На славянском востоке истории такого рода – явления такие же нередкие, как и в сказочных странах магометанского востока. Превратила же однажды простая еврейка, красавица Эстерка, голову миропомазанника, короля Казимира польского, в скамейку для ног своих, – и не одна крестьянская Венера превращала своего надменного благородного господина в послушного раба своих капризов султанши. И как раз в то время красивая дочь одного глоцовского крестьянина стала графиней Комаровской.
Пан управляющий был мужчина цветущего возраста и обладал любящим сердцем, которое его властная и капризная супруга никогда вполне удовлетворить не умела. Маленький уголок в нем всегда оставался свободным; вначале его заняла одна очаровательная помещица, потом жена еврея-корчмаря, а после нее одна швейцарка-гувернантка.
В настоящее время трон был не занят, и Матрена была как будто прямо создана для того, чтобы занять его.
Пан Михайловский скоро заметил, что имеет множество соперников, и, чтобы не рисковать быть сбитым с позиции каким-нибудь своим писцом или казаком, он решил без замедления объясниться в любви своему идеалу.
Так как для этого представился самый подходящий случай – в соседнем местечке была ярмарка, – то он купил там несколько ниток кораллов, яркую шелковую косыночку на голову и пару серебряных сережек и явился с этими сокровищами как раз в тот момент, когда, по счастливой случайности, жена его уехала в гости к соседней помещице.
Он проскользнул в заднюю комнату, в которой Матрена в это время играла с ребенком на низком турецком диване, и начал ухаживание с того, что преподнес ей отливающую всеми цветами радуги косыночку. Плутовка сразу смекнула, в чем дело, и, лукаво улыбнувшись, блеснула своими белыми зубками.
Управляющий похвалил ее цветущий вид, полюбовался ее роскошными волосами – затем появились сережки. Матрена разрумянилась от радости и охотно уселась смирненько, когда ее господин собственноручно начал вдевать их ей в уши.
Наконец влюбленный управляющий выгрузил кораллы. Матрену это, по-видимому, совсем покорило; по его приказанию она встала и распахнула свою овчину, а он надел ей на шею великолепное ожерелье.
– И красивая же ты девушка! – бормотал пан Михайловский. – Как будто создана для того, чтобы вводить в искушение мужчин…
И бедный, слабый Адам тотчас же и поддался соблазну и обвил руками хитрую Еву.
Она попыталась вырваться, но он крепко прижал ее к себе и поцеловал в белую шею; тогда она сначала с подобающей почтительностью дала ему легкий толчок в бок, а когда все это не помогло и пан управляющий начал выражать свои чувства еще более бурно, она подняла крик.
Черт привел сюда в эту минуту пани Замби. Она вмиг сообразила все положение дела и выразила намерение ринуться на супруга с яростью тигрицы. Но он ни на минуту не потерял присутствия духа.
– Не лги! – крикнул он на бедную испуганную девушку с видом строгого судьи. – Ты – воровка! Это ты утащила деньги!
– Что такое? – все еще недоверчизо спросила пани Замби. – Матрена что-то украла?
– Да, я поймал ее на месте преступления!
– Барыня, я не виновата… барин меня… барин хотел… – бормотала бедняжка, запинаясь.
– Ну, да! Наказать тебя! – закончил за нее управляющий.
– Это мое дело! – заявила пани Михайловская. – Где плетка?
В то время как она повернулась в тот угол, где на гвоздике висело орудие ее величия рядом с чашей со святой водой, Матрена неожиданно угостила управляющего здоровым пинком и, когда тот попятился, быстро распахнула окно, выпрыгнула во двор, вскочила на лошадь своей барыни, которую казак водил по двору, и ускакала.
Все растерянно смотрели ей вслед, и, раньше, чем они опомнились и подумали броситься в погоню за ней, Матрены и след простыл.
Матрена скакала без оглядки, ни на мгновение не останавливаясь, через деревню, через поля, пока очутилась в лесу; с безумной поспешностью устремилась она по узкой, поросшей высокой травой тропинке. Смертельный страх охватил ее: она сознавала, что теперь действительно совершила преступление, уведя господскую лошадь.
Благополучно добравшись до лесистых холмов, она подъехала шагом по головокружительной скалистой тропинке, держась у отвесных гранитных стен, под которыми зияли темные пропасти с шумящими водопадами, – все выше и выше, пока мрачная карпатская пустыня не окружила ее со всех сторон.
Здесь только она с облегчением вздохнула. Куда она денется, она сама не знала; она знала только то, что отсюда ее не достанет ничья рука, что в эти места не дерзнет забраться ни один сыщик, что здесь она была в безопасности и на свободе.
Обогнув один выдающийся скалистый утес, Матрена вдруг увидела перед собой юношу в костюме воинственных горцев, лежавшего на обрыве, поросшем низким сосняком и мхом, держащего в руке длинное ружье. Оба, пораженные, смотрели друг на друга.
– Кто ты? – спросил юноша.
– А ты кто? – ответила вопросом же Матрена, придержав лошадь.
– Я Метуд Иевдаш, – ответил юный герой, – тот самый, чье имя всюду знают и перед которым трепещут. Сотня храбрых гайдамаков послушна моей воле.
– А я бедная девушка и пришла попросить твоей защиты и помощи, – хитро ответила Матрена и затем в коротких словах рассказала ему, что с ней приключилось.
– Останься у нас, – воскликнул Метуд, – мы будем почитать тебя, как королеву!
Матрена тотчас согласилась, – да и что же другое ей оставалось? Они протянули друг другу руки и затем отправились вместе в дальнейший путь.
Когда стемнело, они добрались до маленькой лесной поляны, на которой пылал огромный костер, а вокруг него лежало человек двадцать вооруженных с ног до головы людей. Один из них вскочил и пошел навстречу Метуду; это был его брат, Симфониан. Оба они стояли во главе шайки.
Они обменялись несколькими словами, затем оба подняли топоры. Предстояла, по-видимому, борьба на жизнь и смерть. Но Матрена подошла и стала между ними.
– Что вы хотите делать?! – воскликнула она. – Взбесились вы?
– Она моя! – пробормотал Метуд.
– Мне принадлежит эта красивая добыча, – заявил Симфониан.
– Не тебе и не ему, – спокойно сказала Матрена, – пока еще мое сердце свободно. Постарайтесь оба покорить его. С тем, кому это удастся, я и пойду к попу.
– Ладно, – в один голос сказали братья.
– А для того чтобы и впредь между вами споров не было, – продолжала красавица, стоявшая между молодыми гайдамаками с гордым и властным видом, – и так как это не годится, чтобы дела решали две головы и повелевали два голоса, то отныне вы все должны отдаться под мою власть. Согласны вы поклясться повиноваться мне?
– Почему же нет? – сказал, засмеявшись, Метуд. – Красивой женщине легче повиноваться, чем мужчине.
– Я согласен, чтобы ты была нашей королевой, – прибавил Симфониан.
Братья созвали остальных, быстро подошедших на зов карпатского рога, – и после непродолжительного совещания вся эта дикая орда присягнула красивой и хитрой девушке.
Спустя немного времени после побега Матрены управляющий сидел в одно прекрасное утро перед зеркалом с салфеткой вокруг шеи и с намыленным лицом и брился. Вдруг женский голос со двора окликнул его по имени. Думая, что это зовет его жена, он встал, подошел к окну и высунулся в него.
В то же самое мгновение, как он разглядел, что перед ним не Замби, а бежавшая Матрена, сидевшая в своих сафьяновых сапогах и вышитом полушубке верхом на лошади, как мужчина, Матрена успела закинуть ему на шею петлю по-казацки и вернулась галопом.
Управляющему ничего другого не оставалось – если только он не хотел быть задушенным, – как выскочить в окно – как был с салфеткой на шее – и скорой рысью побежать за лошадью Матрены.
Все это было делом одной минуты. Прежде чем управляющий успел опомниться, деревня уже осталась позади. На беду его никто в господском дворе не заметил его комического похищения. Первая услышала об этом его жена, которой крикнула с поля крестьянка:
– Вон едет верхом Матрена, а пан управляющий мчится за ней, как бесноватый!
Пани Замби, возвращавшаяся с прогулки, повернула лошадь. Сначала она подумала, что ее муж помешался, но пробежавший мимо крестьянский мальчишка закричал:
– Она тащит его, как теленка, на веревке!
Матрена тем временем исчезла со своим пленником в лесу. Когда пани Михайловская разослала своих людей в погоню, было уже поздно: смелая амазонка добралась уже до своего убежища на скале. Теперь только, пустив лошадь шагом, она оглянулась и, заметив, в каком виде бежал за ней управляющий, разразилась громким смехом.
– Матрена! – взмолился несчастный. – Что ты со мной делать хочешь? Ты хочешь убить меня? Пощади мою жизнь – ты получишь денег, много денег, сколько пожелаешь!
Бритву он все еще держал в руке. Матрена снова расхохоталась:
– Брось нож!
Он послушался и, когда они вскоре очутились в разбойничьем лагере, весь дрожа, упал перед Матреной на колени и снова стал молить ее о пощаде.
– Я тебя убивать не буду, – насмешливо сказала она, – но я накажу тебя так, как ты заслуживаешь, влюбленный негодяй. Не как с человеком я с тобою буду обращаться, а как с животным, каков ты и есть, – и даже еще хуже: как с неодушевленным предметом, которым я буду пользоваться, как мне вздумается.
– Накажи меня, я этого заслужил, – согласился Михайловский, – только оставь мне жизнь!
Тогда Матрена сняла с его шеи петлю.
– Одно только запомни, – сказал она, – если ты попытаешься бежать, я без всякой жалости велю повесить тебя на первой ветке.
И вот управляющий остался у разбойников. Каждый раз, когда они переходили с места на место в новый лагерь, Матрена нагружала его вещами и погоняла впереди себя, как вьючное животное. В этих случаях она называла его своим ослом и угощала его, как осла, ударами плетки.
Если же они останавливались, Михайловский должен был тотчас же опуститься на четвереньки и Матрена садилась на его спину, как на диван. Как только он ей понадобится, она только воскликнет: «Где моя скамья?» – и бедняга управляющий тотчас же устраивает из своего тела удобную скамью.