Покрытый медвежьей шкурой, он служил ей своего рода троном, когда она вершила правосудие, выслушивая жалобы крестьян, которые тогда довольно часто отправлялись в горы, чтобы попросить у гайдамаков защиты и поддержки против своих тиранов и мучителей, против дворян, против их управляющих, против корыстолюбивых священников и евреев.
И всегда, когда разбойники посещали какую-нибудь деревню неподалеку от Карпат, никто не осмеливался и думать о сопротивлении, – наоборот, делались всевозможные приготовления, чтобы оказать сердитым гостям наилучший прием.
Для них накрывались столы, подавались обильные блюда, водка лилась ручьями, играли евреи-музыканты, которым выпала на долю в Галиции роль цыган. Затевались танцы, буйные ребята вертелись с деревенскими красавицами, водили хороводы под грустные звуки оркестра, а Матрена, величественно растянувшись на своей живой скамье, созерцала веселые пляски и, время от времени похлопывая ногой беднягу управляющего, насмешливо спрашивала:
– А что, ты до сих пор в меня влюблен?
Однажды к гайдамакам пришел маленький краснощекий еврейский парнишка в перепачканном светло-зеленом кафтане и передал Матрене письмо от ясновельможной пани Замби Михайловской. Это было очень мило, но вот только никто не мог прочесть письма – ни гайдамаки, ни Матрена, ни светло-зеленый парнишка. Позвали пана управляющего.
– Моя жена просит тебя отпустить меня, – сказал он, пробежав письмо Замби, – и изъявляет готовность представить выкуп за меня в размере ста дукатов.
Матрена громко расхохоталась.
– Скажи вельможной пани, что она может получить его! – сказала она. – Столько, впрочем, этот бездельник и не стоит. Но только она должна сама за ним прийти.
На следующий же день пани Замби явилась в разбойничий лагерь, куда проводил ее зеленый еврейский парнишка, верхом на коне. Матрена приняла ее, растянувшись на своей живой скамье, на которой предварительно разостлали медвежью шкуру.
– Вот деньги, – сказала пани Михайловская, высыпав их в подол Матрены. – Где мой муж?
– Сейчас получишь его, – ответила Матрена. – Только надо тебе раньше узнать, за что я его наказала.
– Молчи ради бога! – донесся из глубины земли голос. Замби с изумлением оглянулась.
– Я была честная девушка, – продолжала Матрена, – я ничего не украла, ни гроша, ни ленточки. Этот лицемер, этот негодяй, который бегал за каждой юбкой, несправедливо обвинил меня.
– Да молчи же, ради бога! – послышался снова подземный голос.
– Да, твой муж пришел тогда днем, – начала снова Матрена, – подарил мне шелковый платок, и кораллы, и сережки и потом стал приставать ко мне со своей любовью, а когда я прогнала его и ты подошла в это время, он стал бранить меня воровкой.
– Господи Иисусе, Пресвятая Дева!.. – прозвучало из-под земли.
– Да кто это там все разговаривает? – спросила Замби.
– Это тот влюбленный, который служит мне теперь вьючным ослом и скамейкой, – ответила Матрена.
Она быстро поднялась, стащила медвежью шкуру, и пан Михайловский оказался на четвереньках перед своей женой.
– Вот так красиво, нечего сказать! – воскликнула пани. – Ну, погоди же, теперь я узнала тебя и буду с тобой обращаться так, как ты этого заслуживаешь!
– Замби, прошу тебя…
– Марш, ступай домой! – крикнула пани Михайловская, вскочив на свою лошадь. – Ах ты изменник! Ах ты старый донжуан! Ну, если ты так хорошо себя чувствуешь в этой роли, так будь же ты отныне и моим вьючным ослом!
Сконфуженный, поплелся управляющий вслед за ней и долго, долго доносились до него насмешки и веселый смех Матрены, и эхо глумилось над ним, повторяя раскаты смеха.
Власта
После семилетней войны и Германия и Австрия до того одичали и деморализовались, что понадобились самые энергичные мероприятия правительств, чтобы мало-помалу привести в норму жизнь обеих стран. Особенно это сказалось в Богемии и в соседней с нею Баварии, обильных густыми, часто непроходимыми лесами, сделавшимися убежищем мародеров, цыган, воров и разбойников. Благодаря им не оставалось ни одной улицы безопасной, а в тех местах, где было мало войска, совершались даже нападения и громились дворянские поместья.
Несмотря на это, в первый же карнавал после ужасных годов войны все набросились на развлечения так стремительно и страстно, как будто старались наверстать пропущенные праздники и потерянное время, как будто боялись, что после недолгого упоения снова начнется кровавая пляска солдатских постоев, контрибуций, пожаров и разгромов.
И вот на бал-маскарад, устроенный графом Гудецом в своем замке в Пильзене 21 января 1764 года, собралось все окрестное дворянство, съезжавшееся в собственных закрытых санях-каретах на полозьях и в сопровождении вооруженных слуг.
В числе множества знатных дам, красавиц, заставлявших усиленно биться в эту бальную ночь мужские сердца, была и молодая вдова, баронесса Бубна. С самого начала она была признана самой блестящей красавицей, способной оставить в тени всех соперниц, но это положение царицы бала она сохраняла недолго: в полночь, когда все замаскированные молодые дамы должны были снять маски, скипетр и корона были единодушно присуждены фрейлейн Власте фон Миловец.
Четыре барышни-родственницы явились в костюмах карточных королев, из них Власта была дамой червей; она-то и покорила разом все сердца.
Прежде всех объявил себя рыцарем Власты сын хозяина дома, молодой граф Фердинанд Гудец, состоявший до сих пор рыцарем красивой вдовы. Он усердно оказывал ей тысячи маленьких услуг, чтобы заслужить ее благоволение, танцевал только с ней одной, а по окончании бала усаживая фрау фон Миловец и ее дочь в сани, граф Фердинанд испросил себе разрешение явиться к ним на днях с визитом.
Баронесса Бубна уехала с бала, глубоко уязвленная в свое тщеславное сердце, потому что до сих пор она привыкла видеть у своих ног всех мужчин, а молодого графа Гудеца она особенно охотно привязала бы к своей триумфальной колеснице – так нравилась ей его наружность и такое удовольствие доставляла его живая, остроумная беседа.
Через два дня граф Фердинанд Гудец явился к Миловец засвидетельствовать свое почтение и был принят как нельзя лучше. Хозяйка дома вскоре нашла желанный предлог оставить молодых людей одних, а так как умная и энергичная Власта не была кокеткой, то они встретились скоро с графом, страстно влюбленным в нее, на полдороге.
Граф Фердинанд пел под аккомпанемент гитары итальянский романс, не спуская все время горячего, полного мольбы взгляда своих темных глаз с Власты, и, когда она, покраснев, опустила глаза под его взглядом, он опустился перед ней на колени и поклялся ей в вечной любви и верности.
Прекрасный союз сердец был заключен, а через несколько дней был освящен согласием родителей.
Везде только и было разговоров, что о помолвке молодого графа с красавицей Властой.
Мужчины завидовали ему, молодые дамы преследовали невесту ревностью и язвительными словами; одна баронесса Бубна молчала. Она не говорила ничего, но тем более твердо решила действовать.
Граф Фердинанд Гудец вел до сих пор легкомысленный образ жизни и делал без ведома своего отца значительные долги. Одному только пильзенскому ростовщику, Маркусу Розенталю, он должен был ровно пять тысяч гульденов. К этому-то Розенталю явилась в один прекрасный день баронесса и откупила у него вексель графа.
Фердинанд немало испугался, когда узнал, что состоит теперь должником красавицы вдовы, потому что он тотчас же сообразил, для чего это было сделано, и не ждал ничего хорошего.
Он попытался обратиться с просьбой к баронессе, но это было бесполезно: она ответила на его просьбу одним громким, насмешливым хохотом; а так как его отец отказался от уплаты и залог вещей не дал ему нужной суммы, что баронесса и предвидела, то она добилась по суду ареста молодого графа за долг.
До сих пор все было правильно рассчитано, но, когда пришлось арестовать молодого графа и отвести его в долговую тюрьму, не нашлось ни одного чиновника, у которого хватило бы духу на это, и баронессе было предоставлено самой привести приговор в исполнение.
Но она была не такая женщина, чтобы струсить перед этой рискованной задачей.
Однажды вечером, когда Фердинанд фон Гудец возвращался в Пильзен от Власты, по дороге в лесу на него напали вооруженные замаскированные всадники. Произошло это так неожиданно и так быстро, что граф не успел еще даже вытащить свой пистолет, как оказался уже схваченным и обезоруженным. Двое слуг его бежали, а его самого связали и сунули в рот платок.
Потом на него накинули мешок, положили в закрытую карету и увезли быстрой рысью.
Карета остановилась, графа вытащили из нее и понесли вверх по лестнице. Там с него сняли мешок, вынули платок, и Фердинанд увидел перед собой красавицу вдову, сидевшую на софе против него и смотревшую на него со снисходительным презрением.
– Что все это значит, баронесса? – спросил он, изумленный.
– Что вы – мой пленник, граф! – ответила красавица. – И останетесь моим пленником до тех пор, пока не заплатите мне вот эту безделицу.
Она показала ему вексель.
– В таком случае я, значит, не скоро получу свободу, – ответил он со вздохом.
– Очень возможно! – обронила она, кокетливо откидываясь на подушки софы и поигрывая своими темными, слегка вьющимися волосами.
Она была не причесана и не напудрена и была вдвое прелестнее в своем розовом шелковом капоте с белыми кружевами.
– Вам предоставляется, однако, свободный выбор: вы можете отправиться в долговую тюрьму, если желаете, или же остаться у меня в замке, моим пленником. Выбирайте!
– Выбор не труден.
– Обещайте же мне честным словом, что не выйдете из моего дома без моего позволения, – с меня этого довольно.
– Вот вам рука моя.
– Отлично, – сказала баронесса, – больше мне ничего не нужно. Если только вы пробудете здесь у меня некоторое время, то вы будете не только пленником моим, а останетесь моим рабом навеки.