Все трое нашли убежище во Фракии, где Мурзуфл вступил в союз с бывшим императором Алексеем III, женился на его дочери Евдоксии и начал собирать силы для ответного удара.
Как только крестоносцы ворвались в город, начались безудержные грабежи, приведшие в ужас даже Виллардуэна. Только с приходом ночи, «устав сражаться и убивать», победители собрались на одной из городских площадей. «В эту ночь в той стороне, где расположился Бонифаций, маркиз Монферратский, не знаю, какие люди, опасавшиеся, как бы греки не напали на них, подложили огонь между ними и греками, – повествует Виллардуэн. – И город начал гореть, и пламя стало бурно распространяться, и огонь пылал всю эту ночь и весь следующий день до самого вечера. И это был третий пожар в Константинополе с той поры, как франки пришли в эту землю. И сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах королевства Франции». После этого даже те немногие защитники, которые еще не сложили оружие, окончательно пали духом. Проснувшись наутро, крестоносцы увидели, что сопротивление закончилось.
Но для жителей Константинополя это было только начало катастрофы. Завоеватели не для того так долго ждали под стенами богатейшего города в мире, чтобы теперь отступить ни с чем. По обычаю, им отвели три дня для грабежей, и армия набросилась на город как саранча. То была настоящая оргия жестокости и вандализма, подобных которым Европа не видела со времен варварских нашествий семивековой давности. За всю историю еще не случалось, чтобы столько красоты, столько великолепных произведений искусства оказалось уничтожено в такой короткий срок. Среди свидетелей – беспомощных, запуганных, едва способных поверить, что люди, называющие себя христианами, способны на такие зверства, – был Никита Хониат:
Что же сперва, что потом и что наконец рассказать мне об ужасах, совершенных тогда этими мужами крови? Увы, вот бесчестно повержены достопоклоняемые иконы! Вот разметаны по нечистым местам останки мучеников, пострадавших за Христа! О чем и слышать страшно, – можно было видеть тогда, как божественное тело и кровь Христова повергались и проливались на землю. Расхищая драгоценные вместилища их, латиняне одни из них разбивали, пряча за пазуху бывшие на них украшения, а другие обращали в обыкновенное употребление за своим столом вместо корзинок для хлеба и кубков для вина, как истинные предтечи Антихриста… О нечестиях, совершенных тогда в великой церкви [Святой Софии], тяжело даже рассказывать. Жертвенная трапеза, составленная из разных драгоценных веществ, сплавленных посредством огня и размещенных между собою так, что все они искусным подбором своих самородных цветов представляли верх совершеннейшей красоты… была разбита на части и разделена грабителями наравне со всем другим церковным имуществом, огромным по количеству и беспримерным по изящности. …Они вводили в церковь лошаков и вообще вьючных животных до самого неприкосновеннейшего места храма, и так как некоторые из них поскальзывались и не могли затем подняться на ноги по гладкости полировки каменного пола, то здесь же и закалывали их кинжалами, таким образом оскверняя их пометом и разливавшеюся кровью священный церковный помост.
Вот какая-то бабенка, преисполненная грехами, жрица нечестия, дьявольская слуга, гудок неприличных, соблазнительных и срамных напевов, хулительница Христова, уселась на сопрестолии, распевая свою визгливую мелодию, и потом бросилась в пляску, быстро кружась и потрясая ногою! …Не щадили честных женщин и девиц, ожидавших брака или посвятивших себя Богу и избравших девство. …На улицах плач, вопли и сетования; на перекрестках рыдания; во храмах жалобные стоны…
И все это делали люди, продолжает он, которые ходили с нашитым на плечах крестом – крестом, который поклялись пронести через христианские земли без кровопролития; люди, который обязались поднимать оружие только против неверных и воздерживаться от всех радостей плоти, пока не исполнят свою святую миссию.
То был самый темный час Константинополя – пожалуй, даже темнее того, что постиг столицу Византии два с половиной века спустя, когда город окончательно пал под натиском османского султана. Однако не все сокровища Византии погибли. Пока французы и фламандцы в неистовом угаре крушили все, что подвернется под руку, венецианцы не теряли головы. Они знали толк в красоте. Разумеется, они тоже грабили и расхищали город, но не уничтожали ничего, что имело хоть какую-то ценность. Все награбленное они отправляли в Венецию; например, так поступили с четверкой огромных бронзовых коней, возвышавшихся над ипподромом со времен Константина. Недолгое время кони простояли в Арсенале, а затем были помещены над главными вратами собора Сан-Марко, где стоят и по сей день. Скульптуры и рельефы, украшающие северный и южный фасады собора, были доставлены из Константинополя в тот же период. Внутри, в северном трансепте, висит чудотворная икона Божией Матери «Никопея» (Победоносная), которую когда-то несли перед императорами на битву. В сокровищнице собора хранится одна из величайших в мире коллекций византийского искусства – еще один памятник ненасытности венецианцев.
После трех дней террора порядок был восстановлен. Всю добычу – а точнее, ту ее часть, которую не смогли успешно припрятать, – собрали в трех церквах и распределили согласно договоренности: четверть зарезервировали для того, кто займет императорский трон, а остальное разделили поровну между франками и венецианцами. Покончив с дележом, крестоносцы тотчас выплатили Дандоло 50 000 серебряных марок. Теперь, когда все долги были улажены, можно было приступать к выборам императора.
Бонифаций Монферратский предпринял отчаянную попытку восстановить утерянный престиж и усилить свои позиции как кандидата на трон: разыскав императрицу Маргариту, вдову Исаака Ангела, он взял ее в жены. Но это не помогло. Энрико Дандоло категорически отверг его кандидатуру, и в конечном счете – под мощным давлением Венеции – выбор пал на добродушного и покладистого Балдуина, графа Фландрского. 16 мая Балдуин был коронован в храме Святой Софии и стал третьим императором, взошедшим на трон за последний год. Новоизбранный патриарх, венецианец Томазо Морозини[107] еще не приехал в Константинополь и соответственно не мог руководить церемонией, но вряд ли кто-то из присутствующих стал бы отрицать, что новый император обязан своим возвышением Венецианской республике.
Взамен Венеция получила лучшую часть имперской территории. По условиям договора с крестоносцами ей досталось три восьмых части города и империи, а вдобавок – право свободной торговли в имперских владениях, которого отныне оказались лишены Генуя и Пиза. В пределах Константинополя Дандоло потребовал весь район, окружавший Святую Софию, и земли патриарха, раскинувшиеся до бухты Золотой Рог. Кроме того, Венеции отошли территории, укреплявшие ее власть над Средиземноморьем и обеспечивавшие непрерывную цепь портов от Венецианской лагуны до Черного моря: западное побережье материковой Греции, Ионические острова, весь Пелопоннес, Эвбея, Наксос и Андрос, Галлиполи, побережье Фракии, город Адрианополь и, наконец, после непродолжительных переговоров с Бонифацием чрезвычайно важный остров Крит.
Итак, настоящими победителями в Четвертом крестовом походе, вне всяких сомнений, оказались венецианцы, а не французы, не фламандцы и даже не сам Балдуин, остававшийся по сути лишь номинальной фигурой. Этой победой Венеция обязана почти исключительно одному человеку – Энрико Дандоло. С самого начала, еще с того дня, когда четыре года назад на Риальто прибыли франкские послы с просьбой о помощи в их святом начинании, Дандоло обращал в пользу родного города каждый шаг. Он отвоевал Зару; он предотвратил нападение на Египет и тем самым защитил торговые интересы Венеции в мусульманском мире; он исподволь нацелил армию франков на Константинополь, устроив так, чтобы ответственность за это решение лежала на них самих. Под стенами Константинополя он вдохновил своей отвагой первую атаку; умелыми интригами он добился низложения Ангелов и создал ситуацию, в которой единственным выходом для крестоносцев стала вторая осада и физический захват города. Благодаря его дипломатическому дару удалось заключить договор, по которому Венеция получила больше, чем смела надеяться, и тем самым заложила основание своей торговой империи. Дандоло отказался от византийской короны (понимая, что, приняв ее, создал бы у себя дома неразрешимые конституционные проблемы, грозившие разрушить республику) и даже не вошел в состав избирательного комитета, но при этом прекрасно отдавал себе отчет, что его влияния на выборы (проходившие под его покровительством, в старом императорском дворце, который временно занял) вполне достаточно, чтобы обеспечить успех кандидата, выгодного для Венеции. Наконец, побуждая франков установить в империи феодальные отношения (а такой шаг неминуемо повлек бы за собой дробление и разлад, благодаря которым Византия уже не смогла бы встать на пути венецианской экспансии), Дандоло в то же время вывел за рамки этих отношений Венецию: республика получала новые владения по праву завоевания, а не в ленное владение от императора. Поистине примечательные достижения для слепца, приближавшегося к девяностолетнему рубежу!
Но почивать на лаврах старому Дандоло было недосуг. Греческие подданные империи за пределами столицы продолжали сопротивление. Насчет Мурзуфла можно было больше не беспокоиться: вскоре после женитьбы его ослепил завистливый тесть, а год или два спустя франки захватили Алексея V в плен, доставили в Константинополь и казнили, сбросив с высокой колонны в центре города. Но другой зять Алексея III сформировал в Никее императорский двор в изгнании, двое Комнинов сделали то же самое в Трапезунде, а в Эпире незаконнорожденный потомок Ангелов объявил себя независимым деспотом. Чтобы удержать позиции, крестоносцы были вынуждены отражать атаки со всех сторон, и особенно тяжко им пришлось в том самом Адрианополе, который только что отошел Венеции. Вскоре после Пасхи 1205 г. под стенами этого города император Балдуин попал в плен к болгарам, и старому дожу, сражавшемуся на его стороне, пришлось отвести ослабевшую армию назад, в Константинополь. Источники не упоминают, был ли Дандоло ранен, но так или иначе, шесть недель спустя он скончался. Как ни странно, его тело не отправили в Венецию: гробницу его и сегодня можно увидеть в соборе Святой Софии, в галерее над южным проходом.