Viva VERDI!» — что было аббревиатурой от «Vittorio Emmanuele Re d'Italia» (Витторио Эммануэле, король Италии). «Травиата», в основу либретто которой легли перипетии личных взаимоотношений Альфреда и Виолетты, никак не подходила для выражения подобного политического энтузиазма, и отчасти именно по этой причине премьера оперы, состоявшаяся в 1833 году, провалилась. И все-таки в 1834-м ее поставили снова, с некоторыми изменениями, в другом венецианском театре, Сан-Бенедетто, и там опера имела успех.
Почти сто лет спустя Игорь Стравинский искал театр с достаточно камерной атмосферой для постановки «Похождений повесы» и, не имея ничего против поощрительной премии (равной примерно 20 000 долларов), предложенной ему итальянским правительством, выбрал «Ла Фениче». Опера была написана по мотивам гравюр Хогарта на либретто У. X. Одена, который как-то раз, после одной ужасной репетиции, добавил новый штрих к музыкальным традициям города, прокатившись в пьяном виде на гондоле, распевая отрывки из «Валькирии» (как рассказывает присутствовавший при этом Роберт Крафт, близкий друг Стравинского). Но «Похождения повесы» пришлись по вкусу большей части аудитории. Как и множество спектаклей за уже прошедшие 160 и еще предстоявшие 45 лет существования театра, опера стала событием не только в музыкальной, но и в светской жизни города. Зрители, сообщает Крафт, «были на пике элегантности».
Внимание публики приковывали и представления менее возвышенные. В какой-то период на нескольких площадях побольше проводились бои быков (иногда, правда, для большей безопасности в главной роли выступала корова). Картина XVII века кисти Джозефа, или Джузеппе, Хейнца Младшего в Музео Коррер изображает следующую живописную сценку: все окна и балконы вокруг кампо Сан-Поло заполнены зрителями (не говоря уже о подмостках на самом кампо), повсюду шныряют собаки, кого-то сбили с ног, охотники с огромными перьями на шляпах тянут на веревках привязанного за рога быка. Среди более организованных забав, также представленных в разделе Музео Коррер, посвященном играм и развлечениям, можно упомянуть, например, forze d'Èrcole (подвиги Геракла), живые пирамиды, иногда называемые не просто пирамидами, а «три моста» или «колосс Родосский». Если верить картинкам, такие пирамиды насчитывали до пяти уровней в высоту. И если на нижних уровнях люди использовали и доски, то самый верхний участник часто опирался только на руки нижестоящего или на голову — если сам стоял на голове (хочется надеяться, недолго).
В forze соревновались команды западной и восточной частей города, «Кастеллани» и «Николотти». «Кастеллани» получили имя в честь района Кастелло, а «Николотти» — в честь церкви Сан-Николо Деи Мендиколо. Самым знаменитым их столкновением оказалась Guerra dei pugni (кулачные бои). Представители двух команд набрасывались друг на друга с энтузиазмом, в котором было поровну спортивного азарта и жажды крови. Бои проходили, как правило, на Понте деи Пуньи рядом с кампо Сан-Барнаба. Картинки тех времен изображают незадачливых участников, летящих вниз головой с моста в воду. В конце концов обычай этот запретили, после того как в сентябре 1705-го, и уже не в первый раз, вместо кулаков в ход пошли ножи.
Более спокойными играми были бирибисси (вариант рулетки), джокко реале (лотерея) и сбаралъино (нарды). Старинные доски для настольных игр, фишки и карты хранятся в Музео Коррер. Азартные игры пользовались такой бешеной популярностью, что в 1774-м Большой совет своим решением закрыл ридотто (игры изначально проходили в пристройке — ridotto — к палаццо Дандоло, на улочке, которая теперь называется калле дель Ридотто, к западу от Пьяццы). Его посетители могли играть в азартные игры, но, что любопытно, только если были в маске. Решение Совета, принятое в ответ на широко распространившееся мнение об окончательном падении нравов в Венеции, имело не столько практическое, сколько символическое значение. А игры, естественно, продолжились на новом месте.
Азартные игры, поединки, театральные представления и forze dì Ercole проходили только во время карнавала, и тогда достигали особого размаха. Первое упоминание о шумных венецианских празднествах, предшествовавших посту, сохранилось с 1268 года, когда гулякам в масках запретили кидаться яйцами из окон. Это была далеко не последняя попытка придать карнавальным обычаям некоторую благопристойность, но пока удавалось избежать настоящего насилия и святотатства, власти без особой неприязни сносили и даже приветствовали такой способ дать выход подавленным желаниям и инстинктам. В 1630 годах обычай, когда молодые люди с шумом врывались на частные вечеринки, запретили, но предотвратить подобные выходки или найти потом виновников было достаточно сложно.
Традиционно карнавал длился с 26 декабря до начала Вели кого поста, но к XVIII веку он начинался уже в октябре, приостанавливался с 15 по 26 декабря, а потом возобновлялся с новой силой. В дополнение к упомянутым ранее способам времяпрепровождения, веселящихся развлекали многочисленные акробаты и фокусники, танцующие собаки и обезьянки и кукольные представления. Устраивались volo del Turco («полет турка»): акробат взбирался по веревке на верхушку кампанилы Сан-Марко, спускался по другой веревке, чтобы преподнести дожу букет цветов и хвалебное стихотворение, затем снова взбирался наверх и благополучно спускался на стоявший поблизости корабль. (Это было небезопасно, по крайней мере один раз исполнитель трюка погиб.) Были здесь и гадалки; по рассказу путешественника XVII века Франсуа Миссьона, «у этих вещих прорицательниц есть длинная жестяная труба, через которую они говорят прямо в ухо любопытным, стоящим внизу, у помоста». К удивлению Миссьона, священники и монахи особенно часто «совещались с трубой». Наверное, такими же доверчивыми атмосфера карнавала сделала тех, кто с восхищением наблюдал за подвигами двух турецких коней, которые выступали по четыре раза в день в январе 1775-го. Эти животные могли, как говорили зазывалы, складываться в двести самых разных форм, понимать по-итальянски, по-французски и по-немецки, производить простые арифметические действия, различать цвета, определять время — час, четверть часа и минуту — по карманным часам и даже — чего от них все-таки скорее можно было ожидать — прыгать.
Искусное притворство и воображение были необходимы карнавалу, как воздух; Миссьон говорит, что если вам хотелось как следует поучаствовать в маскараде на пьяцце Сан-Марко, «вам еще нужно суметь изобразить характер того, чей костюм надеваете. Так, например, если встречаются два Арлекина, они начинают перебрасываться язвительными насмешками и откалывают тысячи номеров, адвокаты — устраивают диспут, задиры — бахвалятся и чванятся». А более застенчивые, те, «кто не желает быть актером этого огромного театра», одеваются знатными особами, «что не требует от них никаких особенных поступков».
Байрон все еще может начать свою карнавальную поэму «Беппо» (1818):
Известен всем (невежд мы обойдем)
Веселый католический обычай
Гулять вовсю перед святым постом,
Рискуя стать лукавому добычей.
Греши смелей, чтоб каяться потом!
Без ранговых различий и приличий
Все испытать спешат и стар и млад:
Любовь, обжорство, пьянство, маскарад[26].
Но вскоре веселье, казалось, прекратилось. Многие горожане считали, что карнавал неуместен, пока город находится под иностранным правлением. Как писал Уильям Дин Хоуэлс, американский консул в Венеции с 1861 года,
…его убогий, жалкий призрак — группа попрошаек, нацепивших маски, рога и женскую одежду. В таком виде эта ужасающая процессия бродит от лавки к лавке, гнусавя дурацкую песню и собирая с лавочников дань. Толпы, сквозь которые пробираются эти печальные шуты, смотрят на них с задумчивой насмешкой.
Но даже после того как в 1866-м австрийцы ушли, карнавал не мог достичь прежнего размаха. Но с 1970-х он возродился. Современный карнавал многолюднее и больше ориентирован на коммерцию, но и его предшественник некогда тоже был очень популярен у туристов. И снова лодки и улицы переполнены людьми в треуголках, масках и плащах, Коломбинами и Панталоне, более современными диснеевскими персонажами, мужчинами, переодетыми женщинами, и наоборот, смехом, песнями, гримом и конфетти.
Еда тоже играла важную роль в развлечениях венецианцев и приезжих, на дожеских ли банкетах или в более интимной обстановке, так любимой Казановой. В один из тех периодов, когда у него водились деньги, пытаясь угодить «милому божеству», он решил не просто угостить даму хорошим ужином, но специально для этого снял комнаты и нанял великолепного повара. Вечером накануне прибытия «божества» Казанова испытывал меню, в котором присутствовали «дичь, рыба, устрицы и трюфели» и десерт, все это подавалось на превосходном дрезденском фарфоре и тарелках из позолоченного серебра, в сопровождении бургундского и шампанского. Маэстро остался доволен, хотя яйца, анчоусы и уксусная заправка к салату в меню по непонятным причинам не вошли.
Повар Казановы, надо признать, был француз. Путешественники, которым в те дни довелось отведать блюда итальянской кухни, часто жаловались на твердокаменный хлеб или приходили в недоумение от неизменных макарон и лазаньи. Но для тех счастливчиков, кому удавалось ее найти, существовала в Венеции и изысканная кухня. Хлеб, конечно, составлял основу рациона. Однако то обстоятельство, что в Средние века и в эпоху Возрождения Венеция контролировала всю Адриатику, и правильно налаженные импорт и хранение зерна позволили сделать наступление голода менее вероятным, а питание — более разнообразным, чем в большей части европейских стран. И естественно, важную роль всегда играла рыба. В Средние века, когда торговля с Востоком процветала, рыбу (как и мясо) зачастую обильно сдабривали специями. Популярность риса тоже приписывают близкому знакомству с восточными традициями, хотя ризотто — с рыбой, перепелами, улитками и самыми разными овощами, от тыквы и шпината до артишока — стало привычным блюдом только в начале XIX века. Уже к XVII веку в больших количествах привозили в Венецию американский маис, и приготовленный в виде поленты, он скоро тоже широко распространился по всей Северной Италии.