не будет стерта с лица земли. Возможность приобрести Верону и Виченцу, а с ними и Падую (которая отойдет к республике, как только избавится от Каррары) означала власть над тремя ключевыми городами Северной Италии, позволявшими защитить наиболее уязвимые со стороны материка подступы к Венеции. К Франческо Новому, стоявшему под стенами Виченцы, отправили гонца с требованием снять осаду. Младший Каррара, до тех пор остававшийся покорным союзником республики, впервые выказал неповиновение. «Сделаем-ка из этого гонца льва святого Марка», – якобы заявил он и приказал разрезать посланнику ноздри и отсечь уши.
Это был не только бесчеловечный, но и откровенно глупый поступок. До этого Франческо Новый еще мог спасти свою династию, совершив дипломатический маневр и отняв у Венеции повод для войны. Но, изувечив гонца, он подписал приговор всему роду Каррара, включая и самого себя. Когда его оттеснили от Виченцы, он заперся в Падуе и – отдадим ему должное – стойко сопротивлялся осадившим его венецианцам. Ему предлагали разумные условия сдачи, но Франческо раз за разом отвергал их. Наконец, перед лицом двойной угрозы – голода и новой вспышки чумы, опустошавшей Европу на протяжении второй половины XIV в. и в первые десятилетия XV, он был вынужден сдаться. 17 ноября 1404 г. Падуя пала. Франческо привезли в Венецию в цепях; вместе с ним доставили его сына Якопо. Народная ненависть к падуанцу (подогреваемая слухами о том, что Каррара собирался отравить колодцы в городе) привела к тому, что поначалу обоих пленников держали на острове Сан-Джорджо-Маджоре ради их собственной безопасности. Лишь через несколько дней их перевезли в специальные помещения на верхнем этаже Дворца дожей, отведенные для высокопоставленных узников.
К тому моменту поступили новые сведения о том, какую деятельность вел Каррара в последнее время. Травить колодцы он не собирался, но зато организовал широко разветвленный заговор с целью ниспровергнуть республику изнутри. Когда открылись подробности заговора, обнаружилось, что в него вовлечены несколько венецианских аристократов. Совет десяти с помощью еще шестерых чиновников, привлеченных специально для этого разбирательства, трудился день и ночь, выявляя новые и новые линии заговора и допрашивая (во многих случаях – под пыткой) сотни подозреваемых. Чем дольше они работали, тем больше находили свидетельств – и все они, без исключения, указывали на то, что во главе заговора стоит семейство Каррара. Отца и сына приговорили к смерти. Легенда о том, что их якобы подвесили в железной клетке на крыше дворца, не имеет под собой оснований[196]: на самом деле обоих осужденных задушили в тюрьме 17 января 1405 г. Франческо Каррара отбивался деревянным стулом, героически, но безуспешно защищаясь до самого конца.
XIV в. принес Венеции немало тягот и, пожалуй, стал самым суровым за всю ее историю. Он начался с двух мятежей – неудачного заговора Марино Бокконио и столь же безуспешного, но более серьезного, организованного Баджамонте Тьеполо, а едва перевалив за середину, ознаменовался третьим, когда престарелый Марино Фальеро навлек позор на республику и на сам институт дожеской власти, поплатившись за это жизнью. Таинственные обвинения в адрес Лоренцо Чельси тоже подрывали престиж дожеского титула. Одновременно Венеция терпела удар за ударом во внешней политике: восстания на Крите, в Триесте и других городах, потеря Далмации и судьбоносное противостояние с Генуей, продолжавшееся с перерывами целых пятьдесят лет. Материковые соседи Венеции – Скалигери, Висконти, Каррара – тоже не давали ей вздохнуть спокойно; а с 1348 г. с города снимала жатву «черная смерть», неумолимо возвращаясь снова и снова через каждые несколько лет.
Но, несмотря на все это, Венеция многого добилась. Для начала, она закрепилась на континенте (в Терраферме), на сей раз уже окончательно. С падением дома Каррара к республике отошли значительные материковые территории: от Тальяменто на востоке до берегов озера Гарда на западе, от Адидже на юге и до холмов, возвышающихся над Бассано, на севере. Позже она еще расширила эти владения, и они уже не уменьшались сколько-нибудь существенно (не считая краткого периода в начале XVI в.) вплоть до падения самой республики.
К 1400 г. Венеция утратила все иллюзии относительно своего статуса как европейской державы. Она узнала на собственном опыте – и дорогой ценой, – каково приходится государству, которое вынуждено защищать длинные и зачастую неустойчивые сухопутные границы от соседей-хищников. Она хорошо усвоила, во что обходится наем и содержание солдат удачи на протяжении боевых действий. Однако престиж и влияние республики возросли настолько, что в дальнейшем она смогла беспрепятственно вести торговые дела не только в Италии, но и по всему континенту, где ее торговые обороты со временем достигли невероятных величин. Более того, ее новообретенная уверенность в себе опиралась на огромное преимущество, которым не обладал никто из ее соперников и которое в очередной раз подтвердилось в ходе пережитых испытаний: Венеция была неприступна и неуязвима – настолько, насколько это вообще возможно.
Ведь она, несмотря на свой новый статус сухопутной державы, по-прежнему принадлежала морю. Сама морская стихия, а вдобавок 3300 кораблей и 36 тысяч моряков, которыми располагала республика к концу XIV столетия, одновременно и защищали город, и способствовали его обогащению. Никакой другой город Италии не смог бы похвастаться, что ни разу не переходил в руки неприятеля на протяжении почти тысячи лет. Никакой другой город Италии не смог бы похвалиться такими богатствами и, что еще важнее, такой способностью к возрождению, благодаря которой Венеция, к немалому изумлению своих врагов, молниеносно и полностью восстанавливала опустошенную войнами казну и, на первый взгляд, безвозвратно разрушенную экономику. Это походило на какой-то цирковой трюк, и она повторяла его снова и снова. Но истинной причиной тому было ее уникальное географическое положение. Венеция не просто находилась ближе всех своих конкурентов к восточным рынкам – источнику тех предметов роскоши, которые Европа, однажды распробовав, требовала все больше и больше с каждым годом. Море было колыбелью Венеции, и потому с самого начала своей истории она училась властвовать над морской стихией, тогда как ее соперники лишь время от времени бросали вызов волнам. В целом, в многовековой перспективе, венецианцы были самыми искусными и изобретательными мореплавателями и всегда строили самые прочные и быстрые корабли.
Но важнее всего то, что они во все времена, а особенно после прихода в упадок Генуи, оставались самыми удачливыми торговцами. Уже к концу XIV в. едва ли нашелся бы хоть один важный для экономики товар, для перевозок которого не использовались бы главным образом венецианские суда. На восток и на юг везли древесину из горных лесов Гарца и металлы из рудников Богемии; на север и на запад – пряности из Индии и других стран Востока, а с недавних пор еще и хлопок из Малой Азии и Леванта, а также сахар, спрос на который неуклонно возрастал по всей Европе. Первые поставки начались еще в XI в., из Сирии, но теперь венецианские предприниматели наладили производство сахара на Крите и – с невероятным успехом – на Кипре, где Федерико Корнаро развернул сахарные плантации в таком масштабе и управлял ими столь успешно, что уже через несколько лет его семья стала самой богатой в Венеции[197]. Эти два острова, наряду с некоторыми областями Мореи, были главными производителями мальвазии, которую с таким удовольствием поглощали англичане и их соседи по Северной Европе (это сладкое крепкое вино получило название по имени порта Монемвасия, через который его в основном экспортировали). С 1330-х годов установилась регулярная и исключительно выгодная схема, по которой венецианские торговые галеры доставляли мальвазию в английские порты и там обменивали на шерсть; затем шерсть везли на продажу во Фландрию, а на вырученные деньги покупали тюки тонких фламандских тканей или готовые шерстяные плащи и платья, которые высоко ценились по всей Европе и даже на Леванте. Эта трехсторонняя торговля приносила такие огромные прибыли, что в 1349 г. была национализирована и с тех пор оставалась государственной монополией.
Другие торговые схемы постепенно теряли былую прибыльность. Так, регулярная торговля с Русью пришла в упадок с 1360-х годов, когда движение караванов через занятые монголами земли к северу и востоку от Черного моря стало небезопасным из-за местных междоусобиц. Тридцатью годами позже, когда Тамерлан разрушил поволжские города, служившие важными перевалочными пунктами, эти торговые маршруты и вовсе закрылись. Драгоценные меха тотчас превратились в редкость и взлетели в цене на южных рынках. Однако работорговля сохранилась в прежних объемах. Несмотря на неоднократные папские эдикты и робкие попытки законодательных ограничений, время от времени предпринимаемые в самой республике (начиная с X в., когда с такой инициативой выступил дож Орсо Партичипацио), торговля рабами в Венеции процветала. Арабские торговцы золотом и слоновой костью привозили на рынки Сан-Джорджо и Риальто африканцев из Восточной и Западной Африки и Сахары, но подавляющее большинство рабов составляли христиане с Кавказа (грузины, армяне и черкесы), попавшие в плен к татарам и перекупленные у них в черноморских портах. Из Венеции многие из них попадали в Египет, Северную Африку и ко двору османского султана, где становились домашними слугами, телохранителями и наложницами. Кому-то из них изредка удавалось подняться выше: одних принимали в число мамлюков, которые оставались высшим сословием в Египте с XIII в. и до наполеоновского завоевания, другие пополняли ряды янычаров или евнухов при дворе султана. Некоторых покупали богатые итальянцы из Тосканы или Северной Италии. Остальные, самые невезучие, отправлялись в огромные сельскохозяйственные поместья Крита и Кипра, где сахарные плантации Федерико Корнаро процветали почти исключительно за счет рабского труда.