Уже в первой половине XV в. Венеция отказалась от старого типа весельных галер в торговом флоте. Новые, построенные за границей «округлые» (то есть с более широкими бимсами) парусные корабли были не только более экономичными, поскольку обладали гораздо большей грузоподъемностью и не требовали огромной команды гребцов (в те дни гребцами всегда были вольные люди), которые, в свою очередь, нуждались в пище, воде и регулярных периодах отдыха на берегу; эти корабли было проще защитить, поскольку на их борт можно было поднять тяжелые орудия, не опасаясь перегруза судна. В отличие от северных и атлантических государств Венеция продолжала отдавать предпочтение галерам в качестве основы своего военного флота, ограничив кораблестроение лишь старыми моделями. На первый взгляд кажется, что для такого решения имелись веские причины: галеры были более маневренными, особенно в неглубоких водах Адриатики, а поскольку они не полагались на милость погоды, их скорость и поведение можно было точнее предсказывать; что касается недостатка в разнообразии моделей, то это не имело большого значения в те времена, когда республика еще владела многочисленными базами снабжения в Восточном Средиземноморье. Корабли же округлой формы требовали гораздо более серьезных расходов на строительство и оснастку, особенно для Венеции, которая вечно страдала от нехватки древесины – и для строительства кораблей, и в качестве топлива для отливки пушек. Корабельная пушка, говорила себе Венеция, в любом случае не представляет большой ценности в узких проливах Средиземного моря: чаще всего ее выстрелы неточны и не могут сравниться со стационарными береговыми батареями. Если поставки тяжелого пороха ограниченны, то приоритет следует отдавать именно батареям.
К счастью для Венеции, турки были склонны мыслить похожим образом, и, пока у нее не было других серьезных противников на море, не появлялось и стимула полностью менять Арсенал и выбрасывать старые механизмы и оборудование, навыки и методы, чтобы запускать новые, крайне дорогостоящие и сулившие множество проблем и трудностей программы без их ясного понимания и надежных решений. Это объясняет, почему даже в 1571 г. битва уровня Лепанто все равно могла вестись между весельными галерами; в северных водах о таком и не помышляли, полагаясь на суда и тактику, гораздо больше приближенные к битве при Саламине за 2000 лет до того, чем к сражению Дрейка с испанской Непобедимой армадой в 1588 г.
Тем временем кораблестроители в Англии, Франции, Голландии и Испании быстро продвигались вперед, разрабатывая новые галеоны с улучшенной системой парусов и такелажа, дававшей им возможность идти против ветра, и с тяжелыми пушками, которые помещались гораздо ниже уровня палубы и увеличивали устойчивость кораблей. Такие суда одинаково хорошо подходили и для военных, и для торговых целей, и с начала XVII в. стали доминировать в Средиземном море, отнимая у Венеции все больше торговых перевозок. Так и вышло, что старомодные округлые торговые суда республики, медленные и более уязвимые, стали излюбленной целью берберских пиратов; а поскольку им приходилось плавать исключительно в сопровождении конвоя, они фактически сделались недоступными по цене и ушли с рынка.
Примерно с 1650 г. Венеция изо всех сил старалась нагнать остальные державы в области кораблестроения. Вначале она по мере надобности покупала или нанимала английские и голландские корабли; несколько галеонов использовались на более поздних этапах Критской войны, хотя к ним по-прежнему относились как к плавучим пушечным платформам (так же, как и к галеасам, которые столь успешно использовались в битве при Лепанто): одна или несколько галер выводили их на позиции на буксире, прежде чем с них давали огневые залпы. Лишь в 1667 г. Венеция начала строить собственные линейные корабли в Арсенале, используя в качестве образца привезенное из Англии судно; но даже в 1695 г., когда венецианский капитан-генерал предложил использовать в качестве флагманского корабля один из галеонов нового типа, ему это не разрешили. Дело в том, что, хотя к рубежу веков Венеция и создала небольшой флот из относительно современных военных кораблей собственного производства, она никогда не была в них до конца уверена или довольна ими. Даже в победных боях Фаланджини и Андреа Пизани весельные галеры составляли не менее половины флота.
К тому времени пришлось посмотреть в глаза еще одной горькой правде: Венеция утратила господство над Адриатикой; это в полной мере продемонстрировал 1702 г., когда перемещения французских кораблей у границ лагуны привели к отмене ежегодной церемонии обручения с морем в день Вознесения. С того времени английские, французские, голландские, австрийские и даже русские военные корабли свободно пользовались всем заливом, игнорируя протесты Венеции, которые, правда, становились все более редкими по мере того, как республика постепенно мирилась с реальностью. Что касается торговых перевозок, то тут ее положение стало еще более унизительным. В Средние века все иностранные торговые суда, входившие в воды Адриатики, были обязаны привозить свои грузы в Венецию, откуда они затем доставлялись к месту назначения. Позже это правило стало менее строгим; вместо этого венецианские патрули обложили пошлиной все грузы, направлявшиеся в другие порты, и обеспечили должное соблюдение других правил, касавшихся тарифов, карантина и, самое главное, традиционной государственной монополии на соль. В XVIII в. торговые суда, более быстрые и лучше оснащенные, чем патрульные, могли себе позволить посмеяться над попытками контролировать их передвижения, и беспрепятственно плыли в имперский Триест, папскую Анкону и в любые другие порты.
Лишь в 1756 г., при Альвизе Пизани, Венеция предприняла активные шаги для исправления ситуации. К тому времени требования правительства, чтобы все венецианские корабли в Восточном Средиземноморье плавали под конвоем для защиты от берберских пиратов, оказались тщетными. Владельцам кораблей порой приходилось ждать сбора конвоя по нескольку месяцев, и, когда корабли выходили из порта, их скорость ограничивалась скоростью самого медленного судна; а когда они прибывали в порт назначения, происходивший в результате переизбыток товаров оказывал катастрофическое влияние на цены. Из-за этого любым кораблям длиной более 70 футов, с командой не менее 40 человек и минимум с 24 пушками разрешили плавать без сопровождения. Это решение оказалось достаточно удачным и привело к резкому росту кораблестроения в Арсенале в ответ на спрос на корабли требуемого размера. Как следствие, торговля стала расширяться не только на восток, но и на запад, в особенности в те периоды европейских войн, когда Венеция могла предложить преимущество нейтрального флага. Однако берберские пираты, которые и сами не ленились следить за развитием кораблестроения, оставались угрозой еще двадцать лет, пока Венеция не поступилась самолюбием еще немного и откровенно не откупилась от них. И даже тогда, как мы еще увидим, проблема не была решена до конца; тем не менее в течение последних тридцати лет существования республике удалось почти вдвое увеличить объем торговых перевозок, и в 1794 г. в государственном реестре значились не менее 309 венецианских торговых судов.
Одновременно с ростом кораблестроения случился и значительный подъем в транзитной торговле. В начале века она резко снизилась, особенно после того, как в 1719 г. император Карл VI объявил Триест свободным портом, а тринадцать лет спустя папа Климент XII сделал то же самое с Анконой. Однако в рамках реформы 1736 г. Венеция отказалась от прежней протекционистской политики, и вскоре Риальто обрел прежнюю популярность среди иностранных купцов. Правда, грузы были уже менее экзотическими, чем в былые времена. Торговлю специями Венеция проиграла голландцам еще в 1600 г. с основанием Нидерландской Ост-Индской компании, и поэтому Венецианская республика имела дело главным образом с домашними товарами или, по крайней мере, с теми, что производились на побережье Адриатики: вином, оливковым маслом, серой, солью, изюмом и коринкой с Ионических островов. Однако деньги текли в казну, и в 1782 г. решили, что необходимо расширить набережную на восток от здания тюрьмы, чтобы увеличить место для разгрузки товаров[373]; а по словам ведущего современного авторитета по венецианской экономике[374], «вероятно, общий объем перевозок, прошедших через порт Венеции в 1783 г.… был больше, чем когда-либо за тысячелетнюю историю города».
17 июня 1741 г., через несколько месяцев после начала Войны за австрийское наследство, врач обрабатывал дожу Альвизе Пизани инфицированную язву на ноге, когда с дожем вдруг случился удар, и он почти сразу умер. Его преемником стал Пьетро Гримани – человек весьма образованный и, кстати, единственный из дожей, являвшийся членом Королевского общества, – членство ему предложил, когда будущий дож занимал пост посла в Лондоне в 1712 г., лично президент общества сэр Исаак Ньютон[375]. Как и у трех его предшественников, правление Гримани тоже было мирным и бедным на политические события – ни об одном из его правящих современников нельзя сказать то же самое. Правда, оно отмечено окончательным исчезновением института, являвшегося частью венецианской истории даже дольше, чем сам пост дожа, – Аквилейского патриархата.
Хотя в последние века патриарх Аквилеи уже не был таким источником неприятностей, как в прежние времена, он все же доставлял некоторые проблемы, поскольку его епархия во Фриули была более или менее разделена венецианско-австрийской границей. В соответствии с этим давно решили, что патриархов должны поочередно назначать оба государства, однако Венеция с самого начала предпочла игнорировать это правило: находившийся у власти венецианский патриарх назначал коадъютора, который автоматически становился преемником после его смерти, и эта практика беспрепятственно продолжалась и дальше; патриарший престол непрерывно и без всяких затруднений переходил от одного венецианца к другому, несмотря на периодические протесты со стороны Австрии. Однако Мария Терезия заняла твердую позицию и обратилась к папе Бенедикту XIV, который предложил отменить старую систему и разделить епархию: власть патриарха будет распространяться лишь на часть, лежащую в границах республики, и он будет управлять ею из новой резиденции в Удине; остальная же часть, находящаяся на австрийской территории, перейдет под юрисдикцию апостольского викария. Это вполне разумное предложение встретило решительные возражения Венеции, не желавшей смириться с утратой церковной власти, которой она пользовалась на территории Австрии. Папа спокойно ответил, что он лишь пытался удовлетворить обе стороны в споре, но если предложенное им решение неприемлемо, то сторонам лучше найти свое.