То под Риальто пролетят стрелой,
То отразятся в медленном канале,
То ждут разъезда сумрачной толпой,
И часто смех под обликом печали,
Как в тех каретах скорбных, утаен,
В которых гости едут с похорон[2].
Переправляясь на гондоле через канал и оставляя ее около палаццо напротив, богачи, аристократы и иностранцы навещали друг друга. Они ступали на берег, в мехах и жемчугах, чтобы украсить своим присутствием театральное представление, а «бесшумный рой», по выражению Байрона, терпеливо ожидал их появления. Рескин, в свою очередь, приводил гондольеров в ярость, поскольку мог заставить свою лодку простоять несколько часов у причала или вновь и вновь проплывать мимо одного и того же полуразрушенного дворца, чтобы в мельчайших деталях рассмотреть дверные проемы, лепнину или какой-нибудь орнаментальный щит.
Теперь гондола сменила и статус, и функции: обычно ее нанимают только туристы, а для большинства прочих она стала непозволительно дорога. Но, к счастью, не менее занимательно путешествовать по городу на том виде транспорта, которым пользуется большинство, — на вапоретто, быстром моторном речном трамвайчике, чей двигатель изначально приводил в движение пар — vapore. Единственным серьезным его недостатком является то, что шум мотора, вспенивающий водную гладь винт и тянущийся за ним белый пенистый гребень волн разрушают и поэтический образ, и вполне реальное основание города. Но любой, кроме разве что местных жителей, скорее всего, найдет некоторое очарование в ожидании на остановке, которая представляет собой будочку, покачивающуюся на волнах, и в самой поездке — по крайней мере, при хорошей или сносной погоде — в обдуваемом ветром трамвайчике, мимо видов, во многом схожих с теми, что создавали Тернер и Рескин. И так же, как и при пешей прогулке, совсем нетрудно забыть о толпе и притвориться в глубине души, что вы смешались с местными жителями. Для этого стоит только удалиться ненадолго от приевшихся и банальных достопримечательностей.
Хороший способ почувствовать формы и очертания города — воспользоваться одним из водных маршрутов вокруг города (giracitta, или джирачитта), который широкой петлей охватывает район города от Сан-Марко, вдоль канала Джудекка, мимо доков и огромных паромов, плывущих в Грецию, к пьяццале Рома и вокзалу и ненадолго заглядывает на Большой канал. Дальше катер плывет по каналу Каннареджо — по сторонам тянутся фасады богатых и благородных домов (практично перемежающиеся продовольственными магазинами), но вскоре архитектура становится более сдержанной, а затем канал впадает в северную лагуну. Здесь лодке приходится преодолевать волнение, продвигаясь вдоль длинного променада Фондамента Нуове, — где даже летом довольно прохладно, — то и дело останавливаясь у причалов, расположенных так, чтобы с них легко можно было попасть в северную часть города — в частности, в церкви Мадонна делль Орто, Санти-Джованни-э-Паоло и Джезуити. Колокольни этих и других церквей задают силуэт Венеции; в другой стороне в ясную погоду можно различить очертания материка — далекого и так непохожего на этот островной город. И вот наконец судно огибает крайнюю восточную точку Венеции и возвращает нас к началу путешествия.
Отчасти поездка по джирачитта очаровывает именно этой удивительной возможностью описать полный круг вдоль границ города. Вы испытываете то же ощущение завершенности, как если бы окинули одним взглядом всю Венецию, разделенную пополам серебряной змеей Большого канала, рассматривая фотографию с воздуха или старинную карту. Иного рода переживания охватывают путешественника, следующего вдоль самого Большого канала вслед за бесчисленными поколениями восхищенных послов, исполненных гордости горожан, изголодавшихся по насыщенным цветам северян и удивленных скептиков. Количество дворцов и других расположенных у воды достопримечательностей невелико, но с каждой новой поездкой оно как будто бы увеличивается. Другими словами, по сторонам канала много зданий с роскошным изобилием скульптурных и декоративных деталей, много интересных и трудночитаемых табличек, а голову повернуть сразу в обе стороны невозможно. Освещение непрестанно меняется, каждое мгновение вода рисует новые узоры бликов на камнях самой разной текстуры. А в Средние века, когда стекла в окнах состояли из множества мелких фрагментов, игра света была, наверное, еще более причудливой.
Вапоретто то набирает скорость, то замедляет ход, останавливается и, чуть отплыв назад, снова трогается в путь. Головы туристов самых разных национальностей заслоняют обзор, мешают рассмотреть палаццо, а оживленное движение по воде отвлекает вас от них: водные такси и катера скорой помощи, лодки полиции и карабинеров, пожарные шлюпки с чихающими навесными моторами, которые волна вапоретто, кажется, вот-вот пустит ко дну.
В Венеции даже повседневные вещи становятся открытием для приезжего. Первое время людей поражает, что сирены на лодках скорой помощи или пожарных звучат точно так же, как и на земле (нужно только вычесть из привычного шума грохот забитой машинами улицы). Баржа, которая, пыхтя, тащит через лагуну бетономешалку с работающим кузовом, кажется нереальной. Каждое промелькнувшее движение в окнах проплывающих мимо дворцов Большого канала исполнено поэзии — и вдруг женщина средних лет на балконе, прикрывшая лицо от солнца и, возможно, от скуки, неожиданно напомнит роденовского мыслителя. Заметишь вдруг, как в комнате на верхнем этаже палаццо Барцицца кто-то поливает цветы, и в этих благородных декорациях будничные движения предстают исполненными достоинства и грации. А ночью одни дворцы погружаются во тьму, а другие ярко сверкают огнями, демонстрируя роскошные интерьеры.
Глава перваяИстория Венеции (I): становление города-государства
Ученые считают, что хотя Венеция изрядно страдает от загрязнения окружающей среды и эрозии, затопление ей пока не грозит. Однако во время карнавала и летом город заполоняют тысячи людей, что тоже наносит ему серьезный вред; нередко здесь бывает до 80 000 посетителей в день, а иногда и до 150 000. К базилике Сан-Марко выстраиваются очереди, и хотя стражи порядка сурово преграждают вход всем, чей костюм они находят недостаточно благопристойным, толпа ничуть не убывает. На Понте делла Палья (Соломенном мосту) движение иногда полностью останавливается, когда мириады туристов сбиваются в кучу, чтобы сфотографировать Мост Вздохов, а гиды отчаянно размахивают разноцветными зонтами, стремясь не растерять свои группы. И все-таки на каменных ступенях моста находится место и для продавцов механических игрушек: танцующих Микки-Маусов, ползущих по-пластунски солдат с пулеметами, и все это под какофонию музыкального сопровождения.
Та же музыка — по большей части последние новинки, чаще всего англоязычные — вырывается из небольших кафе. На Пьяцце поблескивают колечки от алюминиевых банок с газировкой, а туристы кормят голубей — во всех остальных частях города это запрещено законом. Люди громко окликают приятелей, смеются, танцуют, покупают соломенные шляпы гондольеров, коралловые бусы, флажки, футболки со всего света, открытки. На соседних улицах толпы народа бродят из магазинчика в магазинчик в поисках более дорогих вещей — они скупают драгоценности, кожаные изделия, шелк, кружево, стекло, сласти, мороженое. Обычные человеческие пристрастия. (Отсутствие автомобилей не дает надолго впасть в апокалипсические раздумья о судьбах центра города.) Вот уже многие сотни лет в центре Венеции царит именно такое, суетливое и крайне материалистическое, настроение. Но как такие толпы, скажем мягко, удивили бы первых венецианцев! Они пришли на эти отдаленные и пустынные острова, чтобы скрыться не от городского шума, смога и нелюбимой работы, а от завоевателей вроде Аттилы.
Аттила вторгся в Италию в 452 году н. э. От его пристального внимания, в частности, сильно пострадала Ак-вилея, главный город римских провинций Венеция и Истрия. В книге «Упадок и разрушение Римской Империи» Эдвард Гиббон описывает, как Аттила несколько месяцев тщетно пытался взять город штурмом с помощью «чудовищной череды таранов, передвижных осадных башен и боевых машин, осыпавших защитников камнями, стрелами и огнем» и наконец захватил его. Завоеватель направился дальше, оставив за собой пустыню, где «последующие поколения уже едва ли смогли бы отыскать и руины бывшей Аквилеи». Подвергнув город такому суровому наказанию, Аттила снова пустился в поход, и там, где проходили его воины, другие города — Алтинум, Конкордия, Падуя — тоже превращались «в груды камня и пепла». Гунны хлынули дальше, неся с собой смерть и разрушения по всей северной Италии.
Неудивительно, что часть населения предпочла поискать «безопасного, хоть и неизведанного убежища на близлежащих островах» в лагуне, которую теперь называют Венецианской. Беженцы уже приходили сюда, спасаясь от вестготов в 403—406-м, но большинство из них вернулось домой, когда основная опасность исчезла. (В случае с гуннами возвращаться было практически некуда.) Здесь же их ждали более сотни островков, продолжает Гиббон, «отделенных от континента неглубоким проливом и защищенных от волн несколькими длинными полосками земли так, что суда все-таки могли подходить к берегу, но только по потаенным, узким протокам». Вестготы, гунны, вандалы и им подобные не нашли бы на островах никакой добычи и едва ли могли заинтересоваться ими. Кроме того, большинство беженцев не чувствовали себя чужими на этой земле, ведь венеты — местное племя, которое говорило на языке, родственном латыни, и с легкостью ассимилировалось с приходом римлян — издавна жили у рек, проливов и болот. До прихода изгнанников население лагуны составляла, возможно, только горстка рыбаков, но и среди пришельцев, вероятно, нашлось немало опытных ловцов рыбы. Несомненно, встречались здесь люди, сведущие в добыче соли — второго основного промысла этого края со времен первых поселенцев. Несомненную важность представляло и то обстоятельство, что с медленным, но непрерывным притоком иммигрантов с континента, продолжавшимся всю вторую половину V века, на острова попадали драгоценные резные, покрытые пи