им великолепным образованием, не знал, что происходит, когда корабль пересекает 180-й меридиан? Нет, этого не могло быть. И Верн наверняка об этом знал. Но ему хотелось придать повествованию больше драматизма и напряжения. Его нельзя винить за такую маленькую уловку. В конце концов, он черпал сведения из той открытой информации, которой поделился сам Фогг. Англичанин должен был придумать какие-то оправдания событиям, произошедшие после его ареста в Ливерпуле. Богатое воображение подсказала ему идею, которую Верн с удовольствием подхватил.
Итак, когда Верн говорит, что Фогг написал в тот день в своем дневнике: «21-е декабря, суббота, Ливерпуль, 80-й день, 11 часов 40 минут утра», он добавляет в историю немного вымысла. Кроме того, Верн придумал, будто Фогг заметил, что его часы спешат на два часа. Если бы он в тот момент сел на скоростной поезд, то успел бы вернуться без четверти девять – как раз в оговоренное время.
Именно тогда Фиксу сообщили, что настоящего грабителя – Джеймса Стрэнда – арестовали еще три дня назад. Фогг был невиновен. Фикс сообщил Фоггу это известие.
Филеас Фогг подошел к Фиксу, смерил его пристальным холодным взглядом и сбил с ног одним ударом.
Лежа на полу, Фикс думал, что понес не достаточно суровое наказание. Но, по крайней мере, у случившегося была и положительная сторона. Очевидно, что Фогг считал его всего лишь надоедливым детективом. Это происшествие доказывает, что Фикс, как и Паспарту, не знал, какая в тот момент была дата. В противном случае, он не решил бы, что Фогг проиграл пари из-за ареста.
Но если Фогг знал, что у него еще много времени, почему он ударил Фикса?
Ответ очевиден. Как Филеас Фогг – английский джентельмен – он должен был прийти в негодование от того, что его арестовал человек, к которому он отнесся так великодушно. Фогг был вынужден играть свою роль.
Вся компания, за исключением Фикса, села в кэб и приехала на вокзал без двадцати три пополудни. Но экспресс до Лондона ушел тридцать пять минут назад.
Фогг заказал специальный поезд, однако его подали только в три часа. Фогг подозревал, что в этой задержке, возможно, был виноват Немо, который решил проехаться на поезде безбилетным пассажиром. Перед тем, как состав отъехал от станции в три часа, Фогг тщательно обыскал паровоз, тендер и вагон. Удовлетворенный тем, что ему никого не удалось найти, он подал сигнал к отправлению. Вскоре поезд уже мчался на скорости, которая позволяла доставить путешественников в Лондон через пять с половиной часов. Однако произошли непредвиденные задержки.
Когда Фогг вышел из вагона на Чаринг-Кросс, он опоздал на пять минут. (Точнее, он опоздал бы, если бы тогда было действительно двадцать первое декабря.)
Все часы в Лондоне пробили без десяти минут девять.
18
Как уже говорилось выше, этот примечательный феномен комментировали различные критики и переводчики. В оригинальной французской версии не содержится никаких сносок, поэтому мы можем предположить, что Верн считал подобную синхронность уникальной особенностью часов англичан, которых все считают народом эксцентричным.
Фогг такой ошибки не совершил. Он знал, что где-то в Лондоне воспользовались исказителем. А поскольку ему было известно, что эриданеане обладали только одним исказителем, то, скорее всего, это сделал кто-то из капеллеан. Возможно агент из Китая использовал свой, чтобы перенестись в Лондон. Это означало, что теперь у них имелось, как минимум, два исказителя. Или, возможно, ящик с исказителем не смыло за борт «Марии Селесты»? И устройство похитил капеллеанин, посланный в Гибралтар с этой целью? Наверняка случившемуся можно было найти объяснение.
Покинув вокзал Чаринг-Кросс, Фогг приказал Паспарту закупить провизии на вечер. Ужинать они собирались в доме номер семь на Сэвил-роу. Фогг и Ауда сразу же отправились домой отдохнуть. Времени, чтобы выиграть пари, было еще больше, чем достаточно. По правде говоря, Фогг собирался явиться в Реформ-клуб всего за несколько минут до того, как истечет время. Возможно, Стюарт рассердится из-за этой задержки, ведь у него наверняка имелась для Фогга важная информация или новые приказания. Но Фоггу нужно было провести эту ночь в покое. Слишком много в нем накопилось тревог и страхов. Он должен был избавиться от них хотя бы частично, пока паровой котел в его душе не взорвался. Примерно шесть часов оздоровительного выброса нервных импульсов полностью восстановили бы его.
Однако по дороге домой Фогг изменил свое решение и захотел сообщить Стюарту о том, что вернулся в дом номер семь. Капеллеане что-то замышляли; те девять ударов, похожие на бой часов, доказывали это. Сделав себе поблажку, он мог погубить весь свой народ, в том числе и самого себя.
Проезжая мимо телеграфной станции, он велел кэбмену остановиться. Быстро написал текст телеграммы, состоящей всего из одного слова, в котором было зашифровано его имя. Дав указание клерку, чтобы тот немедленно отправил к нему посыльного, как только придет ответ, он покинул станцию. Вскоре кэб остановился перед его домом. Однако Фогг не выходил несколько минут. Снаружи дом выглядел таким же, каким он его оставил. Свет, оставленный Паспарту, пробивался сквозь узкую щель между занавесками и подоконником. Фогг и Ауда тихо вошли в дом. Оба держали револьверы наготове. Фогг провез их контрабандой в Англию, пополнив свой список преступлений, в котором уже числилось пиратство. В ходе тщательного обыска каждой комнаты они не обнаружили ничего подозрительного.
Затем явился с провизией Паспарту. Он оставил сумки в кладовой и поспешил подняться наверх в свою комнату. Фогг не выключил рожок, решив, что это была обязанность его слуги. Паспарту протянул руку, чтобы погасить его, но рука вдруг замерла. Зачем гасить его теперь, когда он был нужен?
Паспарту спустился вниз и достал из почтового ящика письма. Увидев счет из газовой компании, он выпучил глаза. Чтобы расплатиться с этими долгами, ему придется работать задаром больше восьмидесяти дней. Фогг, хоть и был героем, но отличался строгими принципами и не стал бы брать на себя эти расходы.
Ночь тянулась невыносимо долго и мучительно. Ауда тщетно пыталась заснуть в своей комнате. Фогг сидел у себя в кресле и пытался разобраться со своим душевным состоянием. Действовал он осторожно, как электрик, которому без схемы приходится отыскивать причину неисправности в перепутанных проводах, находящихся под высоким напряжением. Всего одна ошибка, и он может серьезно пострадать или даже погибнуть. Время от времени по телу у него пробегала дрожь. Его зрачки то расширялись, то сужались. Ноздри раздувались. Уши и кожа на голове начинали подергиваться. Пальцы вцеплялись в подлокотники кресла так сильно, словно хотели содрать обивку. По лицу градом стекал пот.
Иногда он начинал стонать. Лицо у него искажалось то гримасами боли и ненависти, то отвращения, презрения или ужаса. Он беззвучно произносил слова, которые ему давно уже стоило высказать. Тело его напрягалось и дрожало, словно с ним случился эпилептический припадок. Иногда же, напротив, полностью расслаблялось, как у человека, только что отошедшего в мир иной.
Рассвет застал Паспарту у двери Фогга. Если бы он услышал шум и заподозрил, что Фогг пытается причинить себе вред или, хуже того, покончить с собой, он тут же ворвался бы в комнату. Но ничего подобного не произошло, хотя временами у Паспарту и возникало желание вмешаться.
Вскоре после наступления рассвета Паспарту посмотрел в замочную скважину и увидел, что Фогг спит в своей постели. Кризис миновал. По крайней мере, в эту ночь. Фогг объяснил ему, что для избавления от последствий наиболее тяжелых переживаний ему требовалось не меньше трех подобных сеансов.
Француз вернулся к себе в комнату, где тоже постарался немного восстановиться. Поскольку он не так хорошо владел собой, как Фогг (да и кто мог преуспеть в этом лучше Фогга?), и обладал темпераментом, позволявшим намного легче давать волю своим чувствам и тревогам, процесс восстановления занял намного меньше времени и был не таким опасным. Через час он лег спать.
Фогг проснулся тем утром поздно, выглядел он изможденным и бледным. К полудню к нему уж вернулась привычная бодрость, и он вел себя так, словно сохранил еще достаточно энергии. Ауда спустилась к завтраку около двенадцати дня. Она тоже была бледна, с темными кругами под глазами.
В половине восьмого вечера жильцы дома номер семь услышали звон колокола на пожарном фургоне. Выглянув в окно через занавески, они увидели в свете газовых фонарей толпу людей, включая соседей, которые спешили куда-то по Сэвил-роу. Звон стал громче, промчались два пожарных фургона, запряженных лошадьми. Не успел звон стихнуть, как раздался взрыв, от которого задрожали окна. Паспарту, охваченный любопытством, попросил позволения покинуть дом и выяснить, в чем причина этого переполоха.
– Нет, – ответил Фогг. – Вас могу заметить и понять, что мы вернулись. Я хотел бы держать наш приезд в секрете до последнего момента.
Паспарту считал, что это маловероятно, ведь было очевидно, что все: и слуги, и господа бросились смотреть пожар, если речь шла действительно о пожаре. Они не знали, как выглядит Паспарту, а он постарался бы вернуться на Сэвил-роу раньше остальных. Однако Паспарту не стал спорить. И все же он не мог удержаться от того, чтобы еще несколько раз заглянуть через щель между занавесок. Посмотрев последний раз, он уже собирался отвернуться от окна, как вдруг заметил кэб, остановившийся через два дома от них. Запряженная в него лошадь замерла на несколько секунд, а кучер, сидевший позади двухколесного экипажа, закричал на нее. Пассажир повернулся и, в свою очередь, тоже закричал на кучера. Лошадь вздрогнула и сделала еще несколько шагов вперед. Кучер встал и ударил ее хлыстом. Через мгновение лошадь внезапно упала, кэб резко накренился вперед, а кучер свалился боком на мостовую.
Пассажир, вероятно, был потрясен увиденным, так как целую минуту не открывал дверь. Наконец он очень медленно вышел с другой стороны и осмотрел кучера, который так и не поднялся после падения. Затем он выпрямился, оглядел пустынную улицу и направился к ближайшему дому. Мужчина опирался на массивную трость и приволакивал правую ногу. На нем был длинный тяжелый плащ, защищавший его от промозглой декабрьской погоды. На голове – военная фуражка, возможно, офицерская. Он постучал в дверь так сильно, что даже Паспарту услышал этот стук. Не получив ответа, он развернулся и направился дальше, медленно и неуклюже, опираясь на трость. «Вероятно, это какой-то офицер, вернувшийся после ранения из Индии или другой далекой страны», – подумал Паспарту. Его загорелая кожа говорила о долгом пребывании в тропиках.