобоязнью. Его обвиняли в подстрекательстве охоты на Салемских ведьм, хотя на самом деле он был куда справедливее судей и осуждал казни невинных девушек. Пылая страстью к чистоте и непорочности, он искренне желал обратить людей в единственно верную религию, истинную для всего мира. Он высмеивал обращение в христианство чернокожих рабов и воспитание детей, хотя толком не знал ни о черных рабах, ни о детях. Да и о христианстве, если на то пошло.
Как и большинство людей, его нельзя было назвать целиком и полностью дурным человеком. Так, например, он выступал за прививки против оспы в то время, когда все ополчились против них, потому что это было нечто новое. Более того, какой-то закоснелый противник прививок швырнул в его дом бомбу. Его любил Бен Франклин, а старина Бен хорошо разбирался в людях. Когда Коттон не был занят сжиганием ведьм, он раздавал еду и библии заключенным и старикам. Это был зелот, который всем сердцем стремился к тому, чтобы Америка стала чистой и честной страной. Разумеется, он проиграл эту битву, что, впрочем, никто не ставил ему в упрек.
Коттон также питал страсть к сексу, о чем говорят три его брака и пятнадцать детей. Впрочем, Саймон вел свое происхождение не от одного из двух Мэзеров, переживших своего отца. В числе его праматерей была чернокожая служанка Мэзера, которую тот обрюхатил, пытаясь обратить в свою веру. Столь резкий переход от религии к сексу удивил как самого Коттона, так и его чернокожую пассию, хотя, по идее, напрасно. Увы, ни он, ни она не удостоились милости жить в более позднее время, когда было доказано, что секс – лишь обратная сторона того, что принято называть религией.
Впрочем, воздадим Коттону должное. В своем грехопадении он винил исключительно самого себя и приложил все усилия к тому, чтобы мать и дитя ни в чем не нуждались, хотя и отослал их за сто миль от города, в котором проживал.