Впрочем, даже сами венецианцы не смогли исполнить все задуманное в срок: когда корабли наконец отплыли, началась вторая неделя мая. К тому времени Константинополь уже месяц как был под осадой. Однако в бухте Золотой Рог ожидали восемь венецианских торговых судов (те пять, которые Тревизан привел с Риальто, и еще три судна с Крита), поспешно переоборудованные в военные, и все они были готовы идти в последний бой и отважно сражаться до конца.
Осада длилась с начала апреля: семь тысяч солдат императора защищали городские стены общей протяженностью четырнадцать миль от восьмидесятитысячной (по меньшей мере) армии султана, а огромные турецкие пушки беспощадно били по тройным укреплениям, кроме которых уже ничто не отделяло империю от окончательной гибели. В воскресенье 22 апреля Мехмет предпринял блестящую операцию, похожую на ту, что венецианцы совершили на озере Гарда четырнадцатью годами ранее, но гораздо более успешную: он приказал перетащить около семидесяти кораблей из Босфора в бухту Золотой Рог через холм Пера. Через несколько дней венецианцы попытались уничтожить корабли, но потерпели неудачу – главным образом из-за ревности генуэзцев. Единственной надеждой на спасение города, которая еще оставалась у измученных защитников, стал долгожданный венецианский флот.
Правда, и здесь не обошлось без затруднений. Похоже, Минотто дал императору слово, что флот отправят наверняка, но никаких реальных оснований для такого обещания у него не было: насколько нам известно, байло не знал, что сенат откликнулся на его призыв. И даже знай он это наверняка, известия о целой череде задержек, из-за которых отплытие несколько раз откладывалось, все равно бы до него не дошли. Тем не менее вероятность того, что внушительное морское подкрепление уже в пути, оставалась высокой, и если венецианцы действительно выслали флот, то можно было рассчитывать на его скорое прибытие. В полночь 3 мая венецианская бригантина под турецким флагом и с командой из двенадцати добровольцев, переодетых в турецкое платье, выскользнула из бухты Золотой Рог и прошла через Мраморное море в Средиземное в надежде отыскать флот, идущий на выручку, и ускорить его прибытие.
23 мая бригантина вернулась. При ярком свете дня она, разумеется, не смогла пройти незамеченной мимо турецких кораблей в Мраморном море, и несколько преследовали ее по пятам. Но благодаря быстроходности и маневренности она избежала захвата, а с наступлением вечера ее пропустили в гавань, подняв цепь, которая перекрывала вход в Золотой Рог. Но ободрить защитников города было нечем. За три недели в Эгейском море не отыскалось и следа венецианского флота – ходили только слухи, что его все же отправили. Когда стало ясно, что дальнейшие поиски бесполезны, один из матросов предложил отправиться в Венецию: Константинополь, заявил он, наверняка уже пал, а если и нет, то вот-вот будет потерян; возвращаться туда лишь для того, чтобы сообщить о неудаче, – значит обречь себя на смерть или плен. Однако его спутники не пожелали и слышать о бегстве. Император доверил им великую миссию. Их долг – завершить ее во что бы то ни стало, и неважно, уцелеют они или погибнут и кто сейчас владеет городом – греки или турки. И вот они вернулись с безотрадными вестями. Их сразу привели к императору; тот поблагодарил их за верность и отвагу, а затем не выдержал и со слезами на глазах прошептал: «Теперь город могут спасти разве что сам Христос и Божья Матерь».
Неделю спустя все было кончено. На рассвете 29 мая турки ворвались в город через пролом в стене, и Византийская империя погибла. Защитники Константинополя героически оборонялись до последнего – под непрерывным огнем противника, далеко превосходившего их и числом, и качеством вооружения, – и сумели продержаться пятьдесят три дня, прежде чем враг сломил их. Но и тогда город сдался не сразу. Император, лишившись последней надежды, бросился в самую гущу боя и принял такую смерть, к какой был готов уже давно: с оружием в руках, сражаясь за свою империю. Его тело нашли позже; голова исчезла, но на ногах оставались пурпурные императорские котурны, украшенные золотыми византийскими орлами.
Но что случилось с шедшим на выручку венецианским флотом? Ответ обнаруживается в записях сената, из которых следует, что генерал-капитан Джакомо Лоредано получил приказ об отбытии только 7 мая, а поскольку на следующий день к этому приказу поступили дополнения, флот никак не мог отплыть раньше 9-го числа. Лоредано предписывалось сделать остановку близ Корфу, чтобы подобрать там еще одну галеру, затем запастись провиантом в Негропонте (на острове Эвбея), а далее направиться к Тенедосу, лежавшему у входа в Дарданеллы. Там к нему должна была присоединиться еще одна венецианская галера под началом некоего Альвизе Лонго, который покинул Венецию тремя неделями ранее, чтобы собрать сведения о дислокации турок. И только затем все вместе они должны были двинуться в Константинополь[222].
Учитывая такой насыщенный график, неудивительно, что Лоредано не прибыл вовремя: в то время года преобладал северный ветер, при котором большому флоту было не так-то легко и быстро пройти Дарданеллы и Мраморное море. Не менее объяснимо и то, что венецианцы, отправившиеся из Константинополя на поиски флота, так и не встретились с Лонго: скорее всего, он еще даже не добрался до Тенедоса, когда они вернулись в осажденный город. Так или иначе, разыскать в море корабли, не зная их точного курса и даты отплытия, до начала XX в. можно было лишь при большом везении.
И все же почему венецианский флот так задержался с отправкой? На этот вопрос ответить труднее. Не вызывает сомнений, что (по словам сэра Стивена Рансимена), «во всей Венеции» – и, можно добавить, во всем западном мире – «никто еще не понимал, насколько упорен турецкий султан и каким великолепно вооруженным войском он располагает». В то же время никто – по крайней мере, в Венеции, – не питал иллюзий насчет неприступности Константинополя: еще 250 лет назад старый дож Дандоло и армия Четвертого крестового похода наглядно доказали, что столицу Византии можно взять. Кроме того, немаловажно, что на борту флагманского корабля Лоредано находился Бартоломео Марчелло – посол, отряженный к турецкому султану; и его инструкции, как и те, что были даны самому генерал-капитану, принимали в расчет такую возможность, что к прибытию флота осада уже завершится. Их обоих – и Лоредано, и посла – настоятельно призывали к осторожности. По пути в Константинополь генерал-капитану строго воспрещалось нападать на какие бы то ни было турецкие суда, кроме как для самозащиты. По прибытии Лоредано должен был перейти в распоряжение императора, но никаких прямых указаний участвовать в битве ему не дали; гораздо важнее было сопроводить на родину венецианские торговые суда и позаботиться о том, чтобы с ними ничего не случилось. Послу Марчелло, в свою очередь, было поручено подчеркнуть, что республика желает только мира с султаном, а флот, отправленный ею в Константинополь, предназначен лишь для защиты упомянутых торговых судов и обеспечения интересов Венеции.
Остается сделать вывод, что венецианцы (возможно, не до конца признавая это даже перед самими собой) следовали тактике festina lente[223]. Они хотели, чтобы весь мир поверил, будто они послали огромную армаду на спасение восточного христианства; они постарались – без особого успеха – призвать к этому других европейских государей; но все это они делали спустя рукава. Будучи реалистами, они понимали, что Византийская империя обречена, и не хотели без нужды настраивать против себя ее преемницу – Османскую империю. А в дружбе с Мехметом они видели не только наилучший шанс на продолжение выгодной торговли с Востоком, но и, по всей вероятности, единственную возможность сохранить свои колонии в Греции и на Эгейском море. О недостатке энтузиазма со стороны республики свидетельствовало и то, что она не пожелала финансировать экспедицию непосредственно из казны и, более того, не разрешила кораблям отплыть, пока не были собраны все средства. Такой подход отнюдь не свидетельствовал ни о страстном желании защитить христианскую веру, ни о подлинном осознании опасности. Итак, Венеция не успела оказать помощь Константинополю только потому, что на самом деле не очень-то этого и хотела.
Пока шла осада, венецианцы и генуэзцы в Константинополе храбро сражались бок о бок, несмотря на взаимную неприязнь и недоверие. Более того, оборону всего сухопутного участка стен длиной четыре мили возглавлял именно генуэзский наемник – Джованни Джустиниани Лонго. Одной лишь силой своего характера и личной доблестью он воодушевлял защитников день за днем, и его дух сломило лишь смертельное ранение в грудь, полученное в последней битве: Лонго стал настаивать, чтобы его перенесли в безопасное место, хотя император умолял его остаться. Такое малодушие перед лицом смерти стало единственным пятном на его безупречной в остальных отношениях репутации. Но когда город наконец пал, венецианцы пострадали больше своих извечных соперников. Не считая двух небольших отрядов, сражавшихся на южных стенах, основная масса венецианских сил под командованием байло Джироламо Минотто сосредоточилась вокруг Влахернского дворца, где северная оконечность стены изгибалась дугой и спускалась к Золотому Рогу. Именно в этом месте турки пробили первую крупную брешь в стене и ворвались в город. Многие венецианцы пали в бою, а из тех, кого захватили в плен, девятерых самых выдающихся немедленно обезглавили, в том числе самого Минотто и его сына.
Экипажам венецианских галер повезло больше – не в последнюю очередь благодаря жадности турецких моряков. Те должны были охранять выход из бухты Золотой Рог, но покинули свой пост, чтобы не упустить лучшую добычу, как только в городе начались грабежи. Воспользовавшись этим и захватив немало беженцев, которые успели добраться до них вплавь, венецианские корабли прорвались через заграждение и подставили паруса могучему северному ветру и поспешили в Мраморное море, навстречу безопасности. То же самое удалось и нескольким греческим и генуэзским судам. Но несколько безоружных торговых кораблей и две или три генуэзские галеры, стоявшие на якоре дальше от выхода из бухты, не успели последовать за ними и были захвачены турками.