Ни один уголок земли не дал столько поводов, как Венеция, для этого заговора энтузиастов. Когда мы впервые попадаем в ее столь прославленные лагуны, мы почти не в силах бороться с нашим уже сложившимся заранее впечатлением, не в силах испытать разочарование. Человек, который читал, грезил, который знает историю того города, куда он приехал, человек, пропитанный мнениями всех тех, кто посетил этот город раньше него, – этот человек приезжает с почти готовым впечатлением: он знает, что ему надо любить, что презирать, чем восхищаться.
Поезд сначала пересекает равнину, усеянную причудливыми озерами; она напоминает географическую карту с океанами и материками. Потом земля мало-помалу исчезает; поезд бежит по насыпи; вскоре он влетает на необъятный мост, уходящий в море, туда, где над неподвижной и беспредельной гладью вод вздымает свои колокольни и здания далекий город. По сторонам время от времени появляются небольшие островки, на них виднеются фермы.
Мы въезжаем в вокзал. У набережной ждут гондолы.
Справедливо прославлено изящество гондол: длинные, узкие и черные, вытянутые с обоих концов и заостренные, они заканчиваются спереди причудливым и красивым носом из блестящей стали. Гребец, стоя позади пассажиров, управляет гондолой при помощи весла, опирающегося на прикрепленную к правому борту изогнутую деревянную уключину. Вид у гондолы кокетливый и строгий, нежный и воинственный; она пленительно баюкает плывущего в ней пассажира, растянувшегося на чем-то вроде кушетки. Мягкость этого ложа, упоительное покачивание лодки, ее быстрый ровный ход рождают в нас необычайное и сладостное ощущение. Ничего не делаешь и движешься вперед, покоишься и любуешься, чувствуешь, как это движение ласкает тебя, ласкает твой дух и твою плоть, и ощущаешь одно непрерывное физическое наслаждение, глубокую душевную удовлетворенность.
Во время дождя посреди этих лодок устанавливается маленькая, покрытая черным сукном каюта из резного дерева с медными украшениями. Тогда гондолы скользят непроницаемые, темные и мрачные, подобные плавучим гробам под траурным крепом. Чудится, что они несут в себе тайны смерти, тайны любви; порою за их узким окном появляется красивое женское лицо.
Мы плывем вниз по Большому каналу. Удивителен прежде всего самый вид этого города: его улицы – это реки… реки, или, вернее, сточные канавы под открытым небом.
Вот поистине то впечатление, которое получаешь от Венеции, после того как оправишься от удивления первых минут. Чудится, что какие-то шутники-инженеры взорвали тот каменный, пролегающий под мостовою свод, который скрывает эти загрязненные воды во всех других городах мира, и заставили жителей плавать по сточным канавам.
И однако, некоторые из этих каналов – самые узкие – бывают иногда причудливо живописны. Старые, изглоданные нуждою дома отражают в них свои полинялые, почерневшие стены и уходят в них своими грязными и потрескавшимися основаниями, словно оборванные бедняки, моющиеся в ручьях. Каменные мосты, перекинутые через эту воду, опрокидывают в нее свое отражение, обрамляя ее двойным сводом: одним кажущимся и одним действительным. Вам грезится обширный город с огромными дворцами – так велика слава этой древней царицы морей. Вы удивляетесь тому, что все здесь такое маленькое-маленькое! Венеция – это только безделушка, странная, очаровательная художественная безделушка, потускневшая, полуразрушенная, но гордая прекрасной гордостью, воспоминанием о своей древней славе.
Все кажется руинами, все как будто готово рухнуть в воду, над которой стоит этот обветшалый город. Фасады дворцов попорчены от времени, запятнаны сыростью, изъедены проказой, разрушающей камни и мрамор. Некоторые из них едва заметно покосились набок, словно они устали стоять так долго на своих сваях и готовы упасть.
Вдруг горизонт раздвигается, лагуна ширится; там, направо, появляются острова, покрытые домами, а налево – изумительное здание мавританского стиля, чудо восточного изящества и пышной красоты. Это Дворец дожей.
Не буду рассказывать о той Венеции, которая у всех на устах. Площадь Сан-Марко похожа на площадь Пале-Рояль, фасад ее собора напоминает картонный фасад кафешантана, но ничего нельзя представить себе более безупречно прекрасного, чем внутренность этой церкви. Обворожительная гармония линий и тонов, тускло мерцающие среди строгого мрамора старинные золотые мозаики, изумительные пропорции сводов и глубинных частей церкви, божественная соразмерность целого, спокойно льющийся свет, благоговейно озаряющий колонны, невыразимое ощущение, которое глаз подсказывает душе, – все это делает собор Св. Марка неподражаемым образцом законченного совершенства.
Но, созерцая этот бесподобный шедевр византийского искусства, поневоле задумаешься и сравнишь его с другим религиозным сооружением, также непревзойденным и столь отличным от Св. Марка: это построенный среди серых волн северного моря памятник готической архитектуры, та ювелирно обработанная гранитная громада, которая одиноко высится в огромном заливе горы Св. Михаила.
В чем Венеция безусловно не знает себе равных – это в живописи. Венеция была родиной, матерью нескольких первоклассных мастеров, с которыми можно ознакомиться как следует только в ее музеях, церквах и дворцах. Тициан, Паоло Веронезе раскрываются в подлинном блеске своего гения лишь в Венеции. Эти художники осенены славой во всем ее могуществе и размахе. Но есть другие, незаслуженно малоизвестные во Франции, хотя они почти не уступают упомянутым мастерам: таковы Карпаччо и особенно Тьеполо, величайший из мастеров стенной росписи – прежних, современных и будущих. Никто не умел, как он, раскинуть по стене тонкие линии человеческого тела, чувственно обольстительные оттенки красок, все то очарование, каким облекает природу своеобразное волшебство искусства. Элегантный и кокетливый, как Ватто или Буше, Тьеполо особенно отличается изумительной и неотразимой силой воздействия. Вы можете восхищаться другими больше, чем им, но то будет восхищение рассудочное, – никто не может вас захватить так, как Тьеполо. Изобретательность его композиций, неожиданность рисунка, разнообразие орнамента, не тускнеющая, неповторимая свежесть его колорита невольно рождают в нас желание вечно жить под одним из этих бесподобных сводов, украшенных его рукой.
Быть может, самое восхитительное из того, что оставил этот великий художник, находится в полуразрушенном дворце Лаббиа. Тьеполо расписал в этом дворце целый огромный зал. Все в этом зале принадлежит его кисти: роспись потолка, стен, обстановки и архитектурных украшений. Сюжет – история Клеопатры, но венецианской Клеопатры XVIII века – занимает четыре стены зала, выходит через двери, развертывается под мраморными сводами, за написанными художником колоннами. Действующие лица сидят на карнизах, опираясь локтями и ногами на орнамент; они населяют зал своей очаровательной и пестрой толпой.
Говорят, дворец, в котором находится этот шедевр, продается! Как бы хорошо в нем жилось!
(1885)
Камни-убийцы
Д-р Хоффман. Первое самоубийство совершено в пятницу пятнадцатого апреля, между четырьмя и шестью утра.
Инспектор. Таково заключение судебно-медицинской экспертизы. Правда, патологоанатом был не вполне уверен.
Д-р Хоффман. Вы сомневаетесь в компетенции своих коллег, инспектор?
Инспектор. Вот еще. Теперь и вы мой коллега… И сдается, останетесь им надолго, учитывая сложность этого дела.
Д-р Хоффман. Я бы сказал, всех трех дел.
Инспектор. Остановимся пока на этом.
Д-р Хоффман. Самоубийца повесился на одной из фасадных статуй церкви дельи Скальци, за тентом, укрывавшем строительные леса. Тент как раз собирались снять.
Инспектор. Церковь только отреставрировали.
Д-р Хоффман. В эти дни снимали леса. На очистку почерневшего камня ушли годы. Долгий труд. В конечном счете церковь вновь обрела былое великолепие.
Инспектор. Признаюсь, даже у меня дух захватывает. Наверное, оттого, что церковь долго простояла под тентом.
Д-р Хоффман. Это первый памятник, предстающий перед туристами на выходе с вокзала. Они волей-неволей проходят мимо, едва ступив в город.
Инспектор. Труп висел на веревке, привязанной к шее статуи.
Д-р Хоффман. Как воплощение несостоятельности человека в сравнении с вечным совершенством.
Инспектор. В каком смысле?
Д-р Хоффман. Ну, он повесился на безупречном образе. Труп смертного висит на незыблемой статуе святого!
Инспектор. Значит, по вашей версии…
Д-р Хоффман. По моей версии и способ самоубийства – повешение, и его место содержат в себе вполне определенное послание.
Инспектор. Если я правильно помню, в своем заключении вы написали: «Данное самоубийство представляет собой налог на красоту в виде страха. Взимается с приезжих в Венецию».
Д-р Хоффман. А вы весьма дотошны, инспектор. Помните слово в слово сделанные мной выводы.
Инспектор. Это мой долг, долг. Тут мы переходим ко второму делу…
Д-р Хоффман. Второе дело содержит в себе еще больше сложностей. Самоубийство – это, как известно, способ передачи информации.
Инспектор. Даже когда самоубийца не оставляет никакой записки?
Д-р Хоффман. Разумеется. Самоуничтожение – это как последнее слово самоубийцы, который не сумел высказаться иначе. Проще покончить с собой, чем сказать правду о себе.
Инспектор. На этот раз самоубийца приковал себя за лодыжки и запястья к причальной свае на Большом канале.
Д-р Хоффман. Да, в ночь на девятое мая. Скорее всего, он дождался, когда прилив накроет его полностью, и таким образом утопился. Ужасная смерть.
Инспектор. И весьма экстравагантная.
Д-р Хоффман. Заметьте, эта причальная свая находится…
Инспектор. …у пристани Ка-д’Оро – Золотого дома. И этот памятник недавно отреставрировали.
Д-р Хоффман. Я сейчас вспомнил об одном моем старом пациенте, тоже венецианце. Покончил с собой при схожих обстоятельствах несколько лет назад.
Инспектор. Вы хорошо его знали?