piccoli ежегодно, – а учитывая, что восьмидесятипятилетний дож был прикован к постели, расходы в целом должны были оказаться невелики[130].
Преемник Контарини, Джованни Дандоло, – личность загадочная. Несмотря на его принадлежность к знаменитому роду, источники не сообщают о его прошлом ничего, за исключением того, что на момент избрания он служил за границей. Достоверных сведений о степени его родства с великим Энрико также не сохранилось[131]. Не прошло и года, как он заключил мир с Анконой. Главный вопрос о правах Венеции на Адриатику, похоже, остался нерешенным: вероятно, Джованни хотел добиться примирения как можно быстрее. И вот наконец руки его были развязаны: теперь можно было заняться Истрией, которую активно поддерживали патриарх Аквилеи (заявлявший, что эта территория находится под его юрисдикцией) и граф Гориции. Поначалу удача отвернулась от республики. Граф и патриарх, объединив усилия, собрали войско из германских наемников, которые без труда разгромили венецианские отряды, отправленные подавить мятеж в Триесте. Жители Триеста пустились в погоню, напали на Каорле, захватили в плен подеста и сожгли его дворец, а затем двинулись дальше, оставляя за собой разоренные земли, и подступили к самому Маламокко.
Вот уже почти пять веков со времен Пипина ни один вражеский флот не подходил к Венеции так близко. Венецианцы дали быстрый и решительный отпор. Предводитель неудавшейся экспедиции Марино Морозини был брошен в тюрьму и наказан «в соответствии с его злодеяниями и в качестве примера тем, кто придет вслед за ним». Объявили о всеобщем воинском призыве, в Триест направили новый флот, существенно больше предыдущего. На сей раз все прошло хорошо. Город оказал отчаянное сопротивление, но вскоре сдался, а за ним последовали его соседи. Тем не менее лишь в 1285 г. патриарха убедили подписать соглашение о взаимопонимании с республикой, и даже после этого вопрос о его правах в Истрии остался нерешенным. В результате снова разгорелось недовольство. Мятежники досаждали Венеции и в военном, и в экономическом, и в политическом отношении еще двадцать лет, пока наконец в 1304 г. патриарх не отказался от всех своих притязаний в регионе в обмен на ежегодную выплату в размере 450 марок.
Были и другие причины для беспокойства. Королевством Сицилия, включавшим в себя практически всю Италию к югу от Рима, с 1266 г. правил из своей столицы в Неаполе Карл Анжуйский, брат Людовика Святого. В 1282 г., на другой день после Пасхи, пьяный французский сержант в Палермо стал домогаться некой сицилианки около церкви Санто-Спирито, перед вечерней службой. Муж женщины убил сержанта, убийство повлекло за собой бунт, который перерос во всеобщее побоище. К утру две тысячи французов были мертвы, остальные бежали с острова и обратились за помощью к Карлу. Сицилийцы посадили на трон в Палермо Петра III Арагонского.
Годом ранее Венеция официально признала Карла Анжуйского, но участвовать в войне, которую позже прозвали «Сицилийская вечерня», она не желала. В духе своей обычной политики она старалась по возможности держаться в стороне от итальянских переворотов, да и флот ее в любом случае находился в Истрии. В 1284 г., когда папа Мартин IV, француз по национальности и, соответственно, верный сторонник Карла, выступил против Петра, Венеция отказалась принять участие в походе и запретила своим князьям церкви – патриарху Градо и епископу Кастелло – поддерживать его со своих кафедр. Результатом стали отлучение – первое, но не последнее из тех, что выпали на долю Венеции, – и папский декрет, столь серьезный и торжественный, что даже Венеция не осмелилась его ослушаться.
В наши дни трудно себе представить, до какой степени средневековый город зависел от церкви. После отлучения умолкли колокола на кампанилах; прекратились обедни; были запрещены все церковные службы – крещение, венчание и отпевание – и все религиозные шествия, столь милые сердцу венецианцев. Без великих праздников Рождества и Богоявления та зима, должно быть, показалась им бесконечной, а с приходом весны на Венецию словно обрушился ветхозаветный Божий гнев в виде землетрясения, за которым сразу последовало страшное наводнение. Снесло волноломы, было разрушено множество домов, семьи остались без крыши над головой и еды. Меры, принятые для облегчения участи людей, были быстрее, щедрее и эффективнее, чем можно было ожидать от любого другого города Европы, но Венеция не способна была скрыть ни от собственных граждан, ни от кого-либо другого, что удача от нее отвернулась.
Но, как ни удивительно, именно в том безрадостном 1284 г., когда отлучение от церкви оставалось в силе, произошло одно из важнейших событий в истории республики: в Венеции появился золотой дукат. Само слово не было новым: поначалу так назвали серебряную монету, которую Рожер II Сицилийский начал чеканить в 1140 г. Другие серебряные дукаты вошли в оборот в Венеции в 1202 г. – для оплаты труда рабочих, строивших флот для Четвертого крестового похода. Но золотой дукат Джованни Дандоло далеко превосходил своих предшественников. Согласно указу Дандоло, эту монету следовало «чеканить со всем возможным тщанием, как [флорентийский], только еще лучше». Судя по всему, его распоряжение исполнили в точности, потому что в противном случае эта монета не смогла бы сохранять свои качество, репутацию и ценность на мировых рынках целых 513 лет, до падения республики[132].
Джованни Дандоло правил девять лет. Он умер 2 ноября 1289 г., оставив по себе единственный памятник – золотую монету. Но как бы ярко ни сверкали его дукаты, ослепить венецианцев они не могли: те прекрасно видели, что в последние двадцать лет судьба была к ним неблагосклонна. Венеция потерпела несколько поражений на суше и на море, потеряв множество кораблей и людей. Гражданам республики пришлось бессильно наблюдать, как враг подступил к самой границе лагуны. Все соседи, от которых венецианцы зависели в торговом отношении, были настроены в большей или меньшей степени недружелюбно. Главная колония, Крит, снова бунтовала. Венецианцы пережили горечь (не говоря уже о духовных опасностях) церковного отлучения, ужасы землетрясения и наводнения; и несмотря на то, что преемник папы Мартина в 1285 г. снял интердикт, а последствия природных катастроф удалось в целом устранить, признаков того, что впереди лучшие времена, все еще было немного. Между тем в Истрии по-прежнему полыхала война.
В жизни всякого государства время от времени случается черная полоса, и в такие времена люди начинают искать козла отпущения. Венецианцы тоже нашли такого: во всем, по их мнению, была виновата новая торговая аристократия, внезапно обретшая богатство и власть при захвате Константинополя, а теперь толкавшая республику к олигархии, подрывая власть дожа и лишая человека из народа всякой возможности влиять на политическую жизнь. На самом видном месте среди таких выскочек стояло семейство Дандоло, давшее городу двух дожей. Первый был в ответе за установление нового порядка, а второй, по мнению многих, сосредоточил все его худшие стороны в своем правлении и навлек на Венецию еще более тяжкие испытания.
Это мнение было и нелогичным, и несправедливым, однако его оказалось достаточно, чтобы в городе вспыхнули массовые протесты. Возмущенные тем, что единственная политическая привилегия, которой они традиционно пользовались, теперь отнята у них не только де-факто, но и де-юре, граждане в одном могучем усилии сплотились, чтобы заставить правительство услышать их голоса. Они собрались на Пьяцце и потребовали передать дожеский престол главе семейства, олицетворявшего старый, подлинно демократический порядок, – Джакомо Тьеполо, сыну дожа Лоренцо[133].
Из этого второго Джакомо Тьеполо, имевшего за плечами богатый военный опыт длиной в двадцать с лишним лет, мог бы выйти во многих отношениях замечательный дож. Однако у него имелось два серьезных недостатка. Прежде всего, как ни странно это звучит, он был востребован народом. Если бы он преуспел, пусть даже в результате официального выборного процесса, люди пришли бы к выводу, что их демонстрация достигла цели, и стали бы выдвигать новые требования, стараясь все активнее влиять на политическую обстановку. Осторожные советники не хотели открывать толпе такую возможность: она поставила бы под угрозу всю электоральную систему, которую с таким трудом выстроили специально для того, чтобы предотвратить подобные ситуации. К счастью для них, против кандидатуры Тьеполо имелось и другое возражение, оспорить которое его сторонникам было бы труднее: Джакомо был сыном и внуком бывших дожей. Возобладал традиционный страх перед наследственной монархией. Тот факт, что его семейство было почтенным и старинным, только усиливал потенциальные риски. Три дожа Тьеполо всего за каких-то шестьдесят лет – это уж слишком. Даже сам Джакомо, похоже, согласился с этим аргументом. Чтобы не усугублять разногласия, он удалился на свою виллу на материке, а вскоре после этого на освободившееся место был избран по официальной процедуре тридцативосьмилетний Пьетро Градениго.
Семья нового дожа, как и род Дандоло, принадлежала к сословию купцов-нуворишей. Судя по насмешливому прозвищу Пьераццо, подданные ему не доверяли, а его последующие действия доказали их правоту. Но другого кандидата на его место у них не было; и многие, без сомнения, заметили, что в официальную делегацию, отправленную за Градениго в Каподистрию, где тот служил подеста, был включен представитель семьи Тьеполо. Встретив мрачным молчанием новость об избрании дожа, венецианцы нехотя приняли его в качестве нового правителя.
Смена дожа не принесла немедленного облегчения. Особенно сложной была ситуация в Леванте, где аль-Ашраф Халиль, мамлюкский султан Египта, собирал армию для окончательного разгрома последних латинских оплотов в Святой земле. Триполи пал в 1289 г., всего за несколько месяцев до избрания Градениго. Пока держались только Акра да неск