Но усталость от этих непомерных усилий в сочетании с нехваткой строевого леса и вспышками чумы привели к упадку Арсенала еще до конца XVI века. В 1633-м резерв уменьшился до пятидесяти судов. Ремонтные и складские функции все еще играли важную роль, и корабли здесь продолжали строить, но к середине XVII века все больше их закупали за границей. Гёте, который пришел посмотреть на работу оставшихся рабочих в 1786-м, заметил, что чувствовал себя при этом так, «будто навещал старую семью, которая хоть и пережила годы расцвета, но все еще не сдается под тяжестью лет».
Когда вы вернетесь на берег, слева от вас окажется Музей морской истории (Музео Сторико Навале). Здесь в первых комнатах находятся приспособления, помогавшие планировать защиту и возвращать имперские аванпосты в неспокойном, благосклонном к туркам XVII веке: частично восстановленные в XIX веке модели крепостей Корфу, Крита и греческого побережья из дерева, гипса и папье-маше. Такие фигурки использовали реальные прототипы герцога и сенаторов шекспировского «Отелло», рассчитывая шаги, ложные атаки и военные хитрости, перед тем как решительно напасть на противника. Сейчас просто интересно рассматривать — особенно если вы бывали в тех местах. Одна модель, например, демонстрирует укрепления Навплиона, рядом с Аргосом (который венецианские колонисты звали «Наполи и Романия») и его высокой крепостью Паламиди, где сегодня на фоне синего моря крылатые львы у ворот скорее радуют глаз, чем демонстрируют силу. Но конечно же, основной акцент в моделях делается на башни, гавани, молы и стены. Чаще всего, например, в Хании на Крите (колонисты звали ее Ганеей), трудно не заметить длинное, ангароподобное здание местного Арсенала. Частично такие морские сооружения сохранились вместе с другими реликвиями венецианского правления в столице Крита Кандии, теперь — Гераклионе.
На втором этаже музея находятся куда более практические орудия нападения и защиты, а именно: легкие длинноствольные пушки кульверины, пушечные ядра, огромные аркебузы XVI века и несколько блестящих черных зажигательных снарядов, которые использовались против турок во время осады Кандии (1648–1669), последнего западного аванпоста Крита. Еще в музее находятся мечи, превосходные модели галер, несколько уцелевших панелей и украшений с самих судов, а также более поздние изобретения: самоходные торпеды, пригодившиеся там же на Крите и Мальте в 1941-м, форма итальянских моряков и многое другое. Но, пожалуй, самый волнующий экспонат — это восхитительная модель «Бучинторо», парадной барки дожа 1828 года. Само имя, скорее всего, значит «золотая лодка». Первое такое судно было построено в 1277-м, а последнее, с которого и сделана модель, в 1728-м. Основная его функция сводилась к тому, чтобы перевозить дожа с Пьяццетты к собору Сан-Николо ал Лидо, где он от имени Венеции сочетался символическим браком с морем, бросая в его воды золотое кольцо. Самое большое и представительное из этих судов примерно сорок пять метров в длину и семь с половиной метров в высоту. На веслах здесь сидели специально подобранные арсеналотти, по четыре на каждое из сорока двух весел. Над гребцами располагалась длинная крытая кабина, роскошно позолоченная и отделанная дорогими тканями: здесь были места для благородных гостей дожа. Сам он восседал на троне в носовой части. Золотые украшения для лодки изготовил скульптор Алессандро Витториа, среди них морские боги и богини, раковины, медальоны, сфинксы, фрукты; огромные суровые тритоны с рыбьими хвостами, высовываясь из воды, то ли поддерживают колонны галереи, то ли цепляются за нее; львы святого Марка по обеим сторонам руля, путти, дующие в трубы, и массивный древний воин с длинным копьем. На каждой колонне сатиры, морские боги, фестоны и орнаменты. Вокруг носа — буйство украшений: возлежащее морское божество, боги поменьше, пускающие золотые фонтанчики, дерущиеся путти, колоссальная фигура Венеции (в музее есть такая же, только поменьше и попроще — вероятно, с «Бучинторо» XVI века) и неизбежный лев. Как заметил, осматривая корабль, Гете, неверно было бы назвать его «перегруженным украшениями», поскольку «весь корабль — одно сплошное украшение».
Все это, должно быть, выглядело еще более впечатляюще, когда золотые фигуры скользили по воде, солнце слепило глаза зрителям, одновременно взлетали вверх и погружались в воду весла и плыла над водой торжественная музыка. Джон Ивлин, автор «Дневников», видел предпоследнее дожеское судно в действии вскоре после приезда в Венецию в июне 1645 года, дож в парадных одеждах («очень оригинальные и похожи на восточные») и сенатеры в мантиях «взошли на свои великолепно раскрашенный, покрытый резьбой и позолотой «Бучинторо», окруженный бесчисленной свитой галер, гондол и лодок, заполненных зрителями, разодетыми в маскарадные костюмы; трубный глас, музыка и пушки наполняли грохотом воздух».
Когда дож бросает кольцо в море, «громкому приветственному крику вторят ружейные выстрелы в Арсенале и на Лидо». Но так долго хранимая церемония все меньше отражала реальную мощь государства. На панели над суровой галереей последнего «Бучинторо» изображены корабли в море; она призвана напоминать о реальной мощи Венеции на настоящем море, за лагуной. Но, как заметил доктор Джон Мур, посетивший город в 1777-м, если когда-то «супруга дожа находилась в полной и безграничной его власти», то сейчас, «по прошествии значительного времени, она дарит свою благосклонность и другим любовникам». Как будто подчеркивая эту слабость, прекрасное, но ненадежное судно можно было спускать на воду только в подходящую погоду — и эту часть праздника избрания дожа поэтому по необходимости приходилось откладывать. В 1797-м французы сняли золотые украшения с корабля. Корпус какое-то время использовали как плавучую тюрьму. Только несколько фрагментов корабля сохранилось до наших дней: часть в Музее морской истории, часть — в Музео Коррер. Арсенал, давно переживший свой расцвет, в целом сильно пострадал; на гравюрах видно, каким он был до и после прихода французов: корабли затоплены, мастерские разрушены. А рядом с этими гравюрами, как ни удивительно, выставлена серебряная чернильница, в которую Наполеон окунал перо, чтобы передать Венецию австрийцам по договору в Кампо Формио.
Глава пятаяДворцы Венеции: Большой канал
В 1498 году французский посланник Филипп де Комин почувствовал себя польщенным, когда по прибытии в Венецию его встретили двадцать пять джентльменов, одетых в красный шелк, и в знак почета усадили между послами Милана и Феррары на церемониальной барке, которой предстояло переправить его в сердце города. Венеция, как и другие сильные города Италии тех дней, стремилась, по возможности, оставаться в хороших отношениях с французской монархией. Но больше всего впечатлило Комина одно необычайное зрелище. Его никак нельзя было организовать специально, и оттого оно казалось еще более волнующим. Современный читатель, вероятно, увидит признаки волнения в многочисленных «и», так часто повторяющихся в рассказе Комина. Впрочем, хронисты нередко прибегали к подобному слогу.
Меня провезли по большой улице, которую они называют Гранд Канал. Улица сия очень широка, ее часто пересекают галеры, и мне случалось видеть корабли водоизмещением до четырехсот тонн, стоящие у домов. И это чрезвычайно красивая улица, и украшенная лучшими домами, что есть на всем свете, и проходит она через весь город. Дома большие и высокие и построены из хорошего камня. Старые дома все раскрашены, остальные, те, что построены за последнюю сотню лет, все облицованы белым мрамором, который привозят сюда из Истрии, что в сотне миль отсюда, и немало также больших плит порфира и серпентина на фасадах… И никогда еще мне не доводилось видеть такого торжествующего города.
Люди, впервые оказывающиеся на Большом канале, видят примерно то же, что довелось созерцать де Комину, и испытывают почти такое же восхищение. А вероятнее всего, оно окажется еще сильнее, если, тщетно выискивая глазами встречающих в красных шелковых одеждах, вы только что покинули одну из огромных автостоянок на пьяццале Рома или железнодорожный вокзал.
Настоящая глава предоставит вам возможность окинуть мимолетным взглядом виды, открывающиеся с этой «чрезвычайно красивой улицы», и, быть может, вам захочется приехать сюда снова, чтобы рассмотреть все поподробнее.
Ка' д'Оро, Золотой дом, один из тех дворцов Большого канала, что бросаются в глаза в первую очередь. Когда в 1430-х завершились работы над фасадом, взорам прохожих предстало зрелище еще более изумительное: фасад сверкал сусальным золотом (отсюда и название), ультрамарином, мраморными творениями Веронезе, лакированными, чтобы красный цвет камня сиял еще ярче, а отдельные детали, покрытые свинцовыми белилами, резко выделялись на фоне черной масляной краски. Дворец и его отделка были спроектированы по заказу Марино (или, по-венециански — Марин) Контарини, принадлежавшего к одной из богатейших и знатнейших семей. В числе его знаменитых предков и родственников три дожа, и одно время казалось весьма вероятным, что отец Марино, Антонио, сменит на этом посту своего союзника Томмазо Мочениго. Но избрали Франческо Фоскари — того самого, что прожил долгую жизнь. Однако эта ветвь Контарини сохранила свое влияние и, главное, богатство. Ричард Гой подробно исследовал дворец и довольно многочисленные документы, его касающиеся, и фактами и цифрами доказывает, что деньги семья Контарини зарабатывала на торговле — в основном тканью, но не пренебрегала и другими товарами, например, медью или даже grana, мелкими насекомыми из Греции, из которых изготавливали красную или пурпурную краску.
Марино Контарини (1386–1441) купил дворец в 1421 году у не менее богатой и древней семьи своей жены, Сарадамор Дзено (умерла в 1417 г.). В 1418-м начались работы по сносу большей части старого здания, на месте которого предстояло родиться Ка' д'Оро. Контарини, насколько известно, лично интересовался всеми аспектами строительства. Возможно, как раз благодаря его дилетантскому энтузиазму фасад превратился в «чудесную коллекцию отдельных, прекрасно выполненных работ», «сложную мозаику» разнообразных архитектурных элементов (Гой). Дворец явно задумывался, чтобы поразить всю Венецию своим великолепием, и только самому Дворцу дожей дозволялось соперничать с ним. Из этого все желающие могли и могут делать политические выводы. И хотя во время строительства дворца изначальный замысел Контарини подвергся некоторым изменениям, ему, к счастью, хватило и денег, и проницательности, чтобы добиться исполнения большей части своих желаний руками таких талантливых каменщиков и скульпторов, как Маттео Раверти из Милана и венецианцев Джованни и Бартоломео Бон, отца и сына. Помимо работы над самим дворцом, старший Бон создал и ажурную каменную перегородку между холлом первого этажа и каналом, а Бартоломео вырезал великолепный колодец во дворе. Скульпторы и их помощники работали все 1420-е и начало 1430-х годов, и значительная часть их усилий ушла на отделанный мрамором, с галереями и резными зубцами фасад, который Дзуан да Франца (Жан Шарлье) затем расписал в соответствии с подробнейшими инструкциями Контарини. Одним из самых заметных украшений стал герб семьи, сиявший золотом на фоне ультрамарина. Дзуан использовал золотой фольги на 114 дукатов — в те времена искусному мастеровому потребовалось бы не менее двух лет, чтобы заработать такие деньги. (Дзуана ценили выше, и за эту работу ему заплатили 60 дукатов.) Ультрамарин тоже стоил недешево. Он составлял одну из последних статей расходов проекта, обошедшегося в общей сложности, по подсчетам Гоя, в 4000 дукатов. И пока из каменоломен Истрии подвозили новый камень, вырезали и золотили львов на парапете, пока работали деревянные подъемные механизмы, возводились и разбирались леса, Контарини, как показывают его счета, все еще был достаточно богат для того, чтобы