Витале Микьель поверил и согласился. Это стало худшей ошибкой всей его жизни. Пока его эмиссары (в числе которых был Энрико Дандоло, впоследствии сыгравший судьбоносную роль в европейской истории), продолжавшие путь к берегам Босфора, тратили время на бесплодные споры с византийскими чиновниками, дож ожидал новостей на острове Хиос. Там-то и разразилась катастрофа. На переполненных кораблях вспыхнула чума, распространившаяся с чудовищной скоростью. К началу весны жертвы исчислялись тысячами, а выжившие так ослабели и утратили боевой дух из-за долгого бездействия, что ни о какой войне уже не могло быть и речи. В то же время вернулись послы из Константинополя. С ними обошлись ужасно; миссия потерпела провал. Стало очевидно, что император и не думал мириться с Венецией: он лишь старался выиграть время, чтобы укрепить оборону.
Так в довершение ко всем прочим несчастьям на плечи дожа лег новый груз – позор и насмешки, которыми все осыпали его за легковерие: надо же было угодить в настолько явную ловушку! Это было уж слишком: экспедиция обернулась полным крахом, а цвет венецианского юношества сошел в могилу, даже не встретившись с врагом[89]. Флот, а точнее, то, что от него осталось, был на грани открытого мятежа. Витале Микьель не нашел другого выхода, кроме как поспешить обратно в Венецию и принять последствия своей ошибки.
Вернувшись на родину в середине мая 1172 г., он немедленно созвал общее собрание во дворце, отчитался обо всем произошедшем и постарался оправдать свои решения и поступки, насколько мог. Его выслушали в глухом молчании – ведь многие были уверены, что он привез с собой не только дурные вести, но и ту самую чуму, которая погубила венецианское войско. Этого ему уже не могли простить. Собрание поднялось против дожа, а за стенами дворца уже бушевала толпа, жаждавшая крови. Витале Микьель понял, что придется бежать. Ускользнув через боковую дверь, он бросился по набережной Рива-дельи-Скьявони к монастырю Сан-Заккариа.
Добежать ему не удалось. Дорога к монастырю вела через мост Понте-делла-Палья, за которым, ярдах в ста, в канал упиралась узкая улица Калле-делле-Рассе. Не успел Витале повернуть за угол, как один из разъяренных горожан, скрывавшийся в тенях соседнего здания, накинулся на него и заколол насмерть.
Дожу Витале Микьелю трудно не посочувствовать. Зажатый в тисках между неумолимым Фридрихом Барбароссой и непредсказуемым Мануилом Комнином, между городами Северной Италии, объединившимися в Лигу, и союзом, который нормандская Сицилия на юге заключила с величайшим из понтификов XII столетия, он был вынужден прокладывать куда более сложный и деликатный курс между рифами европейской дипломатии, чем любой его предшественник за всю историю Венеции. Ему это превосходно удавалось на протяжении пятнадцати или шестнадцати лет. Только на последнем году своего правления, в критической ситуации и в совершенно непривычных для себя условиях, Витале принял неверное решение – один-единственный раз. Более того, он был не виноват ни во вспыхнувшей эпидемии, ни даже в том, что на его кораблях она проникла в Венецию – ведь флот бы неминуемо взбунтовался, если бы пришлось промедлить с возвращением на родину.
Пожалуй, неудивительно, что памятника этому дожу в Венеции не поставили; однако своеобразное напоминание о его смерти, подобного которому не удостоился ни один из его соотечественников, можно было лицезреть на протяжении многих веков. Вскоре после того, как убийца был схвачен и казнен, его дом на Калле-делле-Рассе снесли до основания и постановили впредь не возводить на этом месте никаких каменных построек. Это распоряжение соблюдали до окончания Второй мировой войны: именно поэтому на всех живописных полотнах и фотографиях с изображением Ривы прямо за мостом Понте-делла-Палья, в одном из важнейших с архитектурной точки зрения мест Венеции, ютится лишь жалкая кучка старых деревянных домишек. Только в 1948 г. удалось наконец убедить городское правление отказаться от древней традиции; вот только, глядя на фасад шикарного отеля «Даниэли», выросший на этом месте, трудно отделаться от мысли, что старинное проклятие на углу улицы, где восемь столетий назад встретил смерть Витале Микьель, никуда не исчезло, а всего лишь приняло немного иную – бесконечно более отвратительную – форму.
9Примирение(1172 –1187)
Никогда не боритесь с религией… власть подобных идей над умами глупцов чересчур велика.
Нового дожа венецианцы выбрали не сразу. Требовалось время на размышление. Ситуация сложилась серьезная до крайности: Венеция находилась в состоянии войны с обеими империями одновременно. Великолепный новый флот превратился в тень того, чем республика располагала полгода назад, поскольку многие корабли намеренно сожгли в Эгейском море, пытаясь избежать распространения чумы. Обострилась проблема рабочей силы: пленников, увезенных на Восток, еще не освободили, а эпидемия, бушевавшая в Венеции и других городах лагуны, уносила все больше людей. Казна пустовала; чтобы избежать государственного банкротства, оставалось только снова взять принудительный заем, как в прошлом году[90]. Но хуже всего было то, что венецианцы совсем пали духом. В истории республики Микьель стал восьмым дожем, погибшим насильственной смертью, но за двести лет подобное случилось впервые. Не исключено, что венецианцы осознали силу овладевшей ими массовой истерии и почувствовали нечто вроде коллективной ответственности за убийство. Так или иначе, они были потрясены и охвачены стыдом. Настало время разобраться в себе и реформировать власть.
Что же пошло не так? Основная вина за неудачную экспедицию и банкротство республики действительно лежала на Микьеле, но как можно было предотвратить его ошибки? Кто мог удержать его от неверных решений? В период ужесточения государственного строя при Доменико Флабанико дожу вменялось в обязанность содержать двух советников. При необходимости он должен был «приглашать» совет, состоявший из знатных горожан (прегади)[91], и прислушиваться к их мнению. Кроме того, он имел право созывать общее собрание горожан. Но Флабанико умер полтора столетия назад, и за это время постоянные советники утратили всякий авторитет, горожане стали получать «приглашения» лишь в редких случаях, а население выросло настолько, что общий сбор изжил свою полезность. Невозможно было ни собрать в одном месте всех горожан, как поступали когда-то, ни управлять такой огромной толпой, ни доверить ей важные государственные решения (как наглядно показали события последних лет). В результате общие собрания стали созывать лишь в случаях, когда того прямо требовал закон, – например, для избрания дожа или при объявлении войны. Это означало, что дож пользовался практически неограниченной властью. Назрела настоятельная необходимость переопределить полномочия трех властных структур республики – дожа, советников и народа. В 1172−1173 гг. эта необходимость повлекла за собой самые важные конституционные реформы за всю историю Венеции.
Первым нововведением стал Большой совет (Comitia Majora), в который входили 480 знатных венецианцев. Состав его обновлялся каждый год, а кандидатов выдвигали специальные представители – по двое от каждого из шести новых сестиере (районов). Со своей стороны, Большой совет отвечал за назначение всех главных чиновников государства, и в том числе двенадцати представителей от сестиере. Демократические выборы представителей состоялись лишь однажды – в первый год. После этого представители и Большой совет сформировали замкнутый круг: они сами выбирали друг друга, полностью исключив народ из сферы принятия решений. Общегородское собрание официально не упразднили, но даже в тех ситуациях, когда его созыв был обязательным, власть народа постарались свести к минимуму. Пример тому – участие в выборах дожа, которое венецианцы считали одной из важнейших своих привилегий: в прошлом – как, например, при выборах Доменико Сельво, – простые горожане принимали прямое участие в процессе, и право на это было одним из столпов венецианского государственного устройства. Но теперь выбор доверили одиннадцати выборщикам, которых назначал Большой совет, а горожанам просто объявляли имя нового дожа, ставя их перед фактом. Первая попытка последовать новой процедуре вызвала бунты, для усмирения которых пришлось пойти на некоторые компромиссы: кандидата, одобренного выборщиками, решили представлять населению в соборе Сан-Марко со словами: «Вот ваш дож, если вас это устраивает». Таким образом, за народом теоретически сохранялось право голоса, но теперь оно превратилось в пустую формальность, и люди это понимали.
Следующим шагом на пути реформ стало увеличение количества советников – с двух до шести. Советникам предписывалось постоянно находиться при доже, а поскольку их обязанности заключались главным образом в ограничении дожеской власти, то, скорее всего, они имели право накладывать вето на его решения. Вместе с дожем они составляли внутренний государственный совет, который впоследствии стал называться синьорией или консильетто (Малым советом). Внешний совещательный орган – прегади, или сенат, – тоже сохранился, и его влияние возросло, особенно в области международных отношений. «Приглашенный» совет принимал решения по большинству важных вопросов, но его постановления должен был ратифицировать Большой совет.
Все эти меры усилили центр административной пирамиды, одновременно ослабив ее вершину и основание. Так Венеция сделала еще несколько шагов к олигархической форме правления, которая за следующий век была доведена до совершенства и стала отличительной чертой Венецианской республики. Чтобы дож, утративший значительную долю власти, не потерял престиж, ему добавили громкие титулы, окружили роскошью и усложнили должностной церемониал. Непосредственно после избрания дожа стали проносить вокруг Пьяццы на специальном круглом стуле (прозванном в народе «поццетто» за сходство с характерными крышками городских колодцев), а дож при этом бросал пожертвования в толпу. Всякий раз, как он покидал дворец по государственным делам, его сопровождала большая свита из аристократов, духовенства и горожан.