Этот рассказ о долгой борьбе за Крит в силу необходимости вышел кратким и эпизодическим. Из уважения к обычному читателю, для которого одно сражение, сухопутное или морское, кажется очень похожим на другое, мы не воздали должное многим эпизодам и схваткам той войны, многим мужественным поступкам и героизму, а некоторые из них и вовсе остались не упомянуты. По той же причине период длиной 40 лет описан всего на нескольких страницах – это очень мало даже по меркам нашего откровенно поверхностного исследования. Следовательно, прежде чем перейти к следующей главе, мы должны вернуться немного назад во времени и вновь обратить наши взгляды к Венеции.
За время Критской войны Венецией правили не менее семи дожей. Франческо Молин умер в 1655 г.; сменивший его Карло Контарини – всего 14 месяцев спустя; следующий дож, Франческо Корнаро, правил меньше всех в истории – с 17 мая по 5 июня 1656 г. Всем троим было за семьдесят, и, когда 15 июня сотым дожем Венеции был избран пятидесятидевятилетний Бертуччо Вальер, люди надеялись, что он проявит свойственную его относительной молодости энергию и разрешит ситуацию на Крите, которая стала казаться безвыходной. Увы, Вальер оказался безынициативным инвалидом, и в марте 1658 г. выборщики вновь принялись за работу. Джованни Пезаро был на десять лет старше Вальера, однако все еще обладал достаточным внутренним огнем; возможно даже, что своим избранием он обязан пылу, с которым нападал на своего предшественника несколькими месяцами ранее при обсуждении вопроса, стоит ли принимать предложения турок о мире. Вальер выступал за то, чтобы согласиться, и несколько других членов коллегии разделяли его мнение, однако негодующие речи Пезаро одержали верх. Возможно, он стал бы для Венеции тем лидером, в котором она так остро нуждалась, но за те 17 месяцев, что ему оставалось жить, он мало что успел. В сентябре 1659 г. его сменил Доменико Контарини; при нем Кандия в конце концов пала, и с турками был наконец восстановлен мир.
Во время краткого и ничем не примечательного правления этих дожей внимание венецианского правительства сосредоточивалось главным образом на Крите, но не только на нем. Венеция всегда допускала, что война может распространиться и на другие направления, и, как мы видели, предприняла меры по обороне там, где считала это необходимым; по той же причине, как только начинались серьезные столкновения, она никогда не колебалась напасть там, где была возможность одержать легкую и быструю победу, пусть даже с риском открытия нового театра военных действий. Была ли такая политика мудрой для государства, чьи силы во много раз превосходил противник, – сомнительно, если не сказать больше; однако нельзя отрицать, что она работала. С 1645 по 1648 г. венецианский флот под командованием Леонардо Фосколо совершил несколько рейдов вдоль побережья Далмации, отбив ряд турецких атак с суши на принадлежавшие венецианцам города. Кульминацией этой кампании стал захват в 1648 г. турецкой крепости Клисса в нескольких милях к юго-востоку от Спалато[344]. В 1659 г. Франческо Морозини во время первого периода своей службы в качестве главнокомандующего флотом, после многочисленных безуспешных попыток вынудить турецкий флот к битве, выплеснул разочарование, устроив внезапную атаку на Каламату на юге Пелопоннеса. И город, и цитадель сразу сдались, что стало для Морозини первым шагом в отвоевании Мореи, которое произошло четверть века спустя.
Однако на протяжении всей Критской войны Венеция наслаждалась одним бесценным даром: вся остальная Европа оставила ее в покое. В 1648 г. Вестфальский мир положил конец Тридцатилетней войне; католический пыл испанцев и гражданский дух Венеции одинаково истощились; и, хотя последующие годы отмечены разнообразными мелкими столкновениями между европейскими правителями, ни одно из них не оказало значительного политического влияния на Венецию или на другие светские государства Италии. В самом деле, читая общеевропейскую историю того времени, поражаешься, насколько фокус сдвинулся к северу, оставив Апеннинский полуостров в густой тени спокойствия. Ему угрожали лишь турки, но, как продемонстрировали следующие двадцать лет, даже их время уже прошло.
43Морозини и Морея(1670 –1700)
Что бы ни происходило, он никогда не колебался; лицо его всегда носило приятное и спокойное выражение, которое говорило, однако, о гордости и большой уверенности в себе. И наконец, что о нем можно сказать наверняка, так это то, что он был благородным человеком и что республика никогда не имела и, возможно, не будет иметь другого такого сильного правителя.
Пятнадцать лет, последовавшие за падением Кандии, стали для Венеции мирными; она смогла навести порядок дома и постаралась восстановить свое пошатнувшееся финансовое положение. Это была нелегкая задача. В Леванте ее место заняли французские, немецкие и даже немногочисленные английские купцы; венецианские товары тем временем катастрофически выросли в цене, поскольку война на море вынуждала ее либо нанимать иностранные корабли для их транспортировки, либо, если она могла выделить для этого собственные суда, давать им в сопровождение вооруженный конвой. Вдобавок Венеция имела огромные долги, причем в некоторых случаях ставки по кредитам взлетали до 14 %. Однако постепенно, путем тщательно продуманного сочетания налогов, поощрений, тарифов, новых протекционистских законов и масштабной программы восстановления судоходства по Адидже, Венеция встала на ноги, и к моменту смерти Доменико Контарини в январе 1675 г. (ему было девяносто четыре года, и в течение полутора лет он был фактически прикован к постели после удара)[345] ее казна вновь стала наполняться.
Преемник Контарини, Николо Сагредо правил экономически возрожденной Венецией полтора года; за это время торговый квартал впервые вымостили камнем, а после смерти дожа 41 выборщик был избран в соответствии с той же невероятно сложной системой, которая действовала с 1268 г.[346] Какой бы она ни была неповоротливой, система хорошо работала на протяжении четырехсот с лишним лет; однако в тот раз обнаружилось, что по меньшей мере 28 выборщиков склоняются в пользу Джованни Сагредо – бывшего посла при правительстве Оливера Кромвеля и дальнего родственника покойного дожа Николо. Исход обсуждений был настолько определенным, что во дворце Сагредо уже начали собираться родственники и друзья, готовившиеся праздновать назначение, но тут один из прибывших привез тревожные вести: около 60 гондольеров собрались под окнами Дворца дожей и выражали бурное неодобрение кандидатуры Сагредо, угрожая даже побить его камнями во время процессии на площади.
Похоже, гондольеры не выдвинули никаких определенных обвинений, так что за эту демонстрацию им почти наверняка заплатил кто-то из конкурентов Сагредо. Как бы то ни было, члены совета оказались не готовы игнорировать сигналы опасности. Они отказались утвердить 41 выборщика и призвали голосовавших за них 11 проголосовать вновь. В конечном итоге Джованни Сагредо не получил шапку дожа, доставшуюся вместо него Алвизе Контарини – бывшему дипломату и члену коллегии, при котором Венеция продолжила мирный путь к процветанию.
Однако сохранять мир порой было нелегко. Когда в 1683 г. венгерские подданные императора Леопольда I подняли восстание и, пригласив на подмогу султана, привели огромную турецкую армию к воротам Вены, венецианским дипломатам, должно быть, потребовались все их умения, чтобы объяснить, почему Венеция решила не принимать деятельное участие в защите одной из главных христианских столиц. Неизвестно, напомнили ли они императору о том, какой незначительной и бесполезной была поддержка, предложенная им Венеции во время борьбы за Крит. Однако это была сухопутная война, и Венеция не имела в своем распоряжении военных сил, которые внесли бы полезный вклад в сражения. В любом случае Леопольд имел достаточно союзников, в том числе курфюрстов Саксонии и Баварии и еще более ценного, чем они, польского короля Яна Собеского. Уверенность Венеции в успехе императора вполне оправдалась: у турок было плохое командование и отсутствовала тяжелая артиллерия; попав под смертоносный перекрестный огонь между превосходно защищенным городом и войском, присланным на подмогу польским королем, они в панике бежали, оставив на поле боя 10 000 убитых. Их престиж был подорван, легенда уничтожена, а их упадок стал явно всем виден. Никогда больше турки не представляли серьезной угрозы для христианского мира.
Однако война не кончилась, и по мере продвижения христианских армий на всех направлениях император при поддержке папы римского и Яна Собеского отправлял в Венецию все новые и все более настойчивые призывы. Нужно сохранить движущую силу победы, говорили они; в новом наступательном союзе, в котором морские силы Венеции объединятся с сухопутными войсками, султана можно изгнать из Европы навечно, и никто не выиграет от этого изгнания больше, чем сама республика.
Венеция не стала сразу отвечать на это приглашение. У нее ушло больше десяти лет на то, чтобы оправиться от последствий Критской войны; это восстановление потребовало больших жертв и страданий, и она едва начала наслаждаться плодами мирной жизни. Неужели ей придется вновь все поставить на карту в очередном столкновении? Но после поражения турок у стен Вены ситуация, несомненно, изменилась. Следующий этап войны вполне мог хотя бы частично проходить на море; разве не требовали интересы и доброе имя Венеции перейти к более активным действиям? В последние несколько лет она молча сносила бесчисленные мелкие унижения и нападки от Порты, которые дорого обходились ее чести, а иногда стоили и золотых дукатов. Не платила ли она слишком высокую цену за ненадежное перемирие, которое в любой момент может нарушить султан? А если он решил прийти к какому-либо соглашению с императором и его друзьями? Разве тогда он не обратил бы на Венецию всю ярость своей уязвленной гордости? А если это случится, то сможет ли она надеяться получить поддержку от тех, кому только что сама отказала в помощи? Турки слабы и деморализованы; их омерзительный главнокомандующий, великий визирь Кара Мустафа, казнен по приказу султана; армия понесла огромные потери. Венеция, напротив, восстановилась и обрела относительную мощь; не настало ли время перейти в наступление – не только ради мести за потерю Кандии, но и для возвращения Крита, а возможно, и других своих прежних колоний? Этот вопрос обсуждался очень долго, и наконец, 19 января 1684 г., посла императора призвали в коллегию. Ему сообщили, что Венеция вступит в лигу.