Кардинал Алидози, который, в отсутствие прочих добродетелей, по крайней мере мог испытывать обоснованное чувство стыда, забаррикадировался в замке Риво, чтобы избежать гнева папы, однако эта предосторожность оказалась излишней. Юлий II, несколькими днями ранее благоразумно удалившийся в Равенну, не держал на него зла. Даже сейчас он считал, что его любимый друг не мог сделать ничего плохого, и без колебаний возложил всю вину за эту катастрофу на герцога Урбино, которого немедленно призвал к себе. Последовавшая беседа вряд ли уменьшила давнее презрение герцога к Алидози, вместо которого его сделали козлом отпущения; когда он вышел на улицу и тут же столкнулся лицом к лицу со своим давним врагом (тот покинул замок и только что прибыл в Равенну, чтобы изложить папе собственную версию событий), он не смог справиться с долго сдерживаемым гневом. Стащив кардинала с мула, он набросился на него с мечом; свита Алидози посчитала, что он, возможно, действует по приказу папы, и побоялась вмешаться; они подошли к кардиналу лишь после того, как герцог сел на коня и уехал в Урбино, бросив мертвого кардинала в пыли.
Пишут, что на горе папы, узнавшего об убийстве своего фаворита, было страшно смотреть. Он безутешно рыдал, отмахиваясь от любой помощи, отказался долее оставаться в Равенне и приказал немедленно отнести себя в Римини в закрытом паланкине, сквозь задернутые шторы которого его рыдания слышали все, кто встречался ему на пути. Лишь в день приезда в Римини он вновь обрел самообладание; однако впереди его ждали новые удары судьбы. Мирандола, за захват которой он всегда считал себя лично ответственным, в течение двух недель была потеряна и перешла к Тривульцио. Папское войско – сбитое с толку, деморализованное и лишившееся командующего – развалилось. Захват Болоньи открыл французам путь для завоевания всех территорий церкви в Романье, за которые папа так долго и упорно бился. Все труды последних восьми лет оказались напрасными. В Римини же он обнаружил прокламацию, прибитую к дверям церкви Святого Франциска и подписанную девятью его кардиналами при поддержке Максимилиана I и Людовика XII; в ней говорилось, что 1 сентября в Пизе состоится всеобщий церковный собор, на котором будут расследованы и исправлены злоупотребления, допущенные при нынешнем понтифике.
Однако даже тогда от папы, пусть и ненадолго, скрыли самые унизительные новости. Агенты папы в Болонье сообщали, что ликующие жители города не только разрушили замок в центре города, который он построил ради собственной славы и для личной защиты, но и снесли великолепную бронзовую статую, заказанную папой Микеланджело, продали ее за бесценок герцогу Феррары, а тот переплавил ее в огромную пушку, которую любовно назвал Юлием.
Юлий II обладал множеством недостатков и как папа, и как человек. Он был импульсивным (как писал Гвиччардини, «настолько импульсивным, что это погубило бы его, если бы не почтение к церкви, раздоры между правителями и не обстановка в то время»), непостоянным, мстительным, плохим организатором и управляющим, и очень скверно разбирался в людях. Он был сведущим дипломатом-тактиком, однако не умел вырабатывать долгосрочные стратегии. Снедаемый мирским честолюбием, он был совершенно беспринципен в средствах достижения своих целей. Однако он в полной мере обладал определенными положительными качествами – мужеством и неукротимостью духа. Возвращаясь в Рим в возрасте почти 70 лет, он уже обдумывал создание новой лиги, которую возглавит он сам и в которую войдут Венеция, Испания, Англия и по возможности Священная Римская империя; эти объединенные войска раз и навсегда прогонят французов с Апеннинского полуострова. В первых числах июля начались переговоры.
Серьезных проблем не возникло. Фердинанд II уже получил от Камбрейской лиги все, на что мог рассчитывать, и не желал дальнейшего укрепления положения французов в Италии. В Англии зять Фердинанда Генрих VIII охотно согласился отвлечь его соперника на севере, пока союзники занимались тем же самым на юге, хотя, принимая предложения папы, он был вынужден указать ему на то, что было бы лучше, если бы их передавал не явный двойной агент (которого, похоже, рекомендовал покойный кардинал Алидози), регулярно сообщавший обо всех событиях королю Людовику XII. Венеция, которая на протяжении переговоров усердно и в целом успешно противостояла нападениям французов на Венето и Фриули, большего и не желала. Максимилиан I, как обычно, колебался, но даже без него новая лига имела все признаки силы, с которой будут считаться.
Помимо природного темперамента, одной из причин нерешительности императора был церковный собор в Пизе, который он и король Людовик XII совместно поддержали. Людовик уже начал жалеть об этой затее, когда по меньшей мере четверо из девяти указанных в прокламации кардиналов заявили, что с ними даже не посоветовались и они не хотят иметь к этому никакого отношения. Затем папа Юлий II объявил, что он сам созовет законный собор в мае, фактически избавив всех от необходимости проводить это неканоническое собрание, которое теперь все сочли лишь неуклюжим политическим маневром. Поддержка становилась все малочисленнее, и дату собора перенесли с сентября на ноябрь; и даже тогда, после двух коротких заседаний, враждебность местного населения заставила устроителей перенести его в Милан; но даже там, под защитой французов, над собором открыто насмехались – до такой степени, что местный летописец отказался вести протоколы заседаний, заявив, что их нельзя воспринимать всерьез, да и чернила у него закончились.
Тем временем папа, почти чудесным образом излечившийся от болезни, во время которой уже опасались за его жизнь[268], смог объявить о создании своей «Священной лиги» 4 октября (хотя Англия официально подтвердила свое участие лишь 17 ноября) и начать подготовку к войне. Однако вскоре он обнаружил, что у короля Людовика XII есть в рукаве новая важная карта – племянник Гастон де Фуа, герцог Немурский, который в возрасте двадцати двух лет уже оказался одним из выдающихся полководцев своего времени. Мужественный, изобретательный и находчивый молодой человек умел мгновенно принимать решения, а приняв, посылал армию вперед со скоростью молнии. Броска из Милана в начале февраля 1512 г. оказалось достаточно, чтобы помешать несколько неуклюжей попытке захватить Болонью силами папского войска, состоявшего главным образом из испанцев под предводительством испанского вице-короля Неаполя Рамона де Кардона; к сожалению, жители Брешии и Бергамо решили, что, пока французские войска в походе, настал удобный момент для восстания и возвращения к вассальному служению Венеции. Быстро выяснилось, что они ошибаются. Герцог Немурский вел свое войско в непогоду, днем и ночью, по пути разбил отряд венецианцев, который пытался его перехватить, устроив бой в четыре часа утра при свете звезд, и подошел к стенам Брешии прежде, чем на ее защиту встало достаточное количество людей. Он и его друг Баярд возглавили атаку, сражаясь босиком, чтобы крепче держаться на покатой и скользкой земле. Брешию взяли штурмом, главаря мятежников обезглавили на центральной площади, а город подвергли пятидневному разграблению, во время которого немецкие и французские солдаты нападали на местных жителей, убивая и насилуя с ужасающей жестокостью. Понадобилось еще три дня, чтобы убрать 15 000 трупов с городских улиц. Бергамо поспешил заплатить 60 000 дукатов, чтобы избежать подобной участи, и на этом мятеж закончился.
Однако военная кампания продолжалась. Герцог Немурский, настроенный не давать своим врагам передышки, вернулся в Милан за свежими войсками и немедленно отправился в новый поход. С войском, которое насчитывало около 25 000 человек, он направился прямиком в Романью, куда сторонники папы вернулись после последнего поражения. Кардона очень хотел по возможности избежать столкновения, и не только потому, что его войско уступало французам в численности и умении: в течение нескольких недель он ожидал прибытия подкрепления из 6000 швейцарцев, а тем временем у него были веские основания считать, что обещанное Генрихом VIII вторжение во Францию вот-вот начнется, и в этом случае основную часть французской армии придется увести из Италии. По тем же причинам герцогу Немурскому было крайне важно форсировать сражение. В начале апреля он подошел к Равенне и осадил город.
Эта уловка, направленная на то, чтобы выманить папскую армию, была обречена на успех: Кардона не мог позволить французам захватить столь важный город у себя под носом и пальцем не пошевелить, чтобы спасти его. Так что в Пасхальное воскресенье, 11 апреля 1512 г., на плоской болотистой равнине у стен города развернулась битва.
Из всех столкновений, описанных в итальянских хрониках с момента, когда почти двадцать лет назад молодой Карл VIII принял первое судьбоносное решение установить французское владычество на полуострове, битва при Равенне была самой кровавой. На такой ровной территории было мало возможностей проявить тактические умения, и обе стороны просто бились огнестрельным оружием, мечами, пиками и копьями. Когда сторонники папы наконец бежали с поля боя, они оставили на нем почти 10 000 погибших испанцев и итальянцев, не говоря уже об артиллерии и припасах, которые были немедленно захвачены французами. Кроме того, в руках французов оказались несколько ведущих испанских военачальников (некоторые были серьезно ранены) и папский легат кардинал Медичи. Сам Рамон де Кардона, бежавший еще днем (говорят, что он гнал лошадь до самой Анконы), стал одним из немногих, кто выжил и не получил ранения.
Однако, как писал Баярд через два дня после битвы своему дяде, епископу Гренобля, несмотря на то что король Людовик XII выиграл битву при Равенне, его армия расценивала ее как поражение. Это и в самом деле была пиррова победа: потери одной только кавалерии составили более 4000; из 15 немецких военачальников 12 погибли, а из французских товарищей Баярда по оружию, бившихся с ним бок о бок в последние двенадцать лет, в живых не осталось почти никого. Хуже всего было то, что сам герцог Немурский погиб в момент победы в характерной для него импульсивной попытке не дать испанцам отступить. Это была невосполнимая утрата, оставившая его войско в замешательстве и без военачальника. Его место занял сеньор де ла Палис – достойный ветеран итальянских войн, который был вдвое старше герцога и не обладал ни скоростью, ни стилем своего предшественника, прозванного «Молнией Италии». Если бы юный герцог остался в живых, он, вероятно, собрал бы остатки армии и пошел на Рим и Неаполь, вынудив папу Юлия II