В своих громоздких «Странствиях», написанных в 1616 году, Сэмюэл Перчас[74] по тексту Рамузио воспроизвел описание Шанду (Ксанду). Однажды, летом 1798 года, английский поэт Сэмюэл Тэйлор Кольридж, приняв от терзавшей его зубной боли солидную дозу опия, расположился отдохнуть в своем саду в Порлоке. На коленях у него лежала книга Перчаса, раскрытая на таких словах: «В Ксанду хан Хубилай построил пышный Дворец, обнес стеной шестнадцать миль ровной земли, где были плодородные Луга, приятные Ручьи, восхитительные Потоки и всякого рода дичь и звери для охоты, а посреди этих угодий возвел великолепный увеселительный дом, который можно было переносить с места на место». За чтением этой страницы Кольридж, под действием опия, опустил голову на грудь и уснул — спал он три часа и видел сны. Когда он проснулся, картины сновидений все еще стояли перед его духовным взором столь живо, что он начал поспешно набрасывать бессмертные строки «Кубла-хана».
Видения поэта живут в этих строках и будут жить, хотя сам город Шанду вместе с его дворцами обратился теперь в развалины. Великолепный летний дворец Хубилая был разграблен и сожжен дотла во время восстаний, вспыхнувших в Китае против монгольского владычества и закончившихся установлением династии Мин. Город находился в запустении уже в течение многих столетий, а места, где роскошествовал один из самых могущественных и богатых монгольских монархов, стали «убежищем лис и волков». Полуразрушенные стены города еще стоят, в стене еще сохранились остатки и шести великих ворот. Живущие в той округе монголы до сих пор хранят память о великом хане и смотрят на эти места с благоговением, хотя и гоняют, где хотят, свои отары и табуны по степи, усеянной руинами дворцов и храмов. А среди чертополоха и разбросанных камней одиноко высится давным-давно поставленная Хубилаем разбитая плита с надписью, рассказывающей о настоятеле монастыря, некогда вздымавшего тут свои гордые башни. Все здесь забыто, всюду царит тишина и тлен, печально давая знать, сколь быстротечна земная слава людей, которые были и которых уже нет.
Прием, оказанный путешественникам ханом Хубилаем, как это ни удивительно, Марко описал очень просто и сдержанно. Обычно он, не стесняясь, пространно расписывает пышность и блеск ханских приемов и пиров, шествий и празднеств. И хотя он, как правило, никогда не забывал поставить себя в центре описываемых событий, о визите венецианцев к хану рассказано в одной краткой и суховатой главе. Венецианцы по прибытии в Шанду «отправились в главный дворец, где был великий хан, а с ним большое сборище баронов». Венецианцы опустились перед ханом на колени и поклонились ему до земли. Хубилай милостиво велел им встать и «принял их с честью, с весельями да с пиршествами».
Великий хан после официального приема долго разговаривал с братьями Поло: он хотел разузнать обо всех их приключениях начиная с того дня, как они много лет назад уехали с ханского двора. Затем венецианцы представили ему подарки и письма, доверенные им папой Григорием (и двумя робкими монахами, повернувшими назад), а также вручили сосуд со святым маслом, взятым по просьбе хана от гроба господня в Иерусалиме и бережно хранимым при всех превратностях и опасностях долгого пути с берегов Средиземного моря.
Когда все это было сделано, Хубилай огляделся вокруг и заметил юного Марко, который, как полагалось, стоял в стороне, из чувства уважения не вмешиваясь в разговор старших. Одна венецианская рукопись добавляет в этом месте, что Марко «был холостой юноша весьма величавой и благородной внешности». На вопрос императора, что это за юноша, мессер Никколо ответил: «Государь, это мой сын, а твой слуга, которого я, как самое мне дорогое на свете, с великими опасностями и хлопотами привез сюда из столь далеких Стран, чтобы отдать тебе в слуги». «Добро пожаловать», — сказал великий хан, и молодой человек тотчас был занесен в список придворных; как гласит та же венецианская рукопись, «все при дворе ставили и ценили его очень высоко».
В честь знатных чужестранцев из далекой земли при дворе было великое веселье и много пиров; у монгольского властителя им был оказан большой почет.
Свой короткий рассказ о приеме при дворе Хубилая Марко заканчивает скромным вопросом: «А зачем вам долго рассказывать?»
Глава третьяКатай
Марко оставил превосходное описание внешности хана Хубилая. «Великий государь государей Кублай-хан с виду вот каков: росту хорошего, не мал и не велик, среднего росту; толст в меру и сложен хорошо; лицом бел и, как роза, румян, глаза черные, славные, и нос хорош, как следует».
Описав великого хана, Марко подробно и со знанием дела рассказывает о том, как выбирают для хана жен и наложниц, какие порядки установлены в брачных покоях хана. Обо всем этом можно прочесть у самого Марко, и нет необходимости испытывать добрую волю читателей, пересказывая книгу путешественника. То же самое относится и к описанию ханского дворца и его пышной столицы Ханбалыка. Чем больше здешние впечатления Марко отличались от виденного им на своей родине и во время странствий, тем больше они поражали ею. Он дивился, как геометрически правильно был распланирован город, главные улицы которого — «широкие, прямые, из конца в конец все видно из одних ворот в другие... Весь внутренний город построен четырехугольником, совсем как шахматная доска...» Все было столь странно, столь непохоже на узенькие, извилистые и темные улицы с нависшими над ними домами — знакомые ему улицы Италии и Леванта! Марко описывает башни для колоколов и барабанов, которые еще стоят в Пекине по сию пору, хотя и южнее тех башен, что были выстроены монгольским ханом. Еще недавно звоном колокола оповещали там и о тушении огней и о тревоге — в точности так же, как в те времена, когда по улицам Ханбалыка разгуливал Марко Поло. Марко сообщает, что после третьего колокольного звона, возглашавшего тушение огней, никто не осмеливался покидать свое жилище до самого утра; исключение составляли «разве только те, кто к роженицам да больным идут, да и те идут с фонарями».
Стоит ли нам заполнять эти страницы описанием ханских пиров, необыкновенной роскоши и разных обычаев ханского двора, рассказывать о том, как хан вместе со своими баронами ездил на охоту, если Марко Поло вплел все это в ткань своей книги, разукрасив ее, словно гобелен, алыми и багряными красками, перемешанными с золотом и серебром, — красками, которых до нею не мог дать читателям Запада ни один писатель?
Любопытен рассказ Марко о женщинах, «che servono gli huomini per danari»[75]. Наблюдая тот строгий распорядок, которому была подчинена проституция во владениях хана, Марко, очевидно, вспоминал об открытом и разнузданном разврате, царившем тогда в Венеции. Марко указывает, что в ханской столице было двадцать тысяч проституток, уверяя читателя, что они были необходимы ввиду большого количества купцов и иностранцев, прибывавших в город каждый день. Жить внутри города ни одна продажная женщина не смела (разве только тайно), селились они в предместьях Марко простодушно замечает, что все двадцать тысяч проституток «находили пропитание». На каждую сотню и на каждую тысячу проституток назначались старосты, старосты подчинялись «главному начальнику». Этот начальник был поставлен для того, чтобы доставлять женщин приезжавшим к хану и жившим за его счет послам; каждому послу и всем в посольстве начальник обязан был дать по женщине: «каждую ночь те женщины сменяются, и нет им никакой платы, почитают они то дело как бы за подать великому хану».
В своей книге Марко столь часто говорит о женщинах — в подробностях описывает их внешность, их склонность или несклонность к любви и т.д., о чем обычно не писали даже позднейшие путешественники (за исключением разве смелого и многознающего сэра Ричарда Бертона[76]),— что становится очевидным одно: все это, если не целиком, то по преимуществу, вызвано жадным любопытством и постоянными расспросами тех итальянцев, которые в чужих странах не бывали и для которых книга Марко писалась. Приехавших из дальних стран путешественников и ныне забрасывают вопросами на такие темы, какие в книгах обычно отражения не находят. Мы можем с уверенностью сказать, что с тех пор человеческая натура почти не изменилась и что ценами на мускус и ревень, размерами ханского дворца или качеством товаров в далеком Китае интересовались отнюдь не все и даже не большинство слушателей Марко. Они спрашивали о другом, более близком их интересам, их жизни, и в своей книге мессер Марко шел им навстречу. Интересы же самого Марко были разнообразны: здесь можно сослаться на ту же пространную главу книги, где наряду с рассказом, по выражению французской рукописи, о feme pecherise (грешной женщине) Марко говорит о похоронных обрядах в Ханбалыке, о соколиной и иной охоте Хубилая и его баронов, о подвозе драгоценностей в Ханбалык и о торге ими, о городах, окружающих столицу.
Вслед за этим Марко вспоминает о монетном дворе Хубилая и его бумажных деньгах; обещая рассказать о них в следующей главе, Марко тут же оговаривает, что он не будет перечислять все богатства и все расходы «великого государя», ибо никто этому не поверит. По-видимому, Марко сам понимал, что соотечественники воспримут далеко не все, что описано в его книге. Будучи не в силах представить себе все богатство и величие монгольского владыки и его империи, венецианцы сочли бы трезвое описание действительных фактов за фантастические выдумки автора.
Монетный двор великого хана находился в Ханбалыке, и здесь Марко видел, как печатаются и распространяются по стране бумажные деньги.
Китайцы были первым народом, который ввел в употребление банкноты. Если не вдаваться в историю того, как в качестве денег ходили оленьи шкуры и другие предметы, то все же надо учесть, что, по общему мнению китайских ученых, китайское государственное казначейство впервые выпустило бумажные деньги около 650 года. Эти деньги многозначительно назывались фэй цянь — летающие деньги. Вскоре они вышли из употребления, и вплоть до X века о них нет никаких сведений; в X веке к ним прибегли корпорации банкиров провинции Сычуань. Немного спустя власти изъяли эти частные бумажные деньги и выпустили свои, государственные. Они были в ходу все годы династии Сун, при монголах Китай бумаж