По всем описаниям, это был суровый, жесткий человек с обостренным чувством справедливости. Когда его сын угодил на два месяца в тюрьму за какую-то дурацкую выходку[193] и тут же тяжело заболел, дож отказал ему в досрочном освобождении, чем заслужил почтительное восхищение и своих подданных, и позднейших историков (несмотря на то, что в результате юноша умер). Что до прочего, то внутренним делам страны он уделял не так уж много внимания. Но этого и не требовалось: в отличие от Генуи, которая быстро скатывалась в анархию, Венеция сохранила свою политическую систему в целости, несмотря на долгие шесть лет самой тяжелой войны за всю историю. Во всей Италии не нашлось бы государства, способного похвастаться такой устойчивостью. Внутренняя система управления работала как хорошо отлаженный автоматический механизм; все проблемы носили внешний характер. Поэтому Антонио Веньер с советниками занялся внешней политикой – укреплением позиций республики в Европе и на мировой арене.
Прежде всего предстояло воссоздать торговую империю. Потеря Далмации стала тяжелым ударом, но, по крайней мере на тот момент, с ним оставалось только смириться. К тому же Далмация никогда не была важным торговым партнером: Венеция ценила ее в основном как источник некоторых видов сырья (в особенности древесины и камня) и как базу для более далеких экспедиций: далматинское побережье изобиловало превосходными естественными гаванями, подобных которым не имелось на итальянском побережье Адриатики. Дальше к югу Венеция сохранила за собой пелопоннесские порты Модон и Корон, а Крит после очередного неудачного восстания 1563 г. переживал период вынужденного спокойствия и относительного процветания. Теперь, когда Генуя больше не могла ей помешать и не представляла угрозы, Венеция могла приступить к восстановлению всех своих старых торговых связей и к формированию новых – на Леванте, на Черном море и дальше на восток. Во всех крупных портах, куда регулярно заходили венецианские суда, республика разместила постоянных агентов и обустроила склады, в которых накапливали предназначенный к отправке товар до прихода очередного корабля (венецианцы придавали большое значение быстрой оборачиваемости) и хранили привозные грузы, чтобы не выбрасывать товар на рынок слишком быстро и не сбивать цены. Торговый агент Венеции появился даже в Сиаме, когда до конца века оставалось еще десять лет.
Однако республика не ограничилась исключительно торговой экспансией. Разочаровавшись в ценности материковых владений в Италии и приняв как данность утрату Далмации, она тем не менее стремилась расширить влияние в Восточном Средиземноморье. В 1386 г. она приобрела Корфу. Воспользовавшись внутренними неурядицами в Неаполитанском королевстве, которому официально принадлежал этот остров, Венеция предложила его обитателям защиту от потенциальных агрессоров. Корфиоты, прекрасно понимавшие, что, в случае чего, в списке таких агрессоров Венеция окажется первой, были вынуждены согласиться. Венецианцы передали Неаполю символическую плату за остров, но это была лишь формальность. Действуя схожими методами, сочетая политический оппортунизм с деловой сметкой, искусной дипломатией, а подчас и толикой шантажа, Венеция еще до конца столетия завладела городами Скутари и Дураццо на юге Далмации, Навплией и Аргосом на Пелопоннесе, а также большей частью Кикладского архипелага и островов Додеканес.
Причины, по которым она развернула столь внушительную программу экспансии, были не только коммерческими. Несмотря на другие, более насущные заботы, республика не переставала следить за медленным, но неуклонным продвижением турок на запад, вызывавшим все более серьезные опасения. За последние двадцать лет XIV в. их продвижение превратилось в настоящее нашествие: в 1383 г. пал Сере, а затем, один за другим, еще три города – София, Ниш и Салоники. Наконец, в 1389 г. в эпической битве при Косове османская армия сокрушила Сербию и уничтожила последние надежды балканских славян на сохранение независимости. После этого Болгария продержалась лишь четыре года. Стало очевидно, что дни самой Византии тоже сочтены. Не считая нескольких островов в Эгейском море, Восточная Римская империя сжалась до собственной столицы, Константинополя, а император продолжал править лишь по милости турок, сознавая, что единственный его шанс на сохранение трона – беспрекословное повиновение султану. Иоанн V Палеолог, одряхлевший, но до конца дней предававшийся разврату, умер в 1391 г.[194] Его сын Мануил II был человеком добрым и небесталанным; в более благоприятных обстоятельствах он, возможно, сумел бы вернуть империи часть былого величия, но противостоять османской военной машине было невозможно. Вплоть до смерти Иоанна Мануил жил при дворе султана на правах вассала и заложника, гарантирующего послушание отца; несколько раз ему даже пришлось сражаться на турецкой стороне против своих же сородичей-греков. Впоследствии он вернулся в Константинополь и воссел на трон, но по-прежнему остался в унизительной зависимости от турок.
В подобных обстоятельствах неудивительно, что в 1396 г. Венеция, несмотря на все прошлые разногласия с Венгерским королевством, поддержала короля Сигизмунда, призвавшего христианскую Европу подняться на борьбу против Порты, и предоставила ему свой черноморский флот. К несчастью, ее примеру последовали немногие. По всей Европе удалось набрать лишь около 60 тысяч человек, и, хотя в их число вошли лучшие французские рыцари, именно последние из-за своей самоуверенности и недисциплинированности стали основной причиной катастрофы, постигшей это начинание. Перед битвой они похвалялись: даже если небо рухнет на землю, они удержат его на остриях своих копий. Но до султана Баязида им было далеко. В очередной раз оправдав свое прозвище Молниеносный, он стремительно двинул войска навстречу крестоносцам. Битва, в которой они сошлись 28 сентября 1396 г. под Никополем на Дунае, оказалась недолгой и кровавой, но еще более ужасное кровопролитие последовало позже, когда в присутствии султана были обезглавлены 10 тысяч французских пленников. Уцелевшие, включая самого Сигизмунда, спаслись на венецианских кораблях. Очевидец из Германии, захваченный в плен, но помилованный по причине чрезвычайной молодости, сообщает, что видел, как эти корабли проходили через Дарданеллы: его и еще 300 выживших пленных вывели на берег и заставили кричать и улюлюкать вслед побежденному королю[195].
Роль, которую Венеция сыграла в этом позорном походе, не назвать героической, но все же битва при Никополе стала важной вехой в ее истории. После этих событий Западная Европа попросту закрыла глаза на Высокую Порту и не открывала их еще сто с лишним лет, пока не ощутила турецкую угрозу непосредственно на себе. Умирающая Византийская империя продержалась, как ни странно, еще пятьдесят семь лет, но из щита Европы превратилась в обузу. Мануилу пришлось построить у себя в столице мечеть и открыть суд, действовавший по мусульманским законам, но и это оставило христианских князей равнодушными. Похоже, одна только Венеция по-прежнему осознавала опасность. На роль предводительницы крестовых походов она не годилась, а потому только и могла отстаивать собственные интересы, когда те оказывались под угрозой. Но, защищая себя, она тем самым защищала и всю Европу.
Тем же уверенным, хотя подчас и циничным подходом, благодаря которому Венеция расширила свои владения на Средиземном море, определялась ее политика в материковой Италии. Там удалось добиться не меньших успехов. Заклятый враг республики Франческо да Каррара не утратил былого могущества и злобы, несмотря на разочарование, постигшее его в 1380 г., когда Генуя обломала зубы о свою соперницу, а Тревизо сдался не ему, а герцогу Леопольду Австрийскому. Да, Венеция не пала, вопреки его надеждам, но все-таки ему довелось увидеть ее унижение, потрясение и страх. Сам же он обнаружил, как легко можно покорить венецианские территории на материке, и почувствовал, что события генуэзской войны сделали его еще сильнее. Чем скорее он снова перейдет в наступление, тем будет лучше, решил Каррара и в 1382 г. осадил Тревизо.
Результат превзошел все его ожидания. В свое время герцог Леопольд охотно принял Тревизо, предложенный венецианцами, но заботиться о его защите или тратить на это ресурсы он был не готов. Поэтому теперь Леопольд просто-напросто продал Карраре этот город, а заодно Беллуну, Ченеду и Фельтре, в совокупности позволявшие держать под контролем один из важнейших торговых путей – через Доломитовые Альпы в Тироль. Для Каррары, владевшего практически всеми материковыми территориями Венето, цена 100 тысяч дукатов не шла ни в какое сравнение с ценностью этого приобретения.
Сухопутных войск у Венеции не имелось, а наемники ей тогда были не по карману. Но у Каррары не было флота, и взять корабли ему было неоткуда, учитывая теперешнее состояние Генуи. Венеция предположила и не ошиблась, что Франческо не рискнет напасть на города лагуны, а вместо этого обратит взоры на запад, где Антонио делла Скала, последний потомок некогда великой династии Скалигери, едва удерживал власть над Вероной и Виченцей – Карраре оставалось только протянуть руку и сорвать эти два перезревших плода. Поэтому, несмотря на всю серьезность ситуации, Венеция воздержалась от немедленного ответного удара и сочла за лучшее подождать и посмотреть.
Это не значит, что дожа Веньера и его советников не тревожила перспектива, в которой Падуанская империя могла распространиться на всю территорию Венето и подступить непосредственно к границам республики. Безусловно, они беспокоились, но понимали: сколь бы легкими ни казались Карраре эти завоевания сами по себе, они повлекут за собой прямую конфронтацию с Джан Галеаццо Висконти, который недавно сверг своего дядю, старого Бернабо, почти наверняка отравил его и завладел Миланом (а вскоре после этого, в знак благодарности за успех предприятия, приступил к строительству Миланского собора). Джан Галеаццо – интриган и лицедей, движимый непомерным честолюбием и ненасытной жаждой власти, – был самым опасным отпрыском своего знаменитого семейства. Любой конфликт интересов с таким человеком рано или поздно перерос бы в открытую вражду, а открытая вражда с Джан Галеаццо означала неизбежное поражение. Таким образом, Венеции оставалось лишь выждать время. Воевать с Каррарой не было смысла: он благополучно уничтожит себя сам.