так и сиятельный Генрих.)
Полюбовавшись убранством ложи и выказав положенное восхищение, гость взошел на государственный корабль «Бучинторо». Когда он приблизился к Сан-Марко, с галер, расставленных вдоль острова Сан-Джорджо, ударили пушки и на всех кампанилах города зазвонили колокола. Последовал прием во Дворце дожей. И наконец, короля отвезли в палаццо Фоскари — и здесь пышность и блеск изумляли взор. По такому случаю вестибюль украсили гобеленами, потолок затянули синей тканью с золотыми звездами. В спальне стояли мраморные столы, камин с позолоченными кариатидами (работы Алессандро Витторио), все было задрапировано золотыми и серебряными тканями, алым шелком и бархатом, а проходил король по мозаике, созданной по эскизу Веронезе.
Генрих, по правде говоря, провел во дворце совсем немного времени, ведь ему пришлось посещать разнообразные приемы и пиры, а кроме того, он инкогнито ходил гулять по городу. Но время от времени ему удавалось немного поспать здесь. А 20 июля под окна дворца приплыли несколько плотов и принесли с собой огромную печь и мастеров с Мурано. Несколько часов к великому удовольствию короля те выдували стекло, демонстрируя ему свое искусство, и некоторые их творения король купил. Он выделялся своей страстью к оригинальным вещицам, «диковинкам» даже среди принцев Возрождения. Особенно его восхитил банкет, где тарелки, стаканы, вазы и украшения на столе, и даже его собственная салфетка были сделаны из сахара. Тому же вкусу к удивительному (по крайней мере, для иностранца) отвечала и встреча с Вероникой Франко, известной куртизанкой и поэтессой, которая одарила высокого гостя не только вполне ожидаемыми ласками, но еще и преподнесла собственный портрет, сопроводив его сонетом.
Генрих посещал балы и торжественные церковные службы, побывал в одной из первых опер в мире и на собрании Большого Совета, созванном в его честь. Однажды утром он увидел в Арсенале каркас судна, а вернувшись вечером, обнаружил, что судно полностью оборудовано и готово к отплытию. (Секрет такой скорости заключался не только в мастерстве и опыте арсеналотти, но и в том, что все детали были изготовлены заранее.) Дож и Синьория, конечно же, стремились навести короля на мысль, что люди, строящие корабли с подобной скоростью и устраивающие такие празднества, станут стоящими союзниками для Франции в Европе, которой все больше угрожала растущая мощь Филиппа II Испанского. Дож лично явился в палаццо Фоскари, чтобы со всей любезностью, но еще более откровенно донести до его величества эту идею. Все было сделано для того, чтобы Генрих запомнил визит в Венецию. Но и не только он: Вольпоне, герой одноименного сочинения Бена Джонсона, еще в 1607 году решил, что Селия не сможет устоять перед тем, кто все еще, как он утверждает, «так свеж, так полон жизни, радостен и пылок», как
…во время представленья сцены
Из той комедии, что мы давали
На празднествах в честь Валуа. Тогда
Играл я Антиноя и привлек
Вниманье дам, следивших восхищенно
За грациозным жестом, нотой, па[11].
После Ка' Фоскари следует палаццо Джустиниан. Здесь в августе 1858 года Рихард Вагнер, приступая к работе над вторым актом «Тристана и Изольды», снял две большие комнаты в поисках уединенного тихого места, где не пришлось бы отвлекаться на общение. Но этим его запросы не ограничивались. Композитор искал комфорта — разумеется, исключительно для того, чтобы ни единый диссонанс интерьера не смог помешать рождению гармонии. Требовалось только доставить из Цюриха его собственный рояль и кровать, а стены той комнаты, что побольше, серый цвет которой так не шел к довольно сносной потолочной росписи, надлежало задрапировать красной тканью, «пусть даже и самого обычного качества». И когда все было готово, Вагнер мог спокойно выйти на балкон и, глядя на Большой канал, сказать себе, что здесь будет закончен его «Тристан». Но пока он ждал прибытия рояля, понадобилось внести еще кое-какие изменения в убранство комнат. Венгр-домовладелец заменил старые двери палаццо обычными современными, и их следовало завесить «темно-красными портьерами». Мало того, на «покрытую тонкой резьбой и позолоченную тумбу» кто-то — несомненно, все тот же неисправимый домовладелец — водрузил «вульгарную сосновую столешницу, которую пришлось прикрыть простой красной тканью». Наконец рояль прибыл. «Его поставили в центре большой комнаты, и теперь настала пора атаковать прекрасную Венецию музыкой». («Столь же прекрасной музыкой», как не преминул заметить не страдавшей излишней скромностью композитор.)
Но и после этого не все радовало. Вагнер страдал от карбункулов, его донимали проблемы с желудком, приходилось избегать знакомых или ограничивать их доступ и даже иногда напоминать им, что пришлось так щедро потратиться на жилье только потому, что жизненно важно, чтобы его «не отвлекали, чтобы у не было соседей и не слышно было никакой игры на фортепьяно» (кроме его собственной). Кроме того Вагнер знал, что германское государство оказывает давление на австрийское правительство, добиваясь его выдворения из Венеции. В изгнании он оказался после того, как поддержал в 1849 году попытку переворота в Дрездене. И тем не менее он успешно работал каждый день до двух часов пополудни в своей красной комнате, а затем на гондоле отправлялся на Пьяццетту. «Радостная Пьяццетта» (за посещением которой следовал ужин на Пьяцце) с самого начала поднимала ему настроение, но гондолы какое-то время его угнетали, особенно потому, что погода вдруг испортилась, едва он прибыл в город. Он писал: «…когда мне пришлось спрятаться под черный навес, я невольно вспомнил случившуюся ранее вспышку холеры». Но вскоре поездки на гондолах стали вызывать у него более поэтические ассоциации, которые проносились в воображении композитора, когда осенними и зимними вечерами его везли обратно по «помрачневшему и притихшему Большому каналу», и «впереди показывалась одинокая лампа, светившаяся с окутанного ночью фасада старого палаццо Джустиниани». Большой канал, так же как и красный свет в тишине дворца, мог пробудить вдохновение.
Я возвращался поздно ночью по сумрачному каналу, и вдруг появилась луна и осветила великолепные дворцы и высокую фигуру моего гондольера, возвышавшуюся над кормой гондолы, медленно двигая своим огромным веслом. Неожиданно он испустил глухой вопль, похожий на крик животного, голос его набирал силу и после долгого «0…о!» превратился в простое музыкальное восклицание «Венеция!». Затем последовали другие звуки, которые я отчетливо вспомнить не могу, потому что к тому моменту чувства уже переполняли меня. Именно это впечатление показалось мне наиболее характерным за все мое пребывание в Венеции, оно оставалось со мной, пока я не закончил второй акт «Тристана», и, возможно, даже подсказало мне протяжный стон пастушеского рога в начале третьего акта.
Третий акт был закончен в Люцерне, новые требования изгнать Вагнера стали одной из причин его отъезда из Венеции в марте 1859-го. Но позже он вернулся, со второй женой Козимой и детьми. В сентябре 1882 года они поселились в палаццо Вендрамин-Каллержи, по другую сторону Большого канала, недалеко от вокзала. Семья жила в восемнадцати комнатах того же дворца, и условия были комфортабельнее, чем во время его одинокого визита в 1858–1859 годах. С середины 1860-х Рихарду Вагнеру с энтузиазмом покровительствовал король Людвиг II Баварский. Здесь же в палаццо Вендрамин-Каллержи композитор умер от сердечной недостаточности 13 февраля 1883 года. Вечером 16 февраля его тело в богато убранном саркофаге в стиле эпохи Возрождения, доставленном из Вены, торжественно перевезли специальной лодкой до вокзала, где ожидал поезд в Байрейт.
Ка' Реццонико был заложен для семьи Бон примерно в 1667 году архитектором Балдассаре Лонгена, построившим церковь Санта-Мария делла Салюте. Строительство первого и второго этажей близилось к концу, когда в 1680-х средства, выделенные на весь проект, полностью иссякли. Последний из рода Бон — этот род, как и многие другие благородные семейства, угас в XVIII веке — жил во дворце с деревянной крышей. И только после 1751 года, попав в руки гораздо более обеспеченной семьи Реццонико, дворец наконец был закончен архитектором Джорджо Массари. Верхняя часть фасада (работы Массари), выходящего на Большой канал, гармонично сочетается с нижней частью работы Лонгена, и в результате получается одно из самых незабываемых зданий на Канале. Хью Онор восхищается:
Богато рустированное основание поддерживает украшенную колоннами и скульптурами верхнюю часть. Это триумф монументальности в сочетании с типично венецианской хрупкостью и нарядностью благодаря глубоким нишам, которые превращают поверхность стены в игру мерцающего света.
Генри Джеймс описывает дворец как громаду, которая «поднимается из вод с присущей только ей горделивой уверенностью, а вздымающиеся карнизы придают ей сходство со взвившимся на дыбы морским конем».
Массари получил указание создать — «как внутри, так и снаружи» — подходящее обрамление для славы и богатства Реццонико. Недавно купив свой дворянский статус, они хотели уверить всех и каждого, начиная с себя самих, что действительно вошли в круг избранных. Иметь дворец на Большом канале было престижно, а блистательное убранство и необычайные размеры здания, декорированного такими художниками, как Джамбаттиста Тьеполо, лишь прибавляли значимости знаменитой фамилии. Еще больше возросла их слава и влияние, когда в 1758 году Карло РеЦ-цонико был выбран папой и получил имя Климент XIII. Его старший брат Лодовико еще раньше дал семье дополнительный повод для гордости, женившись на Фаустине Саворньян, принадлежавшей к старому аристократическому роду. Такое удачное родство придавало им уважения в свете не менее, чем фасад на Большом канале. В перспективе оно предоставляло возможность породниться и с каким-нибудь семейством королевских кровей, хотя в данном случае вся семья вымерла к 1810 году. Великолепная потолочная роспись Тьеполо дала имя залу делль Аллегориа Нуциале, первой комнате справа от бального зала. Здесь жених и невеста едут в колеснице Аполлона, слепой купидон спешит впереди, их окружают полные жизни образы их собственных достоинств: Добродетель размахивает штандартом с гербами Реццонико и Саворньян.