[146]. Якопо Кверини яростно выступил против, напомнив всем, что далматинским графам не разрешалось занимать никаких государственных постов, не считая членства в Большом совете и pregadi. Кверини опирался на писаные законы республики и был совершенно прав, но кандидатуру Доймо все равно утвердили.
Чаша терпения Тьеполо, Кверини и их последователей переполнилась. Снова вспыхнули уличные бои на Пьяцце и в других местах города, и в ходе этих стычек один из Дандоло тяжело ранил одного из Тьеполо. Казалось, гражданской войны уже не избежать. Правительство срочно объявило запрет на ношение оружия. Это была разумная мера, но, к сожалению, она дала обратный результат. Через день или два один из «владык ночи» (signori di notte, двойная магистратура ночных стражей города) остановил на улице Пьеро Кверини делла Ка̕Гранде и приказал его обыскать. В ответ Кверини мощным ударом сбил стража порядка с ног. К тому устремились на помощь; не прошло и нескольких минут, как весь квартал звенел оружием. Пьеро арестовали, признали виновным и подвергли наказанию. Но этим дело не кончилось. Его брат Марко еще раньше затаил обиду на дожа, который публично обвинил его в трусости за бегство из Феррары. Марко втайне собрал своих друзей, и те, как он и предвидел, охотно согласились, что Пьетро Градениго больше не должен занимать свой пост. Но совет, который они дали, был на первый взгляд неожиданным. Они предложили Марко вернуть с материка и поставить во главе заговора его зятя Баджамонте Тьеполо, некоторое время назад отправившегося в добровольное изгнание.
Хотя в наши дни на нем лежит клеймо (возможно, не вполне заслуженное) одного из самых отъявленных злодеев в истории Венеции, Баджамонте Тьеполо остается во многом странной и загадочной фигурой. Он приходился правнуком Боэмунду Бриеннскому, князю микроскопического государства Рашкия, основанного крестоносцами в Боснии (откуда, вероятно, и происходит его необычное имя). Дедом Баджамонте был дож Лоренцо, а отцом – тот самый Джакомо, который несколькими годами ранее отказался бороться за дожескую власть с Пьетро Градениго. О прошлом самого Баджамонте известно не так уж много, не считая любопытного сообщения Марко Барбаро (жившего, напомним, два столетия спустя), согласно которому в 1300 г. он был обвинен в лихоимстве в двух пелопоннесских колониях – Модоне и Короне. В 1302 г., хотя он все еще не выплатил государству всю причитающуюся сумму до конца, Баджамонте был назначен подеста в Нону и принят в Кварантию (Совет сорока), которая тогда была верховным судебным органом республики. Но, чувствуя на себе груз старого обвинения, Баджамонте отказался от этих должностей и, покинув Италию, уединился на своей вилле в Марокко. Сама по себе история не слишком впечатляющая; но, надо полагать, в личности Баджамонте Тьеполо было нечто большее. Возможно, какая-нибудь примечательная черта характера или забытый ныне подвиг сделали его известной, популярной и даже, пожалуй, романтической фигурой в глазах венецианцев. Его называли il gran cavaliere – великий рыцарь; и когда Марко Кверини и его друзья-заговорщики составляли план по свержению дожа, они явно были уверены, что без помощи Баджамонте им не обойтись.
На том первом собрании лишь один голос был подан против самого заговора – голос старого Якопо Кверини, который большую часть своей политической карьеры посвятил борьбе против Пьетро Градениго и всего, что тот олицетворял, но категорически отказался поддержать противозаконный акт насилия. Однако Якопо вскоре предстояло отправиться по государственным делам в Константинополь, так что его смело можно было сбросить со счетов: заговорщики понимали, что уже через несколько недель он будет далеко от Венеции и ничем им не помешает. Между тем прибыл Баджамонте и всей душой поддержал заговор. Будучи настоящим политическим авантюристом, он увидел возможность не только сместить Пьетро Градениго, но и преобразовать сам венецианский строй, захватить власть и создать наследственную монархию по образцу материковых.
Датой восстания назначили понедельник 15 июня, день святого Вита. Заговорщики разделились на три группы. Две из них, под предводительством Баджамонте Тьеполо и Марко Кверини, должны были собраться накануне вечером у дома Кверини, в Сан-Поло; наутро, с первыми лучами солнца, они намеревались выступить оттуда, пересечь мост Риальто и разными путями направиться к Дворцу дожей. Третья группа, под предводительством Бадоэро Бадоэра[147], должна была ждать своего часа в селении Перага, а затем, в последний момент, переправиться через лагуну и, когда правительственные отряды вступят в сражение, обрушиться на них с тыла.
План был не самым изобретательным, но вполне мог сработать благодаря важнейшему преимуществу – внезапности. К несчастью, как и Марино Бокконио в свое время, Баджамонте и его друзья недооценили дожа. Некто Марко Донато, поначалу участвовавший в заговоре, неожиданно отошел от него. Был он подкуплен или нет, мы никогда не узнаем наверняка, но это кажется весьма вероятным. Так или иначе, от него Градениго узнал о заговоре еще за несколько дней до назначенной даты. Это дало ему время оповестить самых преданных своих сторонников, в том числе подеста Торчелло, Мурано и Кьоджи, и призвать их в Венецию со всеми доступными подкреплениями. Накануне дня святого Вита они вместе с синьорией, главами Кварантии, авогадорами (членами судебной коллегии), стражами порядка и рабочими Арсенала, по традиции составлявшими личную гвардию дожа, тайно собрались во дворце. Между тем на Пьяцце расположились вооруженные люди Дандоло, по-прежнему верные дожу.
Той ночью случился один из свирепых летних штормов, от которых всегда страдала Венеция, и Бадоэр со своим отрядом не смог переправиться через лагуну. Если бы удалось послать весть Баджамонте, он наверняка отложил бы всю операцию. Но, не подозревая о затруднениях третьей группы, равно как и о приготовлениях дожа, он решил действовать по плану, несмотря на проливной дождь. Марко Кверини и его сын Бенедетто выступили во главе первого отряда; они промчались верхом[148] по узким улочкам-calli с криками Liberta! («Свобода!») и Morte al Doge Gradenigo! («Смерть дожу Градениго!») – которые, как говорят, были едва слышны сквозь завывания ветра. По мосту, который сейчас зовется Понте-деи-Даи, отряд выехал на Пьяццу с северной стороны, но успел добраться лишь до середины площади. Их уже поджидали люди Дандоло, и заговорщики, захваченные врасплох и оказавшиеся в меньшинстве, не смогли дать им отпор. Многие были убиты, в том числе отец и сын Кверини; остальные бежали на соседнюю площадь Сан-Лука, где попытались перегруппироваться, но снова были обращены в еще более постыдное бегство братией скуолы Санта-Мария делла Карита и несколькими членами гильдии художников.
Тем временем Баджамонте, проезжая во главе своего отряда по Мерчерии, остановился под большим бузиновым деревом, росшим в то время у церкви Сан-Джулиано. Зачем он это сделал, неизвестно. Возможно, он хотел стянуть все силы перед решительным броском на Пьяццу, но более вероятно, что один из людей Кверини, бежавших с площади, сумел предупредить его об опасности. Впрочем, предупреждения были излишни, потому что схватка Дандоло и Кверини уже переполошила весь район. Стало ясно, что местные жители отнюдь не спешат встать под знамена заговорщиков, как те надеялись. Никто не приветствовал их радостными криками; напротив, из-за окон запертых домов неслись лишь оскорбления и проклятия. Когда Тьеполо наконец приблизился к входу на Пьяццу – туда, где сейчас стоит часовая башня, – какая-то старуха сбросила на него из окна верхнего этажа тяжелую каменную ступку. Та не задела Тьеполо, но попала в его знаменосца и убила его наповал. При виде знамени со словом Libertas («Свобода»), рухнувшего в грязь (потому что дождь по-прежнему лил как из ведра, а большинство улиц в городе еще не были замощены), заговорщики окончательно пали духом. Промокшие и перепачканные, Баджамонте и его сообщники бежали через мост Риальто и разрушили его за собой.
Однако мятеж еще не закончился. Бадоэра и его отряд быстро захватили на материке, привезли в Венецию и обезглавили, но Баджамонте сумел окопаться в собственном квартале, где к нему вскоре присоединились и уцелевшие члены отряда Кверини. Квартал укрепили баррикадами; население по ту сторону Гранд-канала, в отличие от горожан из окрестностей Сан-Марко, было полностью на стороне старых семейств (case vecchie), так что дож Градениго, несмотря на свою победу, не рискнул атаковать, опасаясь развязать гражданскую войну. Он выдвинул очень щедрые условия, и Баджамонте Тьеполо, поначалу продемонстрировав надменную неуступчивость, в конце концов сдался и отправился в четырехгодичную ссылку в Далмацию, где, впрочем, не собирался задерживаться надолго.
В таком бесстрастном описании восстание Баджамонте Тьеполо выглядит почти смехотворным. Разумеется, сам Тьеполо мог бы заявить, что против него сговорились все возможные случайности. Его планы нарушила погода: она замедлила продвижение, помешала отрядам соединиться и в целом подействовала на заговорщиков угнетающе. Его предал Марко Донато. Незапланированная остановка у церкви Сан-Джулиано, чем бы она ни была вызвана, отняла драгоценные минуты, а ведь он мог бы выехать на Пьяццу вовремя и спасти Кверини. Но никакие жалобы и отговорки не отменяли тот факт, что он прискорбно проиграл и навлек на себя не только бесчестье, но и насмешки.
Теперь эти события могут показаться сущими пустяками, но в Венеции к ним отнеслись очень серьезно. Если бы Градениго не предупредили заранее, заговорщики могли бы преуспеть даже без помощи отряда Бадоэра. Но даже и так этот заговор оставался возмутительным покушением не только на самого дожа, но и на все законодательство; более того, в этом покушении участвовали три старейших и благороднейших венецианских семейства. Благополучно погасив пожар, пока тот еще не успел разгореться, правительство вознамерилось затоптать все еще тлеющие угольки. Приговор, вынесенный Баджамонте, был относительно мягким лишь потому, что Градениго осознавал силу поддержки, которой тот пользовался, и благоразумно решил не делать из него мученика. Но, когда бунтовщик отправился в изгнание, его имя и репутацию принялись систематически очернять. Его дом на площади Сан-Агостино (более известной на венецианском диалекте как Сан-Стин) через день или два после его отъезда был разрушен: от здания не оставили камня на камне. На его месте воздвигли так называемую Позорную колонну с надписью: