Столкнувшись с перспективой, что столь великолепно начатая война с турками может так позорно застопориться, венецианцы вновь обратились к своему дожу за активным руководством. Морозини, которому было уже семьдесят четыре года, так до конца и не восстановил здоровье, однако, когда его попросили вновь принять на себя командование, согласился без колебаний.
Накануне отплытия, в среду 24 мая 1693 г., он прошел вместе с молчаливой процессией в собор Святого Марка, одетый в роскошную, расшитую золотом мантию капитан-генерала и с жезлом в руке. Говорят, что многие его подданные возражали против жезла как «слишком явного символа власти в свободном республиканском городе», но это не помешало им громко приветствовать Морозини из всех окон, когда после мессы он вышел, чтобы совершить церемониальный обход площади и пройти под несколькими триумфальными арками, специально возведенными по этому случаю.
На следующий день он в сопровождении карабинеров и алебардщиков, знаменосцев, военного оркестра и трубачей, патриарха и священников, синьории, прокураторов Святого Марка, папского нунция и иностранных послов, сената и, наконец, своей семьи и друзей торжественно проследовал от Монетного двора на углу Пьяццетты вдоль берега канала к дальней части Кастелло, где его ожидала парадная барка «Бучинторо», на которой его повезли через лагуну, запруженную богато украшенными гондолами, – вначале в церковь Сан-Николо ди Лидо для последней молитвы перед отъездом, а затем на его галеру. Едва он ступил на борт, как якорь подняли, и корабль с развернутыми парусами и фигурой льва святого Марка на носу вышел из порта Лидо и направился к Мальвазии, где уже собралась основная часть флота[353].
После столь славного отплытия последняя кампания Морозини оказалась некоторым разочарованием. Турки за зиму и весну укрепили оборонительные сооружения и в Канеа, и в Негропонте. Из-за встречных ветров Морозини не предпринял еще одну попытку пройти через Дарданеллы, а турецкий флот тем временем держался от него подальше. Морозини усилил гарнизоны в Коринфе и еще в одной-двух крепостях Мореи, прогнал несколько кораблей алжирских пиратов и наконец, чтобы не возвращаться совсем уж с пустыми руками, взял Саламис, Идру и Спеце, а затем отправился в гавань Нафплиона на зиму. Однако вскоре стало ясно, что перенесенное напряжение не прошло для него даром: весь декабрь он постоянно страдал от болей, вызванных камнями в желчном пузыре, и 6 января 1694 г. скончался.
Провожали его останки с ожидаемым размахом: вначале в Нафплионе, где его сердце и внутренние органы передали венецианской церкви Сан-Антонио, а затем в Венеции, в базилике Санти-Джованни-э-Паоло, откуда его прах отвезли в церковь Санто-Стефано для погребения. Здесь место его последнего упокоения отмечено резной надгробной плитой; однако величайший памятник Морозини находится не здесь, а в самом Дворце дожей, где в дальнем конце Зала выборов возвышается огромная триумфальная арка из мрамора, достающая почти до потолка и украшенная шестью символическими картинами Грегорио Ладзарини. Она не представляет собой ничего выдающегося ни в архитектурном, ни в художественном смысле[354] и потому выглядит еще более не к месту в таком неожиданном интерьере; однако мало какой памятник лучше демонстрирует уважение, с которым Венеция относилась к последнему из своих великих воинов-дожей, и благодарность, которую она испытывала к нему за то, что он хотя бы на несколько лет сумел отчасти восстановить ее прежнюю уверенность в себе.
Неизбежная задача сменить Франческо Морозини на троне дожа легла на плечи Сильвестро Вальера, сына того самого Бертуччи Вальера, который недолгое время занимал тот же пост около сорока лет назад. С момента избрания стало ясно, что от него не ждут исполнения военных обязанностей Морозини; многие венецианцы решительно республиканских взглядов, как бы сильно они ни восхищались личностью Морозини, тревожились из-за потенциально опасной концентрации гражданской и военной власти в руках одного человека, и не желали, чтобы случай с Морозини стал прецедентом. Соответственно, в клятве нового дожа указали, что отдельное избрание капитан-генерала в будущем может быть временно приостановлено лишь с согласия четырех из шести советников дожа или двоих из трех глав Совета сорока; и даже тогда оно должно получить одобрение сената и двух третей Большого совета при кворуме не менее 800 членов. Эти предосторожности оказались более чем адекватными: никогда больше в истории республики ни один дож не отправлялся на войну.
Пост главнокомандующего доверили Антонио Дзено, который отплыл следующим летом и 7 сентября 1694 г. высадил около 9000 человек на острове Хиос. Остров уже мог похвастаться большой численностью христианского населения – и католиков, и православных; у представителей каждой конфессии был свой епископ, и они оба поспешили приветствовать венецианцев и уверить их в своей поддержке в борьбе против турецкого гарнизона, состоявшего всего из 2000 человек и размещавшегося в цитадели над городом. Немедленно начался артиллерийский обстрел; гавань удалось захватить без боя вместе с тремя стоявшими в ней на якоре турецкими судами, а гарнизон сдался 15 сентября в обмен на гарантию свободного перемещения на материк.
Пока все шло хорошо, и, когда до Хиоса дошла весть о приближении турецкого флота примерно из 50 кораблей, венецианцы еще больше воодушевились. К тому времени турки уже много лет изо всех сил избегали морских сражений, так что капитаны Дзено не особенно восхищались их искусством мореплавания, да и храбростью тоже. К несчастью, как раз в тот момент, когда капитан-генерал намеревался выйти из узкого пролива, отделяющего Хиос от материка, и выйти в открытое море, ветер стих, и воцарился полный штиль, во время которого бой был невозможен; а когда 20 сентября подул слабый бриз, он оказался попутным для турок, и те, видя опасность, быстро повернули домой и добрались до гавани Смирны прежде, чем венецианцы успели их догнать. Дзено, все еще готовый сражаться, встал на якорь на рейде перед гаванью; едва он это сделал, как на борту его флагманского корабля ему нанесли визит три местных консула, представлявших три европейские державы, не входившие в лигу, – Англию, Францию и Нидерланды; они просили его не рисковать жизнями и собственностью живущих в городе христиан и не устраивать неспровоцированных нападений и, как говорят, подкрепили свои уговоры «значительной суммой денег». Дзено согласился – возможно, во многом потому, что сам испытывал нехватку припасов, – и вернулся на Хиос[355].
Однако до великого морского сражения, которого так ждали большинство венецианских капитанов, оставалось совсем недолго. Султан, приведенный в ярость потерей одного из самых ценных прибрежных островов, отдал приказ вернуть Хиос любой ценой; в начале февраля 1695 г. получил сигнал к отплытию новый турецкий флот, состоявший из 20 самых тяжелых боевых кораблей, называемых султанами, 24 галер и нескольких галиотов. Антонио Дзено вновь вышел ему навстречу с флотом, который был примерно равен турецкому и в который входила довольно большая эскадра, отправленная мальтийскими рыцарями. Около 10 часов утра 9 февраля оба флота наконец вступили в битву у островов Спалмадорес в северной части пролива. Бой был долгим и ожесточенным; венецианцы совершили несколько выдающихся подвигов (турки, вероятно, тоже, однако их достижения не записаны в венецианских хрониках). Когда оба флота разошлись с наступлением ночи, несмотря на тяжелые потери с обеих сторон (венецианцы потеряли 465 человек убитыми и 603 ранеными), исход битвы все еще не был решен.
Оказалось, что этот бой был лишь первым этапом. Корабли обеих сторон встали на якорь вне досягаемости от выстрелов друг друга и целых десять дней выжидали и наблюдали. 19 февраля в спину туркам подул сильный северный ветер, и они вновь бросились на противника. Пока они сражались, ветер усилился до штормового, и море стало настолько бурным, что сделало близкое маневрирование невозможным. Венецианцы отчаянно пытались выйти на ветер, но постепенно турки вынудили их отступить по узкому проливу к стенам гавани. В такую погоду вход в порт был невозможен – по крайней мере, для тяжелых галеасов; они могли лишь дрейфовать на рейде, где их снова и снова обстреливали преследовавшие их турки. Потери венецианцев в этой катастрофе были огромными, турки же отделались сравнительно легко. Главнокомандующий созвал военный совет, но похоже, исход битвы был уже предрешен. Для охраны крепости не осталось достаточного числа людей, укрепления находились в плачевном состоянии, казна пустовала, а припасы подходили к концу. Турки обязательно снова атакуют задолго до того, как придет какая бы то ни было помощь, и в этом случае последствия будут катастрофическими. Лишь командующий сухопутными войсками барон фон Штайнау считал, что Хиос можно удержать, но с ним никто не согласился. К этому времени, если верить написанному тогда письму, автором которого почти наверняка был кто-то из присутствовавших[356], «капитан-генерал плакал как дитя; он совершенно пал духом и мог лишь повторять: “Делайте как знаете – все в ваших руках!”».
Вот так и вышло, что остров Хиос был завоеван, а меньше чем через полгода вновь потерян. Ночью 20 февраля все военное имущество, которое можно было увезти, погрузили на корабли, а оборонительные сооружения разрушили или разобрали – по крайней мере, там, где это стоило усилий. Утром 21 февраля флот вышел из гавани; вместе с военными, дабы избежать мести турок, уплыли и самые видные католические семьи – им даровали новые поместья в Морее в качестве компенсации за оставленное на Хиосе имущество. Даже с отплытием флота Венецию преследовали неудачи. Едва последний корабль обогнул мол, как один из самых важных уцелевших кораблей Дзено,