Клеопатра, пышно и ярко одетая, оживленная, золотоволосая (совсем не похожая на более поздние представления о ее внешности), только что спустилась со своей барки, чтобы встретить Антония. Плутарх и Шекспир, описывая прибытие барки, упоминают о том, что царица «завладела сердцем Марка Антония при первой же их встрече на реке Кидне». По словам Плутарха,
…она убрала себя несметным количеством даров, золота и серебра, и богатств и других роскошных украшений, и вполне достойно доверия, что она могла привезти их из такого богатого края, как Египет. Но все-таки ничему из того, что она взяла с собой, она не доверяла больше, чем себе самой, своему обаянию и очарованию своей непревзойденной красоты и стати.
Ее свита тянется за ней — спутники в разноцветных тюрбанах и египетские жрецы в тяжелых одеждах, а слева, за одной из дверей комнаты, стоят ее прислужницы, Хармиана и Ира. Антоний в доспехах, уже пойманный в сети страсти, ведет ее к лестнице, которая будто спускается в саму комнату.
Овладевать его сердцем Клеопатра продолжает на фреске, изображающей пир. Эту историю описал Плиний Старший в своей энциклопедической «Естественной истории». Он утверждает, что Клеопатре принадлежали две крупнейшие в истории жемчужины. Однажды в беседе с Антонием Клеопатра весьма нелестно отозвалась о тех великолепных пирах, которые он задавал в ее честь. Антоний поинтересовался, как ему следует поступить, чтобы произвести впечатление на свою требовательную гостью. Клеопатра ответила, что сама она могла бы истратить десять миллионов сестерций на одно пиршество. Они поспорили. На следующий день ее свита устроила совершенно «обычный» пир. Но затем царица приказала принести бокал уксуса, бросила туда одну из своих знаменитых жемчужин, которые носила в ушах, и подождала, пока жемчужина растворится — в действительности, конечно, она не могла раствориться, но ошибка Плиния очень пригодилась художникам и рассказчикам — и осушила кубок, проявив тем самым невероятную расточительность. (Подобный жест особенно понравился бы покровителям Тьеполо. Говорят, что один из лордов Лабиа после банкета собственноручно выбросил из окна в канал сорок золотых тарелок и произнес такой каламбур: «L'abia о non l'abia, sarò sempre Labia» — «Есть у меня это или нет, я все равно всегда останусь Лабиа». Но в отличие от безрассудной египетской царицы, он, по слухам, предварительно приказал натянуть сети чуть ниже уровня воды, чтобы достать посуду после того, как поразит гостей.) Далее Плиний рассказывает, что Луций Планк, выступавший судьей в этом споре, не дал Клеопатре выпить вторую жемчужину и присудил поражение Антонию: тот был побежден, как не устают заявлять моралисты и провозглашать романтики, «из любви к любви и ее сладостным часам».
На фреске, написанной скорее с романтической, чем с моралистской точки зрения, все, кроме музыкантов и их вооруженного очками дирижера, играющих застольную музыку на галерее, с ожиданием смотрят на царицу, которая держит жемчужину в одной руке, а в другой — бокал чрезвычайно крепкого уксуса. Отношения между ней и Антонием уже сложились. Она не только сменила белое платье на розовое, но и обнажила, как и большинство Клеопатр, грудь. (Однако общее впечатление она производит не столько эротическое, сколько смелое, лучше всего его можно передать итальянским словом bravura.) Антоний смотрит на нее, его глаза сияют, выглядит он несколько ошеломленным, но при этом полным восхищения. Как и на предыдущем банкете, где сама пища отошла на второй план, он «сердцем заплатил за все, что пожирал он там глазами».
Обстановка палаццо Лабиа и предметы обихода в основном разошлись по разным владельцам в начале XIX века. Но бальный зал и его фрески дожили до того момента, когда нашелся состоятельный человек, готовый профинансировать реставрацию: в 1948 году здание купил Карлос де Бейстеги, нефтяной магнат из Мексики. В 1951-м он устроил потрясающий бал-маскарад, который вполне мог бы понравиться Антонию и Клеопатре и очень понравился гостям — например, леди Диане Купер, одетой в костюм Клеопатры с фресок. Тьеполо тоже был бы доволен: границы между реальностью и иллюзией снова оказались размыты. Хотя даже Бейстеги не хватило средств, чтобы растворять жемчуг в вине или выбрасывать в канал золотую посуду. В 1963 году он продал дворец итальянской радио-и телекомпании RAI, чье региональное представительство до сих пор располагается здесь. Из-за этого посетителей допускают к фрескам только ненадолго, со среды по пятницу с 15 до 16 часов, и о визите нужно договориться заранее по телефону (041) 524-28-12. Удачная реставрация фресок началась в 1965 году.
Глава седьмаяОстровная Венеция: кладбища, монастыри
В Венецианской лагуне разбросано множество плоских зеленых островов самого разного размера, соединенных каналами, проложенными между глинистыми отмелями. Джудекка по сути пригород Венеции, и даже на Бурано, несмотря на его рынки кружев и ярко раскрашенные домики, которые делают его похожим на открытку, проживает более 5000 человек. Венецианские острова разительно отличаются друг от друга: плодородные Ле Виньоль и Сант-Эразмо к северу от Ли до, изобилующие садами; зеленый сосед Бурано — Маццорбо; пустынный Сан-Джорджо-ин-Альга — «Святой Георгий в водорослях» совсем рядом с Джудеккой; Сант-Ариано в северной части лагуны — заброшенное хранилище городских мертвецов; Сан-Франческо дель Дезерто, к югу от Бурано, с его тихим францисканским монастырем, церковью и садами, где в 1950-м году Ян Моррис услышал только
…колокола, поющие мужские голоса, серьезный разговор, певчих птиц, вопли павлинов, кряканье уток и кудахтанье кур, и иногда низкий недовольный рев жующих жвачку коров в коровнике, как крик пресыщенной элизием души.
Издалека Сан-Микеле производит впечатление целостности и спокойствия: за коричневыми стенами не видно ничего, кроме сплошной стены кипарисов. Остров мертвых и должен быть местом мистическим. Когда я приближаюсь к нему, в голове моей звучит весьма торжественная музыка. Собственно, это «Остров мертвых» Рахманинова. Внутри, особенно в современных частях кладбища, смерть воспринимается как факт, она реальна и не облагорожена мифами.
Православное кладбище, окруженное стенами и частично усаженное деревьями, — не такое тревожно просторное и переполненное, как католическая часть. Здесь есть две простые могилы, на которых написано только «Игорь Стравинский» и «Вера Стравинская», и стоит крест. Неподалеку находится могила Сергея Дягилева, и поклонники до сих пор приносят к ней пуанты. (Основатель «Русского балета» умер во время своего визита в Венецию в 1929 году.) Покоятся здесь и русские княгини-эмигрантки, например «Княгиня К. Трубецкая, урожденная Мусина-Пушкина». Летом здесь тихо, только шуршат в траве ящерицы. На евангелистском, или протестантском кладбище могил больше — там похоронены немцы, англичане, американцы, французы, несколько итальянцев-протестантов и другие, — но состояние могил удручающее. Несколько надгробий разбиты, покосились или надписи невозможно прочитать, повсюду царит дух запустения. Когда вы попадаете за эти стены, Венеция прекрасных вод и кампанил исчезает, вас окружает атмосфера, составляющая яркий контраст с зеленеющим и тщательно ухоженным католическим кладбищем.
Здесь похоронены несколько знаменитостей: Эзра Паунд, умерший в Венеции в 1972 году, в тишине и грусти проведя свои последние дни в городе, где он жил, обуреваемый идеями и надеждами, с 1908 года; поэт и эссеист Иосиф Бродский (1940–1996); родившийся в Венеции композитор Эрманно Вольф-Феррари (1876–1948) и несколько членов его семьи. Камни, поставленные в память о менее известных людях, позволяют окинуть взглядом меняющееся сообщество эмигрантов и путешественников, молодых и старых. Справа от входа лежит Сибил Митфорд, жена Уильяма Генри Мейсона, родилась 24 ноября 1860 года, вышла замуж 13 октября 1985 года, умерла 17 ноября 1985 года. Дальше — швейцарский посол «Giovanni Keller, morto a solo 29 anni in 1923». (Ho в этой части Сан-Микеле совсем молодых мало, потому что влажный венецианский воздух был противопоказан людям болезненным.) Уильям Дринкуотер, «командир парохода "Тарифа" компании "Кунард"» умер в Венеции в августе 1872 года в возрасте 43 лет. Юджин Шуилер, генеральный консул США в Египте, умер в Венеции в 1890 году, через три года после Джоанны, «старшей дочери Генри Брэдшоу Фирона, родом из Фрогнал Хэмпстед, Лондон, умершей… на 68-м году жизни в день возвращения в Англию» и похороненной у стены, под пальмой. Внезапная смерть привела сюда Сару Маклин Дрейк и ее дочь Джанет Дрейк, «погибших во время крушения парохода около Лидо, 19 марта 1914 года».
Церковь Сан-Микеле-ин-Изола, со спокойным белым фасадом из истрийского камня, сохранилась с более раннего периода: ее построил Мауро Кодучччи в 1469–1477 годах. Здесь есть и еще одна простая, но очень важная могила, обозначенная мраморной плитой перед главным входом: здесь покоится фра Паоло Сарпи, защитник Венеции против папского интердикта 1606 года.
В XVI веке на Мурано проживало 50 000 человек, сейчас — 9000. Он славился своими семнадцатью церквями (осталась буквально несколько), дворцами, садами. В эпоху Возрождения этот зеленый остров стал любимым местом отдыха богатых венецианцев и, как говорили, интеллектуалов, которым нужно было где-то гулять, чтобы обдумывать свои идеи. Подобного благосостояния и популярности остров достиг благодаря тому, что после серии бушевавших в Венеции пожаров сюда перенесли всю венецианскую стекольную индустрию. Несколько столетий стекольщикам, которые собирали и хранили все самые ценные профессиональные секреты, запрещено было покидать Мурано. Но остров при этом получил особый статус. У него, например, был свой подеста (мэр) и своя «Золотая книга», в которую золотом вносили имена правящей знати, точно так же, как и в большой Венеции. Однако постепенно местная индустрия пришла в упадок, не справившись с конкуренцией (стеклом «в венецианском стиле» из других краев) и переменчивостью моды, и благосостояние тоже растаяло как дым, чтобы возродится уже в XIX веке.