За палаццо Веньер деи Леони находится палаццо Дарио. Дворец облицован мраморными панелями и медальонами работы Пьетро Ломбардо или его мастерской. Этот фасад — символ богатства Джованни Дарио, секретаря венецианской сокровищницы, который, по причине отсутствия на тот момент постоянного посла в Истамбуле, вел переговоры по важному договору 1479 года между Венецией и султаном Мехмедом И, за что его богато наградили обе стороны. Дворец свидетельствовал о возможностях, доступных таким гражданам республики, как Дарио. Не имея власти патриархов, они все-таки умели приобрести богатство, влияние и престиж. Стиль ломбардино, модный и обогащенный венето-византийской декоративной традицией, служит еще и гордым заявлением Дарио о своей лояльности республике, о чем прямо объявляет заметная с первого взгляда латинская надпись, посвящающая дом «духу города». Возможно, эта надпись служила необходимым оправданием для удачливого гражданина, ищущего личной славы. После смерти Дарио дом перешел к его зятю патрицию Винченцо Барбарио: еще один признак успеха самого Дарио.
В XIX веке палаццо Дарио какое-то время принадлежало Родону Брауну, одному из самых неутомимых исследователей мира Дарио и его коллег. Браун составил первые тома «Реестра государственных документов и рукописей, относящихся к связям с Англией и хранящихся в архивах Венеции и Северной Италии», редактируя и переводя на английский многочисленные подробные отчеты венецианских послов при английском дворе. Занимаясь подобной работой в Венеции в течение пятидесяти лет, он прослыл мастером принимать гостей-англичан и показывать им город.
Считалось, что до самой своей смерти в 1883 году он ни разу не наведывался в Англию. Именно эта легенда легла в основу одного из поздних сонетов Браунинга. В стихотворении Браун со вздохом отправляется в своей гондоле к вокзалу и, вздыхая, сравнивает Лондон с «костлявой Старухой Смертью», в то время как Венеция — это сама жизнь, но взглянув на море, не в силах сопротивляться, приказывает сопровождающему бросить саквояж и распаковать чемоданы, а затем обещает никогда не покидать Венецию: «Bella Venezia, non ti lascio più!»[14] Ha самом деле Браун в Англию все-таки возвращался, и не раз, но ненадолго.
Браун купил палаццо Дарио за 480 фунтов стерлингов в 1838 году, но ему не хватило средств приостановить разрушение здания, и всего четыре года спустя пришлось его продать. Своей удачной реконструкцией дворец обязан более обеспеченным владельцам, особенно графине Изабелле де Бом-Плювинель, которая жила здесь с 1898 года с Огюстиной Бюлто. Обе писали книги и принимали у себя известных друзей, таких как поэт, романист и автор «Венецианских набросков» Анри де Ренье.
Наряду с Сан-Марко, Дворцом дожей и мостом Риальто подлинным символом Венеции, ее эмблемой стала церковь в стиле барокко Санта-Мария делла Салюте. Поколения художников, включая Каналетто и Тернера, способствовали этому задолго до пришедших им на смену поколений фотографов. А Генри Джеймс сравнил церковь Санта-Мария делла Салюте с застывшей в ожидании светской леди:
…с ее куполами и волютами, ее резными контрфорсами и скульптурами, складывающимися в величественную корону, с ее широкими ступенями, раскинувшимися по земле, как подол платья, еще более широка и безмятежна и с еще большим достоинством сидит у своих дверей, чем могли поведать нам копиисты.
Сенат постарался найти для этой церкви самое выигрышное место. Еще в Средние века на болотистой местности неподалеку от слияния Большого канала и канала Джудекка существовало поселение, но поскольку место было очень топкое, там долго не возводили никаких значительных строений. Однако с практической точки зрения этот клочок земли уже играл важную роль: когда город оказывался под угрозой, именно отсюда растягивали две огромные цепи, одну — через Бачино ди Сан-Марко, а другую — к острову Сан-Джорджо (позже местность назвали Пунта делла Догана — стрелка Таможни). А когда в 1630/31 годах от чумы погибло 46 490 венецианцев, почти треть населения, понадобилась защита иного рода. И она была найдена: Святая Дева, согласно народной молве, услышала людские мольбы и в конце концов остановила поветрие. («Salute» означает одновременно «здоровье» и «спасение».) Так что церковь посвятили Марии: архитектор Бальдассаре Лонгена говорил, что посвящение церкви Святой Деве «навело меня на мысль, используя весь дарованный мне Господом талант архитектора, как бы мало его у меня ни было, построить здание in forma rotunda, то есть в форме короны, которую я мог бы ей посвятить». Скульптурные изображения Богоматери расположены над входом, наверху главного купола и над алтарем.
Церковь Санта-Мария делла Салюте, построенная позже остальных знаменитых венецианских достопримечательностей, воспринималась как обладающая неким визуальным и интеллектуальным родством с некоторыми из них: ее купола напоминают Сан-Марко, план перекликается с планом построенной во благодарение за избавление от чумы церкви Иль Реденторе[15] (архитектор Андреа Палладио). Но прежде чем создатели могли удовлетворить столь честолюбивые аллюзии, пришлось снести несколько старых зданий и вогнать в землю почти миллион деревянных свай, чтобы обеспечить для будущей церкви достаточно надежный фундамент. Затем архитектор получил подробные и трудновыполнимые предписания Сената. Вид на центральный алтарь, например, должен был открываться от самого входа, остальные же алтари видны быть не должны, пока зритель (и особенно ежегодная процессия во главе с дожем) не достигнет середины нефа. Это требование, так же как и ассоциации с венцом Богородицы, вызвало к жизни восьмиугольный план здания. Кроме того, именно в центре нефа сходятся почти гипнотические концентрические круги многоцветного мраморного пола. И хотя первое впечатление от него — сверкающая новизна и первозданная чистота, постепенно появляется ощущение связи с прошлым, с величественными мозаичными полами Сан-Марко или базилики Санти-Мария-э-Донато на Мурано. Вероятно, Лонгена хотел украсить и центральный купол. Но даже без этого последнего штриха ему удалось выполнить еще одно требование Сената: превратить церковь в настоящий bella figura[16] производящий неизгладимое впечатление на зрителя. (Но в то же время, с венецианской предусмотрительностью добавили сенаторы, постройка не должна стоить слишком дорого.) Лонгена совсем немного не дожил до завершения своего белого мраморного чуда. Он умер в 1682-м, за пять лет до завершения строительства.
Исторический трофей на главном престоле — отданный, впрочем, с куда большей охотой, чем украшения Сан-Марко — еще крепче связывает церковь Санта-Мария делла Салюте с прошлым. Это икона Мадонны с младенцем, Мезопандитисса, которую Франческо Морозини сумел привезти обратно после захвата Кандии турками в 1669 году. Согласно преданию, красная с золотом икона с пронзительным взглядом имела чудотворную силу и была написана святым Лукой. На самом же деле она датируется XII веком. Колонны по обеим сторонам пришли из более близких краев — из Полы (теперь — Пула, в Хорватии), где они украшали римский театр. Над иконой расположена скульптурная группа 1670-х годов фламандца Жуста ле Курта. В центральной сцене Венеция, как всегда в образе женщины, умоляет о помощи, Святая Дева выполняет ее просьбу легким, исполненным милосердия движением руки, и уродливая старая карга Чума пускается в бегство, вскинув руки, а решительный херувим подгоняет ее, подталкивая пылающим факелом. Святые, расположенные пониже, справа и слева, тоже подчеркивают, что это венецианская церковь. Здесь изображены святой Марк и популярный местный святой Лоренцо Джустиниан.
В святая святых находятся картины из других церквей и монастырей. Несколько работ Тициана, включая раннее изображение Святого Марка на троне, и «Свадьба в Кане» Тинторетто (1551), некогда украшавшая трапезную монастыря Крочефери. Эта большая картина — 8 м в длину и 4,5 м в высоту — заслуживает внимания благодаря прекрасной работе со светотенью. Но, наверное, не менее интересны подробности повседневной жизни, и особенно — винопития: кувшины быстро опустошаются, вносят новые амфоры, снова наливают гостям, а когда вино иссякает, Иисус чудесным образом превращает в вино воду. И хотя Иисус с матерью во главе стола несколько отделены от остальных трапезничающих и потому похожи на икону, сами гости настроены общительно и доброжелательно, как и бывает ближе к концу удавшейся свадьбы: таким образом подчеркивается традиционная интерпретация присутствия Христа в Кане как благословения браку и новой семье.
Церковь Санта-Мария делла Салюте находится близко ко входу в Большой канал — там, где, по словам Генри Джеймса, «начинается его слава». (Заканчивается она «у железнодорожного вокзала, где начинается его унижение».) Если пройти дальше мимо Семинарии Патриаркале к краю бывшей Таможни, вы попадете к Пунта делла Догана и золотому шару — или, как более витиевато выразился Генри Джеймс, к «золотому глобусу, на котором вращается чудесная сатирическая женская фигурка-флюгер». Она, «эта Фортуна, эта Навигация, или как ее ни назвать — ей определенно нужно имя — ловит ветра всех сторон света в полу одежды, для чего ей приходится частично обнажить свое очарование». Перед ней открывается великолепный вид. Слева вдали видны здание Новых прокураций и деревья сада Реали, заложенного в 1814 году как парк при дворце Наполеона. Переводя взгляд правее, скользишь по колокольне и куполам Сан-Марко, колоннам Пьяццетты и Дворцу дожей. Прямо впереди расстилается зеленый лоскут Общественного сада, ближе видны церковь и колокольня Сан-Джорджо. Еще правее, на Джудекке, белые церкви Палладио — Дзителле и Иль Реденторе. И хотя Большой канал уже позади, так как в этой главе вы начали свое путешествие от его «униженной» части рядом с вокзалом, вас еще ждут свежие впечатления.