Флот собрался у острова Корфу и направился к югу в поисках врага. С некоторым беспокойством союзники обнаружили, что за восемь месяцев, прошедшие с окончания сражения при Лепанто, Селим сумел построить новый флот из 150 галер и 8 галеасов; последние были новшеством для турок, которых явно впечатлило то, как блестяще Дон Хуан использовал их при Лепанто. Однако ходили слухи, будто корабельные плотники, понимавшие, какая судьба их ожидает, если они не построят корабли к назначенному султаном сроку, были вынуждены использовать сырую древесину; что пушки отливали в такой спешке, что многие из них были бесполезны; и что команды, насильно завербованные на корабли после ужасающих потерь при Лепанто, были почти необученными. Одним словом, они вряд ли доставили бы союзникам большие неприятности. Основной трудностью было вынудить их сражаться.
Так и вышло. Оба флота встретились у крепости Модон, которая на протяжении 250 лет была одним из главных венецианских торговых постов на Пелопоннесе, пока не сдалась султану в 1500 г. Турки немедленно бросились в гавань; союзники последовали за ними, заняли позицию с внешней стороны гавани, у Наварино (современный Пилос) и приготовились ждать. Они знали, что Модон не сможет долго содержать флот таких размеров. Гористые внутренние земли за крепостью представляли собой бесплодное бездорожье; все припасы приходилось доставлять морем. Рано или поздно враг выйдет из укрытия, и повторится то, что случилось при Лепанто.
Однако надеждам Венеции вновь было суждено разбиться, и вновь из-за испанцев. 6 октября Дон Хуан внезапно объявил, что он больше не может оставаться в греческих водах и возвращается на запад. Потрясенный Фоскарини спросил о причине такого решения; на неубедительный довод Дона Хуана, что у него кончаются припасы, Фоскарини сразу предложил ему пополнить их из своих запасов и при необходимости заказать все нужное из Венеции. Однако Дон Хуан, явно действовавший согласно новым приказам из Испании, остался непоколебим. Колонна встал на его сторону. Фоскарини пришлось признать, что его флот недостаточно велик, чтобы в одиночку бросить вызов туркам. Кипя от злости при мысли об упущенной возможности, он отдал приказ возвращаться – ничего другого ему не оставалось.
Всю ту зиму венецианский посол в Мадриде обхаживал короля Филиппа II. Турки, убеждал он его, стремятся к мировому господству; они на протяжении пятисот лет расширяли свои владения и продолжают это делать; чем дольше им позволят продвигаться дальше, тем сильнее они станут, и тем труднее будет им сопротивляться; долг короля перед христианским миром (и перед самим собой, если он хочет сохранить трон) – вступить с ними в борьбу и не прекращать ее до тех пор, пока работа, столь славно начавшаяся при Лепанто, не завершится полностью. Однако Филипп II не желал прислушиваться к доводам посла. Король ненавидел Венецию и не доверял ей; что касается турок, то свой долг он весьма успешно исполнил в прошлом году – после такого разгрома они еще не скоро поднимут голову. В то время Филипп II был целиком поглощен восстанием Вильгельма Молчаливого в исторических Нидерландах. Он ведь не обратился к Венеции с мольбами о помощи в решении своих проблем, так почему он должен и дальше помогать ей в решении ее задач?
Той же зимой французский король Карл IX был занят интригами против Филиппа II на трех разных направлениях. Он всячески поддерживал восстание в исторических Нидерландах; на Средиземноморье добивался контроля над Алжиром, и эти его махинации вполне могли быть причиной, по которой Филипп II отозвал Дона Хуана из Наварино; в Венеции и Константинополе его послы усердно трудились над установлением мира между султаном и Венецианской республикой. К весне им это удалось. Венеция не желала мира; после битвы при Лепанто она прилагала все усилия, чтобы сохранить целостность Священной лиги и убедить ее членов присоединиться к полномасштабному наступлению, которое, с божьей помощью, закончится лишь в самом Константинополе. Однако в этом Венеция потерпела неудачу. Филипп II ее планами откровенно не интересовался, отношение к ним нового папы Григория XIII было немногим лучше. Покинутая союзниками Венеция прекрасно понимала, что продолжать войну в одиночку означает навлечь на Адриатику новые вторжения турок, а это, весьма вероятно, привело бы к захвату Крита и ее последней цитадели в Леванте; так что венецианцы были вынуждены согласиться на предложенные им условия. 3 марта 1573 г. они подписали мирный договор, по которому Венеция среди прочего обязалась выплатить султану 300 000 дукатов в течение трех лет и отказаться от притязаний на Кипр.
Во владениях самого испанского короля люди громко выражали ужас и отвращение. В Мессине Дон Хуан в ярости сорвал знамя Священной лиги с мачты своего корабля и поднял испанский флаг. Как прав был король, говорили подданные Филиппа II, в своем недоверии к этим венецианцам: они непременно предали бы его рано или поздно. Все вели себя так, словно и не было победы при Лепанто.
По сути, так оно и было. Несмотря на все ликование и радостные крики, несмотря на возникновение великой легенды о битве при Лепанто, которая существует и по сей день, правда состоит в том, что одно из самых прославленных морских сражений оказалось совершенно бесполезным в долгосрочной стратегической перспективе. Однако тем, кто больше всех жаловался, следовало винить лишь самих себя.
Правление дожа Альвизе Мочениго началось с двойной катастрофы: провала экспедиции 1570 г. и потери Кипра. Продолжилось оно триумфом при Лепанто, который мгновенно поднял дух венецианцев от низшей точки до такой экзальтации, которой, пожалуй, еще не бывало в истории республики. До конца своего краткого, но полного событий правления старому дожу предстояло увидеть еще один всплеск народного ликования и еще одну катастрофу, более масштабную, чем предыдущая.
Первым из этих событий стал визит двадцатитрехлетнего короля Франции Генриха III в июле 1574 г. Обстоятельства этого визита были необычными, если не сказать больше. Генрих получил корону короля Польши в феврале того же года – благодаря ухищрениям своей матери Екатерины Медичи; однако в мае, после неожиданной смерти его старшего брата Карла IX, его спешно призвали в Париж, где его ждала французская корона. Опасаясь недовольства своих польских подданных, служению которым он посвятил свою жизнь всего три месяца назад, Генрих тайно, под покровом тьмы, покинул нежеланное королевство (прихватив с собой бриллианты польской короны, стоившие 500 000 экю) и не делал остановок в пути, пока не достиг территории Священной Римской империи. Затем, после короткого визита в Вену к императору Максимилиану, Генрих направился в Венецию.
После сепаратного мира с султаном и последовавшего охлаждения в отношениях с Испанией и Священной Римской империей связи с Францией приобрели для Венеции приоритетное значение, а потому венецианцы, всегда склонные к эффектным представлениям, решили устроить Генриху незабываемый прием. В Маргере короля приветствовали шестьдесят сенаторов в алых бархатных одеждах; оттуда целая флотилия золоченых гондол повезла его на остров Мурано, где Генриха III ожидал почетный караул из шестидесяти алебардщиков, одетых в специально сшитую форму в национальных цветах Франции, а также сорок молодых отпрысков самых знатных венецианских семей, которые должны были стать его личной свитой на время визита. Торжественный въезд короля в город был запланирован на следующий день, однако в тот же вечер Генрих III, надев черный плащ, сумел ускользнуть незамеченным и отправился на тайную прогулку по венецианским каналам.
На следующее утро дож Мочениго торжественно прибыл на Мурано, и двух правителей повезли по каналам в Лидо, где они проплыли под триумфальной аркой (ее специально для этого события спроектировал Палладио, а расписали арку Веронезе и Тинторетто) и вошли в храм Сан-Николо под торжественное исполнение гимна Te Deum[305]. Когда служба закончилась, они вновь сели в парадную барку и отправились через Бачино-ди-Сан-Марко по Гранд-каналу к палаццо Фоскари, которое, как и соседнее палаццо Джустиниани, в честь молодого короля было задрапировано золотой тканью, алым бархатом и голубым шелком с вышитыми геральдическими лилиями.
В течение следующей недели Генрих целыми днями (и большую часть ночей) пребывал в зачарованном состоянии. Действие всех законов, регулирующих расходы, было приостановлено; знатных венецианцев побуждали надевать самые роскошные одежды и украшать себя самыми великолепными драгоценностями. Проводились пиры и парады, театральные представления, выступления танцоров и акробатов. Генрих стал почетным членом сената и посетил одно из его заседаний. Стеклодувы Мурано устраивали выставки своего мастерства прямо под его окнами. Король нанес визит девяностосемилетнему Тициану и позировал Тинторетто. В один из немногих свободных моментов он даже нашел время насладиться ласками самой популярной венецианской куртизанки Вероники Франко; рассказывают, что он выбрал ее после тщательного просмотра альбома с миниатюрами, который показали ему с этой целью представители синьории. Однако венецианцы твердо намеревались продемонстрировать королю, что они живут не только ради красоты и удовольствий, но и для других целей. Однажды ранним утром они отвезли его в Арсенал и показали киль строящегося корабля; в тот же день на закате они вновь привезли Генриха на то же место, где тот же корабль уже стоял на стапелях, готовый к спуску на воду – полностью оснащенный, вооруженный, с запасами провизии в трюмах.
Лишь когда визит подходил к концу, дож Мочениго посетил короля под предлогом, что хочет подарить ему какую-то редкую книгу, и заговорил с ним о политике. Победа при Лепанто действительно была славной, сказал он, но она привела к тому, что влияние и без того властной Испании еще больше усилилось – а это должно вызывать сожаление у всех благомыслящих европейских государей. Дож искренне надеялся, что Франция, ныне заслуженно восстановившая свое былое величие, приложит все усилия, чтобы обуздать амбиции короля Филиппа II. Что касается религиозного вопроса во Франции (Варфоломеевская ночь случилась всего два года назад), то это, разумеется, не имеет к Венеции никакого отношения, однако он надеется, что его величество позволит ему высказать пожелание, чтобы пр