Два года спустя, в 1537 г., этот момент настал. В промежутке произошло много событий: в октябре 1535 г. Франческо II Сфорца умер, не оставив потомства, и король Франции немедленно заявил претензии на Миланское герцогство от имени своего сына Генриха Орлеанского; брат императора Фердинанд, римский король, сделал то же самое от имени одного из собственных отпрысков, и к следующему лету два давних врага вновь вступили в войну. Армия под личным командованием императора пересекла французскую границу и проникла далеко в Прованс, осадив Арль и Марсель и разорив все земли по пути; это опустошение могло сравниться лишь с тем, которое оставляли за собой отступавшие французы. Однако затем события приняли иной оборот. В рядах императорской армии случилась вспышка дизентерии, продолжавшаяся до тех пор, пока больше половины солдат не умерли или не оказались недееспособными. Оставшееся войско, которое постоянно донимала французская кавалерия, по мере сил медленно отступало, и к концу сентября, всего через два месяца после начала, первая фаза войны окончилась громкой победой Франции.
Венеция сделала все возможное в качестве посредницы, а когда ее усилия не увенчались успехом, не стала принимать участия в столкновениях; однако следующим шагом Франциска стала попытка непременно втянуть ее в войну. Он тайно договорился с Сулейманом, что французы развернут новую кампанию против империи во Фландрии, оттянув большую часть императорских войск, а османская армия одновременно проникнет дальше на территорию Венгрии; при этом французский и турецкий флот под командованием Барбароссы сообща выступят против Неаполитанского королевства. Для венецианцев перспектива войны у входа в Адриатику была достаточно неприятной, но их еще больше напугало прибытие посла от султана, который предложил республике поддержать этот новый союз.
Сулейман хорошо рассчитал свое предложение: если Венеция его примет, он заручится ее помощью и займет несокрушимую позицию в Центральном Средиземноморье, откуда впоследствии сможет поставить ее на колени; если же она откажется, это даст ему удобный предлог, чтобы немедленно выступить против нее. С учетом всех обстоятельств, согласие Венеции, должно быть, казалось ему более вероятным, но после драматичных доказательств раскола христианского мира она могла принять любое решение. В любом случае султан вряд ли проиграл бы.
Дож Гритти и его советники оказались в весьма затруднительном положении. Вновь связываться с империей было, разумеется, немыслимо, но отказать султану означало навлечь на себя месть, для которой у Сулеймана сейчас было особенно выгодное положение и о которой венецианцы предпочитали не думать. В соответствии с этим они отправили султану максимально вежливый, но неопределенный ответ; тем временем генерал-капитан Джироламо Пезаро получил срочные указания избегать любых встреч с французскими или иными иностранными кораблями, в особенности с турецкими – разве что безопасность самой Адриатики окажется под угрозой.
Ждать ответа султана пришлось недолго. Первыми пострадали венецианские купцы в Сирии, которых он обложил новым десятипроцентным налогом на все товары. Затем настала очередь венецианских кораблей в море, на которые систематически нападали все турецкие суда, которые им случалось встретить. Некоторые неизбежно оказывали сопротивление, так что вскоре султан заявил, что на него совершили неоправданное нападение, и объявил войну. Вскоре после этого, к концу августа 1537 г., османский флот появился у берегов Корфу. Настала очередь Венеции просить о помощи. Остров был венецианской колонией с 1386 г. и служил ей главной морской и торговой базой в Южной Адриатике, особенно после потери портов-близнецов Метони и Корони в 1499 г. Учитывая близость Корфу к Неаполитанскому королевству, его стратегическая ценность была так же велика для Испании и империи. Однако просьба о помощи, с которой Венеция обратилась к этим государствам, осталась без ответа; более того, курсировавший неподалеку имперский флот под командованием адмирала-кондотьера Андреа Дориа отплыл в Геную. Никто не поверил отговоркам Дориа, что он не может вступать в бой без указаний от императора: венецианцы отлично знали, что генуэзец Дориа всегда их ненавидел и никогда не предложил бы им помощь, если этого можно избежать. Они остались один на один с врагом.
К счастью, Корфу был хорошо укреплен. Город, находившийся посередине восточного побережья острова, лежал, как и сегодня, позади высокой цитадели, возвышавшейся над скалистым полуостровом, который выдается еще дальше на восток, по направлению к побережью Албании; оттуда можно контролировать подступы и по суше, и по морю. Внутри цитадели располагался гарнизон численностью около 2000 итальянцев и примерно такого же числа жителей Корфу, плюс экипажи тех венецианских судов, которые в то время находились в порту. Провизии и боеприпасов было в достатке, моральный дух войска высок. Все это потребовалось, ибо, к своему смятению, защитники обнаружили, что им грозит не просто атака с моря, а совместная операция флота и сухопутных войск, тщательно спланированная и довольно масштабная. 25 августа турки высадили 25 000 человек и выгрузили 30 пушек в селении Патара примерно в трех милях от города, а пять дней спустя к этому войску присоединилось значительное подкрепление. Местные крестьяне и простые жители понесли ужасные потери, но цитадель стойко держалась, несмотря на постоянные обстрелы турецкими орудиями с суши и с моря и на несколько попыток взять ее штурмом. К счастью, затем начался дождь. Корфу всегда славился яростными штормами, но те бури, что разразились в начале сентября 1537 г., можно считать исключительными даже по местным меркам. Пушки невозможно было перетаскивать по грязи; в турецком лагере разразились малярия и дизентерия. 15 сентября, всего после трех недель осады, османская армия погрузилась на корабли, а ликующий гарнизон, который еще не до конца поверил в эту удачу, остался праздновать победу.
Но война не закончилась. Действовал флот Барбароссы, а другие средиземноморские гавани и острова, оставшиеся в руках венецианцев, не имели столь хороших укреплений, как Корфу. Многие из них теоретически находились под защитой республики, но фактически ими правили отдельные венецианские семьи, у которых не было возможности отразить продолжительную атаку. Один за другим сдались Нафплион и Мальвазия на восточном побережье Пелопоннеса, затем острова – Скирос, Патмос, Эгина, Иос, Парос, Астипалея; все они были значительно ближе к материковой части Турции, чем к Венеции, чей флот теперь оказался почти целиком заблокирован скоплением турецких кораблей в узких проливах Адриатики.
Победа на Корфу уже перестала радовать венецианцев, так как каждую неделю приходили сообщения о новых поражениях и потерях. Сулейман вновь перешел в наступление, а европейские державы, несмотря на все планы и обещания, оказались не способны сформировать союз, который существовал бы не только на бумаге и не был бы отравлен взаимными подозрениями и мелкими ссорами еще до своего образования. Летом 1538 г. такую попытку предприняли Венеция, папа римский, император и римский король – со всем пылом крестового похода и такой степенью безумного оптимизма, что участники уже даже строили планы разделения Османской империи между собой; попытка эта закончилась не захватом Константинополя, как они воображали, а очередным поражением у Превезы – турецкой крепости на побережье Эпира, где за 1569 лет до того произошло сражение при Акции[284]. Именно здесь Андреа Дориа, которого уговорили вернуться к театру военных действий, всячески тянул и медлил, при любом удобном случае мешая венецианскому командующему, пока битва не была фактически проиграна. Поскольку Дориа не был ни трусом, ни дураком, единственным объяснением остается предательство или злой умысел. В любом случае он косвенно ответственен за потерю семи венецианских галер. Турки же не понесли никакого ущерба.
Словом, Венеция переживала не лучшие времена, когда поздним вечером 28 декабря 1538 г. на 84-м году жизни умер дож Андреа Гритти – как говорят, от излишнего количества жареных угрей, съеденных за рождественским столом. Он всегда был любителем чувственных наслаждений, и еще до его избрания другой сенатор, Альвизе Приули, как-то сказал: «Мы не можем сделать дожем человека с тремя незаконнорожденными детьми в Турции»; если верить записям его современников, Гритти произвел на свет еще по меньшей мере двоих детей – одного из них ему родила монахиня по имени Челестина. Возможно, это стало одной из причин того, что он так и не заслужил истинной любви своих подданных. Однако они многим были ему обязаны – и за его юношеский героизм на поле боя, и за более поздние дипломатические достижения, которые принесли им многолетний мир. Даже под конец жизни, в 1537 г., он в течение трех дней выступал в сенате против войны с султаном, и для победы в голосовании ему не хватило всего одного голоса. Незадолго до этого он добивался официального разрешения отречься от трона и спокойно удалиться в великолепное палаццо, которое для него построили недалеко от церкви Сан-Франческо делла Винья[285]; однако поняв, что война неизбежна, он отозвал свою просьбу. Его похоронили со всей пышностью и церемониями, которые он так любил при жизни, в церкви Сан-Франческо, строительство которой под руководством Сансовино завершилось всего четырьмя годами ранее; там до сих пор можно видеть его надгробие слева от главного алтаря[286].
К тому времени стало ясно, что Венеции нужно договариваться с султаном о мире на любых возможных условиях, поэтому одним из первых распоряжений преемника Гритти, семидесятисемилетнего Пьетро Ландо, была отправка полномочного представителя в Константинополь. Из всех недавних потерь самыми болезненными стали Нафплион и Мальвазия – последние торговые базы Венеции на Пелопоннесе, так что первоочередной задачей посла Томмазо Контарини в рамках мирных переговоров стало возвращение этих двух портов, за которые республика была готова заплатить солидный выкуп – первоначальную сумму 150 000 дукатов можно было поднять до 300 000, если султан окажется особенно несговорчивым. Вторая сумма была огромной по любым меркам, и венецианцы считали, что Сулейман ей обрадуется, поскольку у него возникли новые заботы на востоке, и венецианцы знали, что в западных водах он не против заключить хотя бы перемирие. Однако на деле ничего не вышло, и в конце концов в октябре 1540 г. Венеция была вынуждена согласиться на договор, условия которого были гораздо жестче, чем она себе представляла. Предложенные ею 300 000 дукатов потребовали в качестве общей репарации, но при этом и речи не шло о возвращении Нафплиона, Мальвазии или любых других территорий, утраченных ею в последние три года. В будущем венецианским судам запрещалось входить в турецкие порты или покидать их без позволения. Далее шел десяток менее важных пунктов, каждый из которых словно был специально рассчитан на то, чтобы унизить республику и причинить ей максимальные неудобства. Но к тому времени у Венеции не осталось выбора, так что Пьетро Ландо, который за четверть века до того отличился как один из самых лихих полководцев своего времени, выпала печальная судьба отдать врагу еще один кусок Левантийской империи его города.