калле, они подвергались нападению демонов из Злых Щелей, Мадонны Лизетты, Отелло, Дездемоны, Лунардо, графини Ливии Серпьери, мисс Бордеро, Густава фон Ашенбаха, Андреаса фон Фершенгельдера, Корто Мальтезе, Мэри и Колина. Список мог бы быть бесконечным. Ну вот хотя бы для примера: на кампо Сан-Барнаба в канал падала Кэтрин Хепберн в фильме «Летнее время» (1955); из специально вырытого колодца выскакивал Харрисон Форд в фильме «Индиана Джонс и последний крестовый поход» (1989). Заметь, речь идет лишь о второстепенном кампо, а не о площади Сан-Марко. Зато водный великан поднимается из Большого канала, крошит мост Риальто, рыбный рынок, палаццо дей Камерленги и сносит колокольню Санта-Мария-Формоза, сражаясь с Мистерио и Человеком-пауком в фильме «Человек-паук: вдали от дома» (2019).
Венеция сплошь покрыта воображением. Ее камни скрипят под грузом видений. В мире нет другого такого места, которое выдерживало бы на своих плечах все это фантасмагорическое бремя. Периодические опасения за устойчивость города не имеют отношения к его архитектурному ансамблю. Он-то при всеобщей поддержке, авось, выстоит. Венеция рухнет, раздавленная образами, фантазиями, историями, героями и обонятельными грезами, которые она навеяла.
Глаза
«Не волнуйся, я вас заберу», – сказал дядя Эннио моей маме, узнав, что отец не сможет приехать в больницу, так как его не отпускают со смены.
Я родился за несколько дней до этого. В те годы родильное отделение находилось недалеко от площади Сан-Марко, в отдельно стоящем здании городской больницы делла Пьета. Там родились многие венецианцы. Роды принимали в тех же самых палатах, в которых столетиями ранее находился приют для сирот и подкидышей из бедных семей.
Дядя Эннио прибыл на своей веретенообразной лодке. Мама поднялась на борт, держа меня на руках. Черный корпус лодки с ростральным носом медленно двигался вперед, входя в акваторию Сан-Марко. Лодка повернула направо, проплыла мимо пьяццетты, в нескольких метрах от колонн льва и Теодора, затем мимо стрелки Таможни и базилики делла Салюте и вошла в Большой канал.
Дядя греб стоя на корме, уверенно орудуя одним веслом. Он делал это каждый день, в течение многих лет, возил парочки, а может, и художников-участников биеннале, звезд кинофестиваля. Дядя свернул в малые боковые рио, пригибаясь под арками мостов, чтобы не удариться головой, и высадил нас на ближайшей к дому риве. Потом вернулся к обычной работе на Сан-Марко, к туристам.
Так я впервые увидел свой город – с борта гондолы. И не столько увидел, сколько обратил зрачки к свету, размеченному бессмысленными формами, зыбкими отражениями, зияющими хлябями, стремительно уносящимися ввысь. Мои распахнутые новорожденные глаза были озарены этим фантасмагорическим видением воды, камня и неба.
Надень солнечные очки потемней, береги себя. Венеция бывает смертельно опасной. В самом центре уровень эстетической радиоактивности очень высок. Каждый ракурс источает красоту, с виду непритязательную, а в глубине коварную и неумолимую. Благообразие льется с церквей ручьями. Но и калле, на которых нет памятников, или мостики через рио как минимум живописны. Фасады дворцов отражаются на лице, как проступь отдает в ступню. Тебя как следует прикладывают о красоту, хлещут, колотят ею. Андреа Палладио оглоушивает, Бальдассаре Лонгена и Мауро Кодусси кладут на обе лопатки, Филиппо Календарио и Пьетро Ломбардо окончательно изничтожают. Тебе плохо. Подобное недомогание испытал в свое время месье Анри Бейль. Знаменитое расстройство вошло в историю под названием «синдром Стендаля».
Не усугубляй положение. Хватит гоняться за статуями и картинами по бесчисленным собраниям и музеям. Ты рискуешь попасть в ловушку. Меня самого дважды чуть не сгубила красота этого города. В первый раз этого следовало ожидать. Во второй дело было куда хуже. А все потому, что тебя застают врасплох. Город действует исподтишка, хлоп – и нет тебя. В поисках сильных ощущений, я иду смотреть на ошеломляющий цикл Витторе Карпаччо в Скуола ди Сан-Джорджо дельи Скьявони и на фрески, изъятые с виллы в Дзианиго на материке и выставленные в Ка-Реццонико: Джандоменико Тьеполо написал их для своего загородного дома и провел старость в окружении этих изображений. И каждый раз на короткое время впадаю в стендалевскую кому. Однажды я прохаживался этаким щеголем по Скуола Гранде ди Сан-Рокко, наивно полагая, что от огромного Тинторетто у меня не вылезет даже эстетический прыщик. Так вот, перед деревянными резными фигурами Франческо Пьянты меня хватил апоплексический удар. Это в высшей степени таинственное, наполненное иносказанием, наделенное тончайшей символикой барочное пиршество, о котором никто никогда и не упоминает.
Чтобы дойти до подобного состояния, тебе достаточно одной прогулки в течение нескольких часов. Что же говорить о венецианцах? Туристам повезло: они нейтрализуют эстетическую радиоактивность прекрасного памятника архитектуры, консервируя ее в фотографии или на видео. А жители? Избыток великолепия крайне вреден для здоровья. Обращенные с утра до вечера на чудеса, несчастные глаза венецианцев впитывают эстетическую радиоактивность, называемую иначе пульхроактивностью[90]. Radium pulchritudinis[91] – луч красоты ослабляет в них всякий жизненный порыв, обессиливает, притупляет, подавляет их. Неслучайно венецианцев прозвали «светлейшими». Это все равно что сказать «малахольные, придурковатые, сомнамбулические». В другом романе Генри Джеймса лондонский анархист совершает путешествие по Европе. В Венеции он потрясен красотой города. Потолочные росписи Веронезе меняют его жизнь. Анархист возвращается в Лондон, чтобы совершить покушение, но он уже порвал с терроризмом. Ему предстояло убить герцога, однако, в решающий момент он кончает с собой. Так повлияла на него Венеция.
К счастью, за последние десятилетия изобрели несколько гениальных противоядий от этой заразы. Первое средство, слабое, временное, но широко распространенное – это строительные леса. Во время реставрационных работ их затягивают синтетическим материалом, а еще и обивают планками. Вот почему реставрация тянется так долго. Это всего лишь повод для того, чтобы как можно дольше скрывать убийственные фасады. Строительные леса и подмости представляют собой некий мораторий. Как для ядерных боеголовок. В Венеции они сдерживают разрушительную энергию ядерных фасадов.
Второе, более радикальное средство, – новостройка. К сожалению, средство это малоприменимо, поскольку в центральной части города негде поставить даже конуру. Венеция завалена прошлым, и оно, на беду, восхитительно. Поэтому при каждом удобном случае архитекторы заботятся о том, как бы дать роздых венецианским зрачкам. Сядь на вапоретто, следующий по Большому каналу. Ему словно мало четырех километров дворцов вдоль S-образного изгиба водной артерии. В конце канал соединяется с акваторией Сан-Марко. Ты едва оставила позади базилику делла Салюте и стрелку Таможни, а тебя уже поджидает остров Сан-Джорджо. Это справа, а слева тут как тут Монетный двор, библиотека Марчиана, Часовая башня, базилика Св. Марка, кампанила, Дворец дожей, Мост вздохов, Темницы! Тебя сейчас подкосит, и ты упадешь без чувств: красота милосердно добивает тебя. Но в самый последний момент на выручку поспевает первый фасад гостиницы «Даниэли». Ты приходишь в себя, обратив взгляд на этот жутковатый бункер уюта. Разве можно остаться в живых у Сан-Моизе, если бы рядом не было гостиницы «Бауэр Грюнвальд»? Сердечное вам спасибо, современные архитекторы, зрительная вам благодарность за головной офис Сберегательной кассы на кампо Манин, за конторы собеса, департамента здравоохранения и энергосбыта на рио Ново, а также управление страхования при травмах на производстве, что на калле Нова ди Сан-Симон.
Вот почему город так почитает святую Лючию, покровительницу зрения. Каждый год тринадцатого декабря люди идут в церковь Св. Иеремии. За алтарем выстраивается очередь к хрустальному гробу, чтобы помолиться у мощей святой. До шестидесятых годов можно было заглянуть прямо в полые глазные впадины Лючии, ее иссохшее лицо было выставлено на обозрение верующих. Венецианцы обменивались со святой целебными взглядами. Пронзительные и до крайности взволнованные, эти взгляды устремлялись на увечные глаза, вырванные у святой во время ее мученического подвига. Главное было широко распахнуть глаза перед пустыми глазницами Лючии. Это считалось панацеей. Зрачки венецианцев начинали слезиться, хрусталики, замутненные красотой их города, промывались, повинные сетчатки очищались от эстетических шлаков, накопленных за год. Ужас отпускал красоте ее прегрешения.
Увы, патриарх Венеции Альбино Лучани, перед тем как стать папой Иоанном Павлом I и объявить всему честному народу, что Бог – это Мама, распорядился закрыть лик святой миловидной серебряной маской.
Венеция стоит на трупе. Украденные тысячу лет назад останки Святого Марка обеспечили ей независимость. Возможно, поэтому в городе прижились несколько почитаемых мумий в стеклянных раках: Святая Лючия Сиракузская, Святой Иоанн Милостивый в церкви Сан-Джованни-ин-Брагора; пара египетских мертвецов в археологическом музее на площади Сан-Марко, саркофаг Нехмекета и нескольких армянских пресвитеров с растянутыми ноздрями для извлечения мозга в ходе процедуры бальзамирования на острове Сан-Ладзаро-дельи-Армени; чудотворная жрица крокодилов в музее естествознания в здании фондако[92] дей Турки. Жрица возлежит посреди зоопарка из чучел диких животных и коллекции оружия, предметов быта и произведений африканского искусства девятнадцатого века. Ее привез в город самый неизвестный, невезучий и недооцененный из легендарных венецианских путешественников. В середине девятнадцатого века не только англичане и французы отправлялись на поиски истоков Нила. Джованни Миани почти достиг цели и открыл их. Он исходил Африку вдоль и поперек, выменивал на разные товары дорогущий муранский бисер (