К 1229 г., когда Пьетро Дзиани, теперь уже старый и больной, ушел в отставку, а через несколько недель упокоился рядом с отцом в Сан-Джорджо-Маджоре, Венеция вполне восстановила свои силы и вернулась на прежний курс. Решили использовать новые территории так полно, как только возможно, и в политическом, и в финансовом плане, но не рисковать новыми приобретениями и не пытаться откусить больше, чем удастся проглотить.
Новый дож Якопо Тьеполо был глубоко убежден в мудрости такой политики: у него имелись все причины не доверять Восточной империи. В бытность дожем Крита он немало натерпелся от мятежного греческого населения, не говоря уже о некоторых венецианских авантюристах, которых призвал на помощь по чьему-то недальновидному совету; в конце концов ему пришлось бежать с острова, переодевшись в женскую одежду. Следующим его назначением стала должность венецианского подеста в Константинополе, где он имел возможность наблюдать стремительное разрушение империи крестоносцев. В 1219 г. он даже заключил в Никее сепаратный торговый договор с греческим императором в изгнании и обращался к нему как к «императору римлян». Этот шаг, конечно, не сделал его любимцем латинян, но ясно показал: Тьеполо прекрасно понимает, в чем заключаются политические интересы Венеции.
Начало его правления оставляло желать лучшего. В свое время Дзиани был избран единогласно, но между Тьеполо и его соперником сорок голосов избирательной комиссии разделились поровну, так что пришлось решать дело жребием. Многие остались недовольны тем, что такое серьезное решение отдано на волю случая (и чтобы подобное не повторилось, число членов комиссии увеличили до сорока одного). Возможно, именно поэтому старый Дзиани, лежа на смертном одре, отказался принять нового дожа, который хотел нанести ему визит вежливости[113]. Впрочем, не исключено, что предыдущего дожа обеспокоило другое, а именно что promissione – клятва, которую Тьеполо был вынужден подписать, вступая в должность, – содержала дальнейшие, еще более жесткие, чем прежде, ограничения дожеских полномочий.
Эти promissioni – по существу, разновидность коронационной клятвы, – давно стали традиционным элементом возведения в должность дожа. Поначалу они сводились к простой формальности: новоизбранный дож, как правило, сам составлял клятву, обещая всего-навсего исполнять свои обязанности беспристрастно и со всем усердием. Но постепенно promissioni становились все длиннее и конкретнее, а та клятва, которую подали на подпись Якопо Тьеполо (и по образцу которой в дальнейшем готовили promissioni для всех его преемников), была уже почти неотличима от юридического договора. Дож отказывался от любых притязаний на государственные доходы – исключая жалованье (которое ему выплачивали поквартально), долю от дани, взимаемой с некоторых городов Истрии и Далмации, и особо оговоренное количество яблок, вишни и крабов из Ломбардии и Тревизо. Дож обязался вносить свой вклад в государственные займы и хранить государственные секреты. Ему запрещалось по собственному почину и без разрешения совета вступать в переговоры с папой, императором или другими главами государств. Все письма, приходившие от этих особ, он должен был незамедлительно предъявлять совету. Кроме того, предусматривались строгие меры против коррупции: дож не имел права принимать подарки, за исключением оговоренного количества еды и вина (не более одного животного или десяти связок птиц за один раз), да и то лишь при условии, что даритель не сопровождал свое приношение никакими просьбами. Просителям разрешалось подносить лишь символические дары: розовую воду, листья, цветы, душистые травы или бальзамы. Наконец, дож не имел права назначать соправителей или преемников.
В ретроспективе очевидно, что клятва Якопо Тьеполо стала очередным важным этапом того длительного процесса, который постепенно, век за веком, превратил венецианского дожа из самодержца в номинальную фигуру. Этот процесс начался не позднее XI в., при Флабанико, и продолжился реформами, последовавшими за убийством Витале Микьеля. Но этим дело не кончилось. Тьеполо сам учредил дополнительные сдерживающие механизмы: комитет из пятерых корректоров, в задачу которых входило составление promissioni для очередных дожей, и триаду инквизиторов, которые должны были тщательно изучать деятельность последнего дожа и сообщать корректорам о любых признаках автократии или других нежелательных тенденциях, чтобы корректоры внесли соответствующие уточнения в новую клятву. Венеция, как обычно, стремилась не оставлять ничего на волю случая.
Как бы скептично ни относился Тьеполо к перспективам заморской венецианской империи, вскоре он столкнулся с гораздо более серьезными проблемами ближе к дому. Причиной их стал новый император Священной Римской империи – сын Генриха VI, Фридрих II Гогенштауфен. Этот невероятный человек – возможно, самый выдающийся европейский правитель за весь период от Карла Великого до Наполеона – был коронован в Риме в 1220 г. Корона стала последней милостью, которую он когда-либо получил от папы: оставшиеся тридцать лет своей жизни Фридрих, подобно отцу и деду, воевал с папством и с итальянскими городами возрожденной Ломбардской лиги, стремясь восстановить над ними контроль. В новый союз, основанный в 1198 г., Венеция не вошла. Ее нейтралитет уже сослужил ей добрую службу двадцать один год назад, когда Барбаросса покорился папе Александру, и укрепился еще больше за время долгого междуцарствия, последовавшего за смертью Генриха VI, и столь успешной для республики восточной кампании. Ныне, когда тучи снова стали сгущаться, Венеция была твердо намерена держаться в стороне.
В начале 1223 г. Фридрих посетил Венецию, надеясь, что ему удастся поколебать ее нейтралитет и привлечь республику на свою сторону. Было бы любопытно узнать, какое впечатление произвел на него город. Его дедом со стороны матери был Рожер II Сицилийский; детские годы он провел в космополитичном Палермо, где пристрастился к учебе и освоил пять европейских языков, а вдобавок арабский, на котором впоследствии лично общался с эмиром Иерусалима и уговорил того вернуть христианам многие местные святилища. Он был одним из самых образованных людей своего времени и по праву заслужил прозвище Stupor Mundi – «Чудо мира». В Венеции, сменившей теперь Палермо в роли культурного и торгового моста между Востоком и Западом, он наверняка обнаружил ту же многонациональную и многоязычную атмосферу, которая с детства предопределила всю его жизнь. С его любовью к роскоши и пышным зрелищам (чего стоит один только экзотический зверинец, который император повсюду возил за собой, изумляя подданных!) он не мог не восхититься самым красивым и величественным городом из всех, что ему довелось посетить за свою жизнь.
Вместе с тем неизвестно, насколько Фридриха – просвещенного правителя, который общался на равных с выдающимися учеными и философами своего времени и при дворе которого был изобретен сонет, могли впечатлить интеллектуальные достижения Якопо Тьеполо и других знатных венецианцев, с которыми он познакомился за время своего короткого визита. Разумеется, Фридрих обратил на них всю силу обаяния своей необычайной личности, подкрепив ее и с практической стороны: он подтвердил все старые привилегии республики и пожаловал несколько новых концессий в Апулии и Сицилии. Но ответные дары оказались скудными: в благодарность венецианцы преподнесли ему только щепку от Святого Креста. Кроме того, Фридрих совершил тактическую ошибку, заказав новую императорскую корону у венецианского ювелира: власти очень обеспокоились и в конце концов разрешили исполнить заказ лишь при условии, что сделка останется неофициальной и сугубо частной. В итоге Фридрих уехал разочарованным, несмотря на то что обе стороны проявили безупречную любезность. Венецианцы, как всегда, оставались начеку.
В дальнейшем отношения Венеции с империей быстро испортились. Несмотря на заявленный нейтралитет, Венеция не желала, чтобы ее соседом на континенте стал такой могущественный и, по всей вероятности, алчный государь, как Фридрих. Соображения, по которым она когда-то вступила в первую лигу, оставались в силе, и ее симпатии до некоторой степени были на стороне ломбардских городов. Вскоре она стала банкиром новой лиги и начала предоставлять убежище врагам императора. Между тем города Ломбардии все чаще приглашали выдающихся венецианцев на должность подеста. Современному человеку может показаться немыслимым, что эти влиятельные муниципалитеты регулярно и намеренно призывали чужаков управлять их делами, однако большинство из них просто не могли прийти к согласию относительно местных кандидатов – мешала борьба между родами и группировками, ревность и честолюбие. Венеция и сама была подвержена подобным разногласиям, поэтому остается лишь удивляться ее редкостному таланту к самоуправлению: за все время своего существования республика ни разу не испытала соблазна подыскать себе подеста на стороне.
Но приглашения, поступавшие из других городов, она принимала благосклонно. Например, в 1236 г. на должность подеста были назначены сразу два венецианца – в Падую и в Тревизо; причем в последнем правителем стал не кто иной, как сын дожа, Пьетро. В том же году он возглавил героическую оборону города против грозного Эццелино да Романо – командующего армией Фридриха II в Северной Италии, и заслужил такую громкую славу, что, даже когда город в 1237 г. вынужден был сдаться, Пьетро тотчас пригласили на аналогичную должность в Милане.
Эта система позволяла Венеции исподволь проводить свои интересы на материке, официально не нарушая нейтралитета – поддерживать который даже на словах становилось все труднее. Венеция все сильнее вовлекалась в дела ломбардских городов, а непрерывные успехи императора вызывали у нее все больше беспокойства. Поводы для тревоги дало и сражение 1237 г. при Кортенуова, где Пьетро Тьеполо попал в плен и был с триумфом проведен по улицам верхом на слоне, и еще более зловещие события следующего года, когда армия Эццелино подошла к самому берегу лагуны и разрушила монастырь Сан-Иларио в Фузине. Наконец, в сентябре 1239 г., с подачи папы Григория IX, венецианцы вступили в самый неожиданный союз за всю историю республики – с двумя своими извечными соперниками, Генуей и Пизой. Дошло до того, что венецианские и генуэзские галеры стали поднимать флаг новообретенного союзника наряду со своим.