Венеция. История от основания города до падения республики — страница 30 из 157

Государственный деятель, дипломат и строитель, Себастьяно Дзиани – редкое дарование в области конституционных реформ. Он продолжал преобразования административного механизма, создавал новые государственные учреждения, кодифицировал и прояснял законы. Но не будем вдаваться в эти подробности: для нас важнее понять философию, лежавшую в основе всей его программы реформ и направленную на поддержку и укрепление олигархического принципа, который и без того уже оказывал решающее влияние на политическую мысль Венеции. Незадолго до ухода в отставку Дзиани созвал своих главных чиновников и среди прочего призвал их взять за правило предоставлять высшие позиции во власти самым богатым и влиятельным гражданам, «дабы, огорчившись небрежением, они не ожесточились и не прибегли к насилию». Этот совет был не таким реакционным, как может показаться на первый взгляд. Некоторые благородные венецианцы воспринимали высокие посты как обременительную ответственность, зачастую неприятную, налагающую суровые ограничения на личную свободу и куда менее выгодную, чем торговля. Между тем отказаться от гражданских обязанностей, будь то во внутренних или во внешних делах, без уважительных причин было невозможно: с 1185 г. такой отказ грозил суровым наказанием.

Всего за шесть с небольшим лет правления Себастьяно Дзиани добился многого. Но на день избрания ему было уже за семьдесят, и в 1178 г. он решил отойти от общественной жизни и, подобно многим своим предшественникам, удалиться в монастырь Сан-Джорджо-Маджоре. Там он вскоре и умер, а впоследствии его имя было запечатлено на палладианском фасаде монастыря, напротив имени Трибуно Меммо[96]. В завещании бывший дож распорядился распределять ренту с некоторых домов в районе Мерчерий между собором Святого Марка и церковью Сан-Джулиано, чтобы те обеспечивали едой государственных преступников, находившихся в заключении. Другую собственность в том же районе он передал монастырю, завещав каждый вторник подавать обед двенадцати городским нищим. Кроме того, он назначил урок смирения своей семье, предписав ежегодно в День святого Стефана (у гробницы которого должна была постоянно гореть лампада), устраивать скромную трапезу из дешевой рыбы, вина и чечевицы.

Незадолго до смерти Себастьяно Дзиани внес еще одно изменение в процедуру выборов дожа. Прежде в ней участвовало одиннадцать выборщиков, назначавшихся непосредственно Большим советом. Но теперь решили, что совет будет выдвигать из своих рядов только четверых выборщиков, а эти четверо, в свою очередь, назначать избирательный комитет из сорока человек. Чтобы войти в состав комитета, кандидат должен был получить не менее трех голосов из четырех; при этом голоса, поданные за одного соискателя двумя или более представителями одного семейства, считались за один голос. По этой громоздкой (хотя и более простой по сравнению с тем, во что венецианские выборы превратились позднее) процедуре в 1178 г. дожем стал Орио Мастропьетро, или Малипьеро, – пожилой дипломат, в свое время служивший в посольствах Палермо и Константинополя и сыгравший ведущую роль (и как организатор, и как вкладчик) в проведении первого государственного займа Витале Микьеля. Дипломатический опыт вскоре сослужил ему хорошую службу, ибо на Востоке, как и на Западе, снова стали собираться грозовые тучи.

24 сентября 1180 г. после продолжительной болезни скончался император Мануил Комнин. На следующие пять лет Византийская империя погрузилась в нищету и смуту. Законным наследником Мануила был его двенадцатилетний сын Алексей, мать которого, Мария Антиохийская, стала его регентом. Первая за всю историю латинянка на престоле Константинополя (сестра нормандского принца Боэмунда III), Мария открыто покровительствовала своим соотечественникам-франкам в ущерб грекам, чем навлекла на себя ненависть подданных. Первый мятеж против нее потерпел поражение, но второй, в 1182 г., вылился в полномасштабную бойню, во время которой в Константинополе погибли практически все выходцы с Запада, включая женщин, детей и даже недужных в больницах. Франкский квартал был полностью разорен и разграблен: на фоне этого померк даже разбой, от которого одиннадцатью годами ранее пострадали венецианцы и генуэзцы. Между тем двоюродный брат Мануила, Андроник Комнин, прибыл в столицу и захватил трон силой. Марию задушили, а вскоре был удавлен и ее юный сын, которого заставили подписать смертный приговор матери. У него осталась невеста, Агнес (византийцы перекрестили ее в Анну), двенадцатилетняя дочь французского короля Людовика VII. Она приехала в Константинополь за несколько месяцев до мятежа, однако из-за слишком юного возраста невесты венчание отложили. Шестидесятичетырехлетний Андроник без зазрения совести женился на ней и, как свидетельствует по меньшей мере один авторитетный источник того времени, консумировал брак. Последовали почти три года насилия и террора, не имевшие себе равных во всем цивилизованном мире до самой Французской революции. Наконец, в сентябре 1185 г., Андроник был в свою очередь свергнут и растерзан толпой.

В предыдущем году до Риальто дошли вести, намекавшие, что недолгий медовый месяц Венеции с Сицилией подходит к концу. Король Вильгельм Добрый и королева Иоанна Английская (сестра Ричарда Львиное Сердце) не имели детей; следующей в очереди на трон была тетка Вильгельма Констанция. Собственно, новость заключалась в объявлении о помолвке Констанции с Генрихом Гогенштауфеном – сыном и наследником Фридриха Барбароссы. Венеции и городам Ломбардской лиги этот брак не предвещал ничего хорошего. Основная причина, по которой им удавалось так долго противостоять имперским притязаниям, заключалась в том, что у Фридриха не было постоянной резиденции в Италии, а следовательно, по феодальному закону он не мог содержать регулярную армию к югу от Альп. Теперь, заключив брак с Констанцией, новый император стал бы не просто номинальным сюзереном, но и полновластным хозяином на полуострове.

Пока Византия переживала кризис, ничего поделать было нельзя, но как только Андроника устранили и на престол Константинополя взошел Исаак II Ангел – слабовольный и беспомощный правитель, венецианцы взяли быка за рога. В 1186 г. начались переговоры, и уже на следующий год был заключен договор. Император обещал выплатить полную компенсацию за события 1171 г. и защищать Венецию и все ее земли от любых нападений, откуда бы ни исходила угроза. В ответ Венеция обязалась снаряжать по предварительному запросу за полгода от 40 до 100 галер, построенных на венецианских верфях за счет императора. Каждые трое из четверых венецианцев, проживающих на территории Византии, подлежали призыву на службу на этих судах под командованием венецианских офицеров, которые, в свою очередь, подчинялись имперскому флотоводцу. Поскольку для одной галеры требовалась команда из 140 гребцов, эти данные позволяют предположить, что в пределах Византийской империи все еще проживало около 18 тысяч венецианцев-мужчин призывного возраста.

Исаак Ангел показал себя порочным и никчемным правителем: по словам Никиты Хониата, он торговал государственными должностями, «как рыночные торгаши овощами»[97]. Но почему он решил доверить кораблестроительную программу чужому народу, с которым империя враждовала последние двадцать лет, остается загадкой – тем более что в самом Константинополе имелись превосходные верфи. Для Венеции это был беспроигрышный договор: с одной стороны, она получила имперскую защиту, с другой – полный контроль над византийским флотом. Через шестнадцать лет, когда венецианский флот вторгся в пределы Восточной империи, та оказалась практически беззащитной – и винить ей было некого, кроме самой себя.

10Позорная слава(1187 –1205)

Знаем мы все так мало (больше мы знать не хотим)

О Метрополисе странном: о храмах его со свечами,

Сенаторах-педерастах, облаченных в белые тоги,

Спорах на ипподроме, кончающихся резней,

О евнухах в пышных салонах…

Роберт Грейвс. Латники на границе[98]

Договор 1187 г. между Венецией и Византией практически совпал с катастрофой, постигшей Европу на Востоке. 4 июля сарацины под началом Саладина разгромили армию Ги де Лузиньяна, иерусалимского короля, в битве при Хаттине. Три месяца спустя, 2 октября, Святой город пал. Когда эта новость достигла Рима, престарелый папа Урбан III умер от потрясения, а его преемник Григорий VIII, не теряя времени, призвал весь христианский мир к новому крестовому походу. Для Венеции этот призыв прозвучал в самый удачный момент: только что она в очередной раз попыталась возвратить под свой контроль Зару, которая снова поддалась на льстивые речи короля Венгрии, – но на сей раз венгры отреагировали жестче и быстрее, чем ожидалось. Обращенное ко всем христианским державам предписание папы объединиться против неверных позволило венецианцам отступить, не потеряв лица.

Впрочем, Венеция в любом случае должна была откликнуться на призыв папы Григория с энтузиазмом. Крушение латинского Востока после битвы при Хаттине обернулось для нее слишком большими потерями. Тир остался в руках христиан благодаря своевременным действиям сицилийского флота и просчету Саладина; но Акра с ее венецианским кварталом и процветающей купеческой колонией сдалась почти сразу – заодно с Сидоном, Бейрутом и другими городами на побережье и в глубине страны. Дож Мастропьетро объявил принудительный государственный заем, назначив каждому знатному семейству точную сумму взноса, рассчитанную в соответствии с его состоянием. На Пасху 1189 г. военные корабли выступили в поход, унося с собой разношерстную и необученную армию, наскоро собранную со всех уголков Италии.

За последующие месяцы это воинство разрослось, пополнившись англичанами и французами, датчанами и фламандцами, немцами и сицилийцами. Из четырех европейских монархов, принявших участие в походе, двое умерли, не добравшись до Святой земли: сицилийского короля Вильгельма Доброго в возрасте тридцати шести лет сразила болезнь, а Фридрих Барбаросса, к тому времени уже старик, утонул при переправе через реку Каликадн на юге Анатолии. Но оставшиеся двое были готовы повести своих подданных в бой: Ричард Львиное Сердце, уже вошедший в легенды благодаря отваге и рыцарской доблести, но при этом безрассудный, безответственный и ненадежный, и Филипп Август, угрюмый и начисто лишенный обаяния, но своей мудростью и политической дальновидностью заслуживший место в ряду лучших французских королей (в отличие от Ричарда, на деле оказавшегося одним из худших королей Англии).