Тем не менее с началом 1480-х гг., когда обнаружилось, что и экономика, и международная репутация республики лежат в руинах, можно было бы предположить, что Венеция попытается взять передышку и восстановить утраченное средствами осторожной дипломатии. Однако дож Джованни Мочениго и его синьория, по-видимому, рассудили иначе. По всем свидетельствам современников, дож был человеком кротким и скромным, но жесткие линии рта на его портрете из Музея Коррер указывают на решительность и, возможно, отчасти объясняют те действия, которые республика предприняла осенью 1481 г. против своего друга и ближайшего соседа – Феррары.
Много лет два города поддерживали превосходные отношения между собой; еще совсем недавно, в 1476 г., Венеция даже вмешалась, чтобы поддержать герцога Эрколе д’Эсте, когда его племянник попытался узурпировать трон. Но ныне Эрколе – по всей вероятности, с подачи своего тестя Фердинанда, неаполитанского короля, – перешел к политике преднамеренных провокаций. Сперва он начал строить солеварни вокруг устья реки По, бросив вызов монополии, которую Венеция так ревностно охраняла на протяжении семи или восьми веков; затем поднял несколько сомнительных вопросов, касавшихся определения границы, но явно не стоивших того, чтобы из-за них вступать в ссору с соседом. Наконец, когда венецианский консул арестовал одного местного священника за неуплату долгов и тут же был отлучен от церкви архиерейским наместником, д’Эрколе встал на сторону последнего – несмотря на то, что сам епископ впоследствии осудил своего заместителя. Даже после того, как епископ принес Венеции пространные извинения – добавив на всякий случай, что сам папа Сикст IV пришел в ужас, узнав об этом незаконном отлучении, – д’Эрколе наотрез отказался восстановить консула в должности.
Не оставалось сомнений, что герцог напрашивался на ссору и нарочно выбрал для этого такой момент, когда Венеция была все еще слабой после долгой, изнурительной войны. Однако он упустил из виду, что само унижение, которое довелось пережить республике, во что бы то ни стало вынудит ее попытаться доказать себе и другим, что она еще способна сражаться и побеждать. Дож снова объявил о сборе средств, венецианцы откликнулись, а другие итальянские державы решили руководствоваться лишь собственными эгоистическими интересами.
На сей раз Венеции пришлось нелегко. Сторону Феррары приняли самые могущественные государства Италии – Милан, Флоренция и Неаполь. Единственным значимым союзником Венеции, как ни странно, оказался папа Сикст IV, у которого имелись свои причины желать усмирения Неаполя и Феррары и который с самого начала поощрял республику отстоять свои позиции силой. Благодаря его поддержке венецианская армия под командованием Роберто Сансеверино сразу пошла в наступление – поначалу весьма успешное. Но затем Сикст неожиданно переметнулся на сторону врага. Неаполитанский король дал понять, что не оставит в покое его южные границы, а довершила дело дипломатия медоточивого и, надо полагать, не скупившегося на подношения Лодовико иль Моро[242], недавно захватившего власть в Милане, – самого выдающегося из сыновей Франческо Сфорца. Папа начал с того, что призвал Венецию сложить оружие; дож Мочениго ответил на это вежливым, но твердым отказом, не преминув указать, что еще совсем недавно это оружие удостоилось личного благословения его святейшества, а значит, во что бы то ни стало одержит победу.
Ответ Сикста IV нетрудно предугадать. 25 мая 1483 г. папа наложил на Венецию интердикт. Но республика попросту его отвергла: представитель Венеции в Риме отказался передать папскую буллу своему правительству, и Сиксту IV пришлось отправить ее патриарху со специальным посланником. Патриарх, в свою очередь, сказался больным и заявил, что не имеет возможности вручить буллу сенату и дожу. Впрочем, он тотчас сообщил о произошедшем Совету десяти, а совет распорядился любой ценой хранить тайну и не препятствовать церквам исполнять свои обычные обязанности. Между тем папу поставили в известность, что Венеция желает воззвать к Вселенскому собору, когда тот будет созван, – и обнародовали это намерение, прибив копию письма к дверям церкви Сан-Чельсо в Риме.
Венеция еще раз продемонстрировала, что способна противостоять папе; но ей не удалось вернуть его благосклонность, в которой она отчаянно нуждалась. Именно на этом этапе, оказавшись практически в одиночестве против всей Италии, республика решилась на крайнюю меру, за которую многие и многие так гневно проклинали ее впоследствии. Она отправила послов к молодому Карлу VIII, недавно взошедшему на престол Франции, и предложила ему вторгнуться в Италию, чтобы вернуть себе законные права на Неаполитанское королевство, а его дальнему родичу, герцогу Орлеанскому, – одновременно выступить в поход и заявить права на миланское наследие[243]. По существу, этот шаг даже нельзя назвать предательским: Лига итальянских городов – по крайней мере, на тот момент, – существовала лишь на бумаге, и это определенно был не первый и не последний случай, когда к участию во внутренних войнах Италии приглашали иностранное государство. Но невозможно отрицать, что Венеция вопреки себе поступила весьма недальновидно, предоставив королю Франции опаснейшую возможность воплотить свои честолюбивые и давно взлелеянные планы по захвату всего полуострова.
Правда, ни сам Карл VIII, ни герцог Орлеанский не приняли предложения Венеции тотчас. Между тем королю Неаполя, чьи корабли и апулийские гавани изрядно пострадали от венецианского флота, уже не терпелось заключить мир, а Лодовико иль Моро, к тому времени убедившийся, что Фердинанд – слишком неудобный и несговорчивый союзник, разделял его чувства. Было достигнуто почетное для обеих сторон соглашение, по которому Венеция даже получила город Ровиго и дополнительную территорию в дельте реки По; за подписанием договора, состоявшимся в Баньоло в августе 1484 г., последовали торжества по всему городу. На протяжении трех дней не смолкал триумфальный звон колоколов; некоторым могло показаться, что столь пышное празднование по такому тривиальному случаю неуместно, но фейерверки, иллюминация и турнир на Пьяцце убедили большинство населения, что республика одержала некоторого рода победу. Против этого мирного договора прозвучал лишь один голос, да и то совсем слабый. Папа Сикст IV уже был на смертном одре, когда до него дошли вести о мире. «У него так распух язык, что он едва мог выговаривать слова», – сообщал флорентийский посол в письме к Лоренцо Медичи. Но все же папа сумел выразить свою позицию, назвав примирение Венеции с Миланом «позорным и сулящим смуту» и пробормотав, что никогда его не признает. Впрочем, времени на проверку твердости этого решения оставалось немного. Когда легаты попытались успокоить Сикста, он отослал их жестом, который одни приняли за благословение, а другие истолковали как не слишком любезное повеление удалиться прочь. На следующее утро понтифик скончался.
Дож Джованни Мочениго пережил папу всего на год с небольшим. Прежде чем упокоиться в гробу рядом со своим братом в церкви Санти-Джованни-э-Паоло, он еще успел застать снятие интердикта по распоряжению преемника Сикста, Иннокентия VIII. Несчастливое правление Джованни, как и годы власти пятерых его непосредственных предшественников, омрачено войной и ее последствием – угрозой государственного банкротства. Кроме того, ему на долю выпала настоящая катастрофа в собственном дворце: вечером 14 сентября 1483 г. в часовне Дворца дожей кто-то оставил непогашенную свечу, от которой вспыхнул пожар, уничтоживший практически всю восточную часть здания – от внутреннего двора до Рио-ди-Палаццо. Люди со всего города, поднятые по тревоге, сбежались на пожар и в конце концов сумели потушить его, но не раньше, чем погибло множество бесценных картин и прочих произведений искусства. Можно было спасти и больше, пишет Санудо, если бы дож не запер свои личные покои из страха перед мародерами.
Когда в сенате начали обсуждать восстановление дворца, то выдвинули несколько безумных в своей расточительности предложений, но, к счастью для потомства, за основу взяли прежние архитектурные планы. Не столь мудрым оказалось другое решение – пригласить для руководства работами веронского архитектора и скульптора Антонио Риццо. Что бы мы ни думали о результатах его трудов (а именно Риццо первым отступил от чистой готики и положил начало тому смешению стилей в архитектуре дворца, которое мы наблюдаем сегодня), венецианцам пришлось пожалеть, что заказ не поручили кому-то другому: в 1498 г. обнаружилось, что Риццо уже потратил 80 тысяч дукатов, доведя работу лишь до половины. Официальное расследование показало, что по меньшей мере 12 тысяч из этих денег перекочевало в карман самого архитектора; но на сей раз Совет десяти оказался недостаточно расторопным. Риццо бежал в Анкону, не дожидаясь окончания расследования, а на смену ему пришел Пьетро Ломбардо – любитель разноцветных мраморных инкрустаций и прочих декоративных затей, в итоге обошедшихся Венеции едва ли не дороже, чем казнокрадство его предшественника.
Еще со времен конституционных реформ Доменико Флабанико, проведенных в XI в., Венеция твердо придерживалась правила, запрещавшего занимать кресло дожа двум представителям одной и той же семьи подряд. Полагали, что только так можно предотвратить возникновение правящей династии и тем самым избежать судьбы, постигшей почти все остальные крупные итальянские города. Но в конце XV в. это правило впервые нарушили: Марко Барбариго, преемник Джованни Мочениго, умер менее чем через год после вступления в должность, а следующим дожем в августе 1486 г. стал его брат Агостино[244]. По характеру братья представляли собой полную противоположность друг другу. Марко был кротким и мягким, исполненным благих намерений, но нерешительным; Агостино – своевольным и гневливым. Вдобавок последний слыл едва ли не патологическим подлецом. Во время войны с Феррарой он показал себя энергичным и успешным проведитором, но неожиданным взлетом на вершину власти был обязан прежде всего возобновлению застарелой вражды между старинными и новыми аристократическими родами Венеции. Это повлекло за собой раскол среди выборщиков, большинство из которых, как и сам Барбариго, представляли новую знать; при пятой жеребьевке за него было подано двадцать восемь голосов из сорока одного, и этого с лихвой хватило для победы над кандидатом от старых родов – Бернардо Джустиниани.