Этот типично венецианский интерес к образованию и медицине отразился и в том, как республика обошлась с Падуей: Падуанскому университету, старейшему в Италии, не считая Болонского, была выделена ежегодная субсидия в размере 4000 дукатов и значительная доля от акцизных сборов. На сам город, далеко превосходивший богатством Виченцу и Верону, возложили обязанность выплачивать половину жалованья ректора; но зато республика воздержалась от введения новых налогов и взяла под защиту производство падуанского вина и тканей, а в 1408 г. распорядилась построить на главной площади Падуи здание, которое можно описать не иначе как клуб, – дом, «где благонамеренные венецианцы и падуанцы смогут встречаться и беседовать между собой, к вящей взаимной любви и доверию». Двенадцатью годами позже это падуанское палаццо Комунале было уничтожено огнем (а вместе с ним, как ни прискорбно, погибла большая часть городских архивов), за счет республики на его месте было построено новое, гораздо более просторное и величественное[202].
Но, несмотря на все эти изъявления дружбы, венецианцы не теряли бдительности. Они прекрасно помнили, что двое младших сыновей Франческо Нового бежали в Марку, и слишком хорошо знали их породу, чтобы не подозревать их в заговоре с целью возвращения к власти. Попытка добиться их выдачи не увенчалась успехом, и тогда венецианцы назначили цену за их головы (как уже поступили ранее с двумя уцелевшими отпрысками дома Скалигери), а затем принялись систематически уничтожать все признаки былого влияния Каррара в Падуе. Друзей и дальних родственников Каррара отправили в изгнание, а один из глав Совета десяти специально посетил Падую, чтобы изучить все найденные при обысках бумаги и книги на предмет важных свидетельств или улик. Ничего найти не удалось, но сами документы перевезли в Венецию и поместили на хранение как возможные источники полезных сведений. Республика не собиралась оставлять что-либо на волю случая.
1406 г., начавшийся в Венеции с торжеств по поводу присоединения Падуи, завершился еще одним праздником: 19 декабря один из ее граждан, Анджело Коррер, был избран римским папой и принял имя Григория XII. В свои годы, под восемьдесят, новый папа был так немощен телом, что один современник, описывая его, воскликнул: «Кожа да кости! Видно, как сквозь них просвечивает дух». Но дух этот сиял искренним и глубоким благочестием и был сосредоточен на одной-единственной высокой цели, которой Григорий XII намеревался посвятить остаток своих дней, – исцелению западной церкви, которую вот уже почти тридцать лет раздирала на части Великая схизма.
В 1377 г. Григорий XI перенес папский престол из Авиньона обратно в Рим, но год спустя умер, а последовавшие за этим выборы омрачились чрезвычайными беспорядками в городе. Жители Рима прекрасно отдавали себе отчет: если французские кардиналы и их сторонники возьмут верх, они со своим победившим кандидатом вернутся в Авиньон – и уже, возможно, навсегда. Твердо решившись предотвратить такую катастрофу, от которой Рим уже мог никогда не оправиться, они вышли на улицы с протестами и даже сумели захватить здание Конклава. Опасаясь за свою жизнь, кардиналы решили не дразнить толпу и выбрали итальянца – Урбана VI, который открыто выразил намерение остаться в Риме. Но всего через несколько недель после коронации тот ухитрился настроить против себя обе партии, и французскую, и итальянскую, до такой степени, что те, отчаявшись, решили сместить его. Объявили, что Урбан VI избран под давлением и, следовательно, незаконно, а новым, законным папой провозгласили Климента VII. Урбан VI, успевший хорошо укрепиться в Риме, отказался покинуть престол, и в результате противостояние приняло затяжной характер. По мере необходимости обе стороны избирали нового папу, и к тому моменту, как венецианец Григорий XII, третий по счету наследник Урбана VI, был призван на престол Святого Петра, конфликт все еще не утратил своей остроты.
Не прошло и недели со дня коронации, как новый папа обратился к антипапе Бенедикту XIII, преемнику Климента VII, на тот момент находившемуся в Марселе: «Поднимемся же с вами вместе и устремимся к общей цели единства!» Если не найдется галеры, которая сможет доставить его к месту встречи, Григорий готов был плыть на простой рыбацкой лодке; если не найдется лошадей, он готов идти пешком. Если Бенедикт отречется, он, Григорий, с радостью последует его примеру. Тогда кардиналы с обеих сторон смогут наконец объединиться и сообща провести новые выборы, результат которых будет уже неоспорим. Это было честное предложение – и Григорий XII сделал его от души. Бенедикт, со своей стороны, согласился (едва ли он мог отказаться, не потеряв лицо) и предложил встретиться в Савоне. Но тут начались первые затруднения. Савона находилась на французской территории, под юрисдикцией Бенедикта. Путешествие из Рима обещало быть долгим, дорогостоящим и определенно опасным для восьмидесятилетнего старика. Владислав I Дураццо, король Неаполя, имевший свои причины желать, чтобы раскол продолжался, попытался захватить Рим и силой помешать папе отправиться в путь; это ему не удалось, но Владислав сумел убедить Григория в том, что Святой град, оставшись без папы, окажется в опасности. Вдобавок тяготы высокого сана брали свое, отнимая у престарелого папы остатки здоровья и сил, и с каждым днем Григорию все труднее было противостоять давлению родственников (прежде всего двух племянников), которые уже основательно запустили руки в папские сундуки, чтобы тешить свои непомерные аппетиты, и готовы были на все, чтобы помешать ему приблизиться к отречению хоть на шаг.
В итоге встреча в Савоне так и не состоялась. В августе 1407 г. Григорий наконец выехал на север, но к 1 ноября, на которое была назначена встреча, успел добраться лишь до Сиены. В апреле следующего года, в Лукке, его настигло известие, оправдавшее худшие опасения: Владислав двинул войска на Рим. Город, осиротевший, обедневший и совершенно павший духом, сдался почти без сопротивления. Сложилась тяжелейшая ситуация: оба соперничающих папы оказались изгнанниками, оба обвиняли друг друга в нарушении договоренностей, и шансы на примирение стремительно таяли[203]. Ни от одного из двух главных героев этой драмы уже не приходилось ждать ничего хорошего. 25 мая 1409 г. в Пизе начался Вселенский собор, на который съехались около 500 человек. 5 июня они осудили и Григория, и Бенедикта как своевольных еретиков и схизматиков. Христиан по всему миру освободили от необходимости повиноваться обоим папам, по случаю чего был объявлен всеобщий праздник. Затем собор приступил к выборам единого преемника низложенных пап, и выбор пал на кардинала Петра Филарга, архиепископа Миланского, который начал свою жизнь нищим сиротой на Крите, а завершил как папа Александр V.
Велик соблазн вообразить, что на этом для двух соперников настало время смиренно сойти со сцены. Однако они этого не сделали, виной чему во многом был сам Пизанский собор. Он был созван без папского распоряжения и вдобавок повелел Бенедикту и Григорию предстать перед собравшимися кардиналами, а когда ни один из пап не явился, их обвинили в неповиновении церкви. Все это подразумевало верховенство собора над самим институтом папской власти, с чем ни один из соперников смириться не мог. Если бы устроители собора проявили чуть больше дипломатии, чуть больше такта и сочувствия к двум старикам (которые, пусть и каждый по-своему, были честны и искренне готовы сложить с себя сан, чтобы выйти из невыносимого положения, в котором оказались по воле судьбы), Великая схизма завершилась бы примирением. Но в таких обстоятельствах низложенным папам не оставалось ничего, кроме как объявить решения собора незаконными и продолжать борьбу.
Тогда-то Григорий XII и решился на поступок, за который его в те времена осуждали больше, чем за что бы то ни было. Он продал всю территорию Папской области Владиславу I, получив за нее 25 тысяч флоринов. На тот момент невозможно было и представить более возмутительное вероломство, однако в исторической перспективе этот шаг становится более понятным и не таким отвратительным. Большая часть проданной территории и так уже перешла под контроль Владислава. У Григория, со своей стороны, не было никаких средств для отвоевания власти, а эта сделка, представлявшая собой, по существу, лишь формальное признание сложившейся ситуации, принесла ему не только деньги, жизненно необходимые для дальнейшей борьбы, но и могущественного союзника. К тому же он не мог не понимать, что Владислав, вынужденный вести войну на несколько фронтов, все равно не сможет удерживать папские земли долго, – и действительно, еще до конца года Неаполь их потерял (прежде всего из-за вмешательства Флоренции и Сиены).
Радость, с которой известие об избрании Григория восприняли на Риальто, очень быстро уступила место смущению. До решений Пизанского собора республика, естественно, оказывала ему всю возможную поддержку, но теперь это стало весьма затруднительно. В августе 1409 г. в Венецию прибыли послы Англии, Франции и Бургундии – просить, чтобы республика официально признала папу Александра. Одновременно дож получил от Григория просьбу обеспечить ему безопасный проезд через Венецию в Чивидале, город во Фриули, где он намеревался поселиться. Несколько дней сенат обсуждал эту проблему, вызвавшую ожесточенные споры. Друзья и приверженцы Григория настаивали на том, что он, будучи сыном Венеции, имеет полное право на ее дальнейшую поддержку. Их противники не менее пылко возражали, что папа Александр, родившийся на Крите, – тоже венецианский гражданин. Наконец высказался и дож Стено: в интересах всеобщего спокойствия и единства христианского мира, заявил он, республика должна поддержать Пизанский собор и законно избранного нового папу. Его решение было принято – шестьюдесятью девятью голосами против сорока восьми. Григория, продолжавшего путь в Чивидале, тепло приняли в Кьодже, а затем и в Торчелло, но ворота родного города остались перед ним закрыты – и не открылись больше никогда.