Подбородок графа утонул в кружевах его воротника.
— Это очень неожиданно, — пожаловался он.
— Потому что ситуация этого требует.
— И, к тому же, сейчас — пост.
— Естественно, я должен подождать до пасхи. Это около месяца. Самое подходящее время.
Пиццамано повернулся к сыну. Молчание капитана казалось необычным.
— Что вы скажете, Доменико?
— Что Изотта — именно та, кому вы должны адресовать этот вопрос.
— О, да. Решение, конечно, должно оставаться за ней. Но представьте, пожелает ли она выйти замуж так скоро — на пасху?
Когда он говорил, дверь открылась и Изотта появилась на пороге.
— Вы уединились, или я могу войти? — спросила она.
— Входите, дитя, входите, — ответил ей отец. — Вы можете уладить дело.
Вендрамин вскочил и повернулся поприветствовать ее. Она прошла в комнату, окруженная миром и спокойствием, с грацией в каждом движении.
— А, Леонардо, — сказала она. — Мне сказали, что вы здесь. Нам не хватало вас в эти дни.
Он склонился к ее руке.
— Тогда я вознагражден, ибо и мне было вовсе не так уж хорошо.
— Мы хотим узнать, что с вами случилось. С вами, а также с Марком. Вы оба исчезли одновременно.
Он быстро взглянул на нее. Но лицо ее было совершенно искренним, она слегка улыбалась. Из этого он заключил, что невозможно, чтобы она слышала, что Мелвил умер.
Но тут его внимание занял Доменико.
— Я отмечал необычность этого совпадения за несколько минут до прихода Леонардо, — сказал он.
При этом лицо капитана оставалось любезным, как и у его сестры.
Вендрамин вздохнул.
— Боюсь, мы должны отказаться в дальнейшем скучать по нему, — произнес он печально. — Обратившись в гостиницу «Шпаги» на своем пути сюда, я услышал, что он исчез. И я не знаю, был ли он арестован или сбежал из Венеции, чтобы избежать ареста.
— Я могу сказать вам, что он не был арестован, — сказал граф. То, что добавил Доменико, было более неожиданным:
— Я могу сказать вам, что он не сбежал.
Изотта, вслед за братом, добавила нечто еще более неожиданное:
— А я могу сказать вам, что он даже не убит, как вы на самом-то деле полагаете.
Граф, в изумлении, переводил взгляд с одного из своих детей на другого. Он чувствовал какой-то тревожный подтекст в этих словах, что-то такое, чего он не понимал. Что касается Вендрамина, то утверждение, что Мелвил жив, нанесло ему такое же ужасное потрясение, как и выражения, в которых это утверждение было высказано. Но пока он еще не узнал, что под этим скрывается, он не собирался отступать. Поэтому он задал вопрос, который соответствовал ситуации:
— Но почему я должен предполагать такое?
— Разве не это вы предположили, когда вы и ваши наемники оставили его на Корте дель Кавалло на прошлой неделе во вторник ночью?
Его округлившиеся глаза выражали крайнее удивление. Но не большее, чем естественное для любого, кто окажется вдруг перед таким обвинением. Не большее, чем удивление графа, пораженного услышанным.
— Дорогая Изотта! Что за сплетни вы пересказываете? Я не считаю необходимым для себя подвергаться опасности из-за таких уловок. Я вполне способен позаботиться о своей чести, о чем, я думаю, хорошо известно.
Он намекал на репутацию хорошего фехтовальщика, которой он пользовался в Венеции. Но на Изотту это не произвело впечатления. Брови ее взметнулись.
— Все-таки вы оказались неспособным защитить свою честь — или, по крайней мере, самого себя — в случае вашей предыдущей встречи с мистером Мелвилом.
В эту минуту Доменико вдруг взбрело в голову проявить небывалую заботу об их госте.
— Я протестую, — воскликнул он, — против того, что вы заставляете этого несчастного Леонардо стоять, несмотря на его слабость.
С этими словами он бросился вперед и, спеша предложить стул Вендрамину, неловко натолкнулся на него. Застигнутый врасплох, Вендрамин коротко вскрикнул, и его правая рука инстинктивно дернулась к больному месту на левом плече.
Лицо Доменико находилось в каком-то футе от его лица, и Доменико смотрел ему прямо в глаза, сочувственно улыбаясь.
— Ах! Конечно же, ваша рана! Простите меня. Я буду более внимателен.
— О, я ранен? Клянусь, сегодня вы обрушиваете на меня новость за новостью.
Но усилие дорого стоило ему. Он опустился на стул и извлек носовой платок, чтобы вытереть покрытый холодной испариной лоб.
Наконец, граф заговорил в полном недоумении.
— Что все это значит, Доменико? Вы расскажете мне откровенно?
— Позвольте это сделать мне, сэр, — воскликнул Вендрамин. — Из-за того, что несколько месяцев назад я дрался на дуэли с мессером Мелвилом…
— О, по крайней мере, вы признали это, — вмешался Доменико. — Но, естественно, едва ли стоило труда отрицать.
— Почему я должен отрицать это? У нас было разногласие, которое не допускало урегулирования другим путем.
— В чем суть его? — спросил граф. Вендрамин заколебался с ответом.
— Суть, господин граф, очень личная.
Но непреклонные старомодные представления графа Пиццамано о чести делали его настойчивым.
— Она не может быть настолько личной, что мне недопустимо узнать о ней. Честь одной из сторон должна быть поставлена под сомнение. Принимая во внимание родство со мной, к которому вы стремитесь, думаю, я имею право знать обстоятельства.
Вендрамин казался встревоженным.
— Я признаю это право. Но я не могу открыть причину моей ссоры с Мелвилом, не причиняя несчастья там, где я меньше всего хотел бы его причинить. Если вы, сэр, позволите Изотте быть вашим представителем, я откровенно расскажу ей все. И когда я сообщу это непосредственно ей, на ее усмотрении будет то, что вы желаете узнать.
Граф Пиццамано раздумывал. Он решил, что понял. В отношении чувства, существовавшего между его дочерью и Марком-Антуаном, Изотта была однажды очень откровенна с ним. Сдержанность, которую, как он был убежден, они оба проявляли, он уважал и хвалил. Но он понял, что у человека в положении Вендрамина обнаружение этого чувства могло привести к вспышке ревности, что вполне могло быть причиной ссоры. Обдумав все, он решил, что лучше уступить просьбе Вендрамина. Объяснение между ним и Изоттой могло разрядить атмосферу и облегчить дальнейшее.
Он кивнул.
— Пусть так. Пойдем, Доменико, и позволим Леонардо объясниться с Изоттой. Если она будет удовлетворена, то не будет причин быть неудовлетворенным и мне.
Доменико без возражений вышел. Но едва они вышли, он обратился к отцу.
— Леонардо должен объяснить нечто более существенное, чем дуэль. Вы видели, сэр, как он страдает от боли в левом плече? Вы видели его движение, вы слышали его вскрик, когда я умышленно толкнул его?
— Я видел, — сказал граф, удивляя своего сына быстротой и мрачностью этого ответа.
— Тогда не забывайте подробности, услышанные нами от слуги. Нападавших было четверо. Двое из них были ранены, причем один из них — в плечо; и это был главарь шайки. Такое совпадение! Не сделаете ли вы выводы из этого?
Высокий и худощавый, но против обыкновения менее выпрямившийся, граф остановился перед своим сыном. И Доменико вдруг осознал, что его отец, пожалуй, сильно постарел за последнее время. Темные глаза по сторонам этого с горбинкой носа не имели прежней твердости взгляда. Он вздохнул.
— Доменико, я не желаю делать выводы. Он предпочел изложить суть его ссоры с Мелвилом Изотте. Я полагаю, что он расскажет все. Она разберется с этим. Пусть она примет решение и возьмет ответственность на себя.
Капитан понял, что впервые в своей жизни его отец увиливает от проблемы. Она была слишком великадля него. И Доменико заговорил с возмущением:
— А если Изотта, как я вас предупреждал, не будет удовлетворена этим объяснением? Что тогда?
Граф положил руку на плечо своего сына.
— Разве я не сказал, что решение принимать ей? Я имею в виду это со всеми вытекающими последствиями. А единственное, о чем я молюсь, учитывая, как много этим затронуто — что для вас также ясно, как и для меня, — чтобы она сумела принять решение милосердно. Еще более горячо я молюсь, чтобы у нее не было оснований принять строгое решение.
Доменико склонил голову.
— Я прошу вас простить мою самонадеянность, сэр, — сказал он.
Изотте же в библиотеке предоставился не самый удобный случай для вынесения приговора. Объяснения, которые Вендрамин предложил ее вниманию, были скорее обвинением, чем защитой.
— Не сядете ли вы, Изотта, чтобы я мог по-прежнему сидеть? — попросил он ее. — Я все еще слаб.
— Из-за вашей раны, — сдержанно сказала она, усаживаясь напротив него.
— О, да, из-за моей раны, — признал он немного высокомерно. — Но это — рана после моей дуэли с мессером Мелвилом, о которой я собираюсь рассказать. Когда я расскажу вам об этом, думаю, вряд ли вы пожелаете ворошить ход нашей ссоры. Совершенно справедливо, что я пытался убить его в поединке. Не было человека, более оправданного в таком желании. Ибо я обнаружил, что этот негодяй обесчестил меня. Надо ли рассказывать вам, как?
— Вы предлагаете мне догадываться об этом?
В молчании он пристально посмотрел на нее, шокированный ее спокойствием. Он был близок к тому, чтобы ненавидеть ее за этот дух холодной, невинной чистоты, который витал вокруг нее, словно ореол над львом Св. Марка, и который он считал уловкой распутницы. Он удивлялся, что она посмела противостоять ему с таким насмешливым самообладанием, несмотря на то, что было у нее на сердце. Он должен был убедиться, что может сокрушить это самообладание.
— Я обнаружил, — сказал он, — что ваш мессер Мелвил был соблазнителем дамы, которую я надеялся сделать своей женой.
Она напряглась и выпрямилась; румянец медленно заливал ее щеки.
— Вы не можете сказать этого обо мне, — произнесла она Он вскочил, в накале страсти забыв рану и слабость.
— Я должен выдвинуть доказательства, чтобы вы прекратили свое тошнотворное лицемерие? Я должен рассказать вам, что я узнал вас даже под маской, которая столь стремительно промелькнула передо мной, убегая из жилища Мелвила однажды утром несколько месяцев назад? Я должен вам рассказать, как я узнал об этом? Я скажу вам, что у меня есть улика, которой я могу убедить и других. Я…