море, погода уже не позволяла предпринять какие-либо масштабные операции. Тем не менее каждая сторона вверила свою судьбу выдающемуся адмиралу: Венеция – Николо Пизани, а Генуя – одному из многих носителей славной фамилии, которой предстояло блистать в истории города на протяжении более пяти веков, – Паганино Дориа. 13 февраля 1352 г. два флота сошлись у входа в Босфор, под стенами Галаты.
Паганино, защищавший собственные воды, располагал позиционным преимуществом и выстроил свои корабли так, чтобы нападавшие не могли к ним приблизиться, не рискуя нарушить собственный строй. Пизани сразу заметил ловушку; к тому же море было неспокойным, а дни в это время года – слишком короткими. Идти в атаку было бы сущим безумием. Но арагонский командующий ничего не желал слушать. Прежде чем Пизани успел его остановить, он обрубил канаты и бросился на генуэзцев. Венецианцам ничего не оставалось, как последовать за ним.
Дальнейшая битва обернулась прямым столкновением Венеции и Генуи. Византийцы почти сразу отступили, даже не попытавшись сразиться; арагонцы после первой злополучной попытки показать себя героями продержались в бою немногим дольше. Двум самым грозным морским державам того времени пришлось мериться силами один на один – и они так и поступили, не желая уступить врагу ни пяди. Вспыхнул пожар, из-за сильного ветра быстро охвативший оба флота; но обе стороны продолжали сражаться до глубокой ночи при свете собственных горящих кораблей. Наконец венецианцы, против которых были и ветер, и течение, были вынуждены отступить. Они потеряли большую часть своих галер и около 1500 лучших бойцов – по тем временам грандиозное число и тем более ужасное, что со дней «черной смерти» прошло лишь четыре года. Но когда рассвело, генуэзцы увидели, что их потери тоже велики – причем настолько, что Паганино предпочел скрыть их от своих сограждан из Галаты, опасаясь массовой паники. Формально победа была на его стороне, но обошлась куда дороже, чем иное поражение. О том, чтобы пуститься в погоню за отступающими венецианцами, не могло быть и речи, да и праздновать победу в Генуе тоже не стали, когда стали известны масштабы потерь. Генуэзский хронист того времени Джорджо Стелла писал: «Я ни разу не видел, чтобы в городе отмечали годовщину этой победы, и даже дож, вопреки обыкновению, не посещал церковь для благодарственного молебна. В той битве пало так много храбрых генуэзцев, что, надо полагать, о победе сочли за лучшее забыть».
Несмотря на потери в Босфорском сражении, позиции Генуи в Галате оставались по-прежнему сильны, но положение императора Иоанна VI Кантакузина, напротив, становилось все более шатким. Ему приходилось тревожиться не только о деньгах и неприятелях, окружавших империю со всех сторон, но и за сохранность собственного трона, на который он не имел законных прав: пятью годами ранее Иоанн VI отнял власть у полномочного императора, шестнадцатилетнего Иоанна V Палеолога. Последний не был низложен официально: Кантакузин предпочел женить его на своей дочери и оставить в звании императора, пусть и лишенного всякой подлинной власти. Однако юноша взрослел, и зависимое положение угнетало его все больше. Вскоре вокруг него сосредоточились оппозиционные силы, и к 1352 г. империя оказалась на пороге гражданской войны. Кантакузин всегда ненавидел генуэзцев, но, отчаянно нуждаясь в союзниках, больше не мог позволить себе противостоять им – ни политически, ни тем более экономически. Нетрудно вообразить, с какими чувствами он подписал в мае того года соглашение, по которому генуэзцы получили право расширить свои владения в Галате и по желанию отстранять от торговли в Азовском море любых приезжих, включая и собственных подданных-греков.
Для Венеции это стало очередным ударом. Отчасти его удалось смягчить, получив от Иоанна Палеолога стратегически важный остров Тенедос в качестве залога под заем в размере 20 тысяч дукатов; втайне венецианцы были уверены, что выплатить этот долг Византия не сможет никогда. Вместе с тем стало очевидно, что дальнейшая война с генуэзцами, будь то под стенами Константинополя или в Черном море, не принесет ничего хорошего. Республика направила очередную субсидию арагонцам (в надежде, что в Западном Средиземноморье их поддержка принесет больше пользы, чем на Леванте), после чего Николо Пизани, оправданный по всем статьям после официального разбора событий на Босфоре, отплыл к новому театру военных действий.
Остров Сардиния уже не первый год был камнем преткновения между Генуей и Арагоном, и, добравшись туда, Пизани обнаружил, что испанцы блокируют порт Альгеро, одновременно готовясь отразить атаку генуэзского освободительного флота, уже видневшегося на горизонте. По воле случая венецианцы прибыли как раз вовремя. Испанский адмирал охотно передал Пизани верховное командование, и генуэзцы столкнулись с неприятным сюрпризом: вместо тех скромных сил, на которые они рассчитывали, перед ними выстроился внушительный флот. Когда они подошли ближе, на всех венецианских мачтах внезапно взвились знамена святого Марка, и удивление сменилось ужасом. В сражении генуэзцы проявили немалую отвагу, особенно на поздних этапах, когда в ход пошли абордажные крючья (Пизани еще перед битвой скрепил между собой все свои галеры, кроме десяти) и началась рукопашная, но венецианцы превосходили врагов и численностью, и искусством маневра. Они захватили 41 генуэзский корабль; в Геную смогли вернуться всего девятнадцать, включая флагман посрамленного адмирала Антонио Гримальди, который пришлось вести на буксире.
Так 29 августа 1353 г., полтора года спустя, Венеция достойно отомстила за поражение на Босфоре. Весть о битве при Альгере повергла Геную в настоящее отчаяние. Весь город погрузился в траур: люди оплакивали гибель своей некогда славной республики, ныне обреченной на позор и рабство. Когда мы читаем об этих событиях, как в генуэзских, так и в венецианских хрониках, на первый взгляд кажется, что реакция была преувеличенной: в конце концов, кто не проигрывал битвы? Генуя, как и любое другое государство, имела опыт поражений, а Венеция только недавно показала, как быстро можно от них оправиться. Но, осмыслив все как следует, начинаешь понимать, что это было не обычное стратегическое отступление. Генуэзцы слишком хорошо представляли себе его вероятные последствия. Отныне их враги держали под контролем все Средиземноморье, отрезав Геную не только от Леванта и Крыма – главных источников ее богатства, но и перекрыв все основные пути продовольственных поставок. За минувшие столетия город расширился настолько, что значительная часть узкой полоски плодородной земли между горами и морем оказалась застроена, а других земель, пригодных для обработки, в окрестностях не имелось. Таким образом, Генуя ничуть не меньше, чем Венеция, зависела от импорта из заморских земель и Ломбардии. Но Ломбардия с некоторых пор оставалась недоступна: проходы в горах перекрыл другой враг, имевший виды на генуэзские территории, – Джованни Висконти, правитель и архиепископ Милана.
Итак, в те последние дни лета 1353 г. у генуэзцев были все причины горевать. Столь же отчаянно они принялись искать выход из положения – и тот нашелся еще до конца сентября. Из трех зол, которые им угрожали, – Венеции, Милана и голодной смерти – они выбрали наименьшее. Генуя обратилась к архиепископу Миланскому, предложив добровольно сдаться в обмен на помощь и поддержку в дальнейшей войне с Венецией. При этом она выдвинула лишь два условия: город сохранит свои прежние законы, а на знаменах его боевых кораблей останется красный крест его покровителя, святого Георгия, хотя под ним будут изображать змею Висконти.
Венецианцы, разумеется, пришли в ярость. Однако возмущению сопутствовал страх. У них отняли радость победы в последний момент, когда они уже решили, что заклятого врага удалось сокрушить раз и навсегда. Мало того, Милан, который и так уже внушал беспокойство, распространил свое влияние еще шире. Поскольку Венеция к этому времени стала материковой державой и от владений Милана ее отделяла лишь Падуя во главе с вассальной династией Каррара, столкновение с Висконти назревало уже давно: это был лишь вопрос времени. Правда, до тех пор казалось, что причиной открытой войны станет не Генуя, а какой-то из ломбардских городов, но, по существу, это не меняло дела. Венеция поспешно организовала союз, в который вошли материковые города, тоже опасавшиеся Милана, – Монферрат и Феррара, Верона, Падуя, Мантуя и Фаэнца, и даже уговорила Карла IV Богемского, без пяти минут императора Священной Римской империи, стать его номинальным главой. Все это удалось сделать очень быстро и, по свидетельству Лоренцо де Моначи, «ценой почти невероятных расходов». Но и Висконти не чурался подкупа, так что союз потерял нескольких участников, даже не обменявшись с противником ни единым ударом, а Карл стал богаче на 100 тысяч венецианских дукатов.
Однако архиепископ Джованни не торопился развязать войну. Напротив, он предложил Венеции решить дело миром и отправил посла – человека, который уже тогда славился как величайший после Данте поэт и дипломат своего времени, – Франческо Петрарку. Еще тремя годами ранее Петрарка писал дожу Дандоло – своему другу и единомышленнику-гуманисту, – умоляя заключить мир с Генуей во имя единства Италии. Теперь он повторил свой призыв еще раз, обратившись уже не только к дожу, но и к жителям Венеции. Со всем красноречием, на какое он был способен, Петрарка заклинал венецианцев протянуть его повелителю руку дружбы и принять благоприятнейшие условия, которые тот предлагал. Но, как он сам признал позднее, поездка оказалась напрасной:
Я бросил немало слов на ветер; я отправлялся в путь, будучи исполнен надежд, а вернулся в скорби, стыде и страхе… Никакие мои слова, ни даже слова самого Цицерона не смогли бы достичь этих упрямо затыкаемых ушей и отворить сии строптивые сердца[168].
Действительно, Петрарка произвел на венецианцев не большее впечатление, чем Данте, посетивший их тридцатью тремя годами ранее. Они уже справились с первым потрясением от союза Генуи и Висконти и вновь обрели привычную самоуверенность и отвагу, поскольку непосредственная угроза нападения с материка, на первый взгляд, миновала. Они рассудили так: если архиепископ просит о мире, значит, он не готов к войне. Сами же они были сильны, как никогда, – по крайней мере, на море. И, что бы там себе ни думал Висконти, венецианцы твердо вознамерились закрепить свою победу у Альгеро и, не откладывая дело в долгий ящик, нанести сопернику новый удар, на сей раз, возможно, решающий. Их не интересовали цветистые речи в дожеской палате для аудиенций; все их внимание было приковано к докам Арсенала.