[246]. Когда процессия проходила мимо дворца Корнаро[247], дож пожаловал брату королевы титул кавальеро в благодарность за услуги, оказанные республике; позднее в качестве дополнительной привилегии ему разрешили украсить фамильный герб гербом дома Лузиньянов.
После трехдневного празднования, не доставившего никому особой радости, королева покинула дворец Феррары и выдержала еще одну церемонию отречения в соборе Святого Марка, где официально передала свое королевство Венеции. В октябре она приехала в Асоло – небольшой городок на холме, который передали ей пожизненно, – и провела там следующие двадцать лет во главе благообразного, хотя и откровенно пресного двора. Только в 1509 г., спасаясь от наступающей армии императора Максимилиана, Катерина покинула свой кукольный мирок, наполненный музыкой, танцами и вежливыми беседами ученых мужей, и укрылась в стенах родного города. Там она и умерла – в июле 1510 г., в пятьдесят шесть лет. В грозовую ночь, под ветром и дождем, ее гроб перенесли из палаццо Корнаро в церковь Санти-Апостоли, по составленному из лодок мосту через Гранд-канал. Гроб этот был украшен короной Кипра, однако саваном королевы стала простая францисканская ряса. Катерину похоронили в семейной часовне; позже ее останки были перемещены в церковь Сан-Сальваторе и перезахоронены в южном трансепте. Надгробная надпись гласит: D. O. M. CATHARINAE CORNELIAE CYPRI HIEROSOLYMORUM AC ARMENIAE REGINAE CINERES[248].
28Франция на марше(1489 –1500)
Меня провели по главной улице, которую называют Гранд-каналом; он так широк, что по нему нередко проплывают галеры: я собственными глазами видел, как прямо у домов стоят на якоре суда на четыре сотни тонн или и того больше. Думаю, такой красивой и прекрасно застроенной улицы не найти в целом мире, и она тянется через весь город. Дома очень большие, величественные, каменной кладки; те, что подревнее, – все крашеные, а те, что построены за последнюю сотню лет, облицованы белым мрамором из Истрии (это где-то в сотне миль от Венеции) с инкрустациями из порфира и змеевика… Это самый блистательный город из всех, что мне доводилось видеть.
1492 г. стал поворотным в истории Запада. Колумб открыл Новый Свет, а его покровители Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская одержали долгожданную победу над мавританским королевством Гранада, распространив таким образом свою власть на всю Испанию. Во Флоренции в том же году умер Лоренцо Великолепный, который, правда, всю жизнь не доверял Венеции, но все же сделал больше, чем кто бы то ни было, чтобы сплотить Италию для борьбы с честолюбием французов. В Риме состоялись самые коррумпированные выборы за всю историю папства, приведшие к власти самого аморального (не считая антипапы Иоанна XXIII) из всех понтификов за последние шесть веков, со времен «порнократии». Папой стал Родриго Борджиа, принявший имя Александра VI. Но для двадцатидвухлетнего короля Карла VIII Французского этот год ознаменовался прежде всего освобождением от власти регентши – его сестры Анны де Божо. Отныне можно было посвятить все свои силы подготовке великой кампании, о которой французский монарх мечтал так долго, – похода на Италию.
Внешне Карл ничуть не походил на удалого вояку-авантюриста. «Его величество, – докладывал в том же году венецианский посол[249], – ростом невысок, дурно сложен и лицом безобразен: глаза его тусклы и близоруки, нос чересчур велик, а губы необыкновенно толсты и всегда приоткрыты. Руки непроизвольно подергиваются, являя собою весьма неприятное зрелище, а речь необычайно медлительна… Впрочем, весь Париж превозносит его как искусного игрока в мяч, поединщика и охотника». Возможно, за эти достоинства его и любили в народе. Кроме того, Карл отличался мягкостью характера, за которую был прозван Любезным; «Невозможно и представить себе более кроткое создание», – заверял хронист Филипп де Коммин. Вторжение в Италию Карл VIII, без сомнения, оправдывал самыми высокими мотивами. Он не собирался захватывать чужие земли, но хотел забрать лишь то, что принадлежало ему по праву, включая, безусловно, и королевство Неаполь[250]. С последним вот уже три сотни лет был связан номинальный титул иерусалимского короля, который принес бы Карлу необходимый престиж: вернув себе итальянские земли, король намеревался объявить и возглавить крестовый поход, которого, по его мнению, заждалась вся Европа.
Это была великолепная мечта – и лучше бы она так и осталась мечтой. Как отмечал Коммин, всем благоразумным и опытным людям королевская затея казалась явной глупостью. У Карла VIII было мало денег (перед походом ему пришлось заложить свои драгоценности) и еще меньше – знаний о военном деле. Судя по всему, его ни на миг не встревожило, что армию придется вести далеко на юг Итальянского полуострова, растягивая линии снабжения и коммуникации до предела и оставляя их на милость по меньшей мере полудюжины сильных, опасливых и потенциально враждебных городов-государств. Только два француза из непосредственного окружения короля разделяли его оптимизм: его наставник и камергер Этьен де Веск, о котором Коммин пренебрежительно отзывался как о «худородном человечке, который никогда не слушал, что ему говорят», и монарший кузен Людовик Орлеанский, внук Валентины Висконти, видевший в предстоящей экспедиции возможность заявить о собственных правах на герцогство Миланское. Зато среди придворных хватало итальянцев – изгнанников из Милана, Генуи и Неаполя, врагов римских Борджиа и флорентийских Медичи, готовых при любом удобном случае ободрить и поддержать короля в его сумасбродном начинании.
Из всех ведущих итальянских держав только у Венеции, как всегда устойчивой и монолитной, не обнаружилось недовольных, которые плели бы против нее интриги при французском дворе. Там ее представляли только должным образом уполномоченные послы, и в ответ на предложение Карла об официальном военном союзе, выдвинутое в конце 1492 г., они проявили куда меньше энтузиазма, чем девятью годами ранее, вежливо заметив, что столь крепкая дружба, которая уже связывала Францию с Венецианской республикой, не нуждается в дополнительных демонстрациях солидарности; к тому же Венеция все равно не могла принять участие в походе против турок, поскольку была связана условиями мирного договора, заключенного в 1482 г. с Баязидом II. К этому послы могли бы добавить (но не стали), что Венеция никогда не питала особой любви к Неаполитанскому королевству, при разделе которого, в случае победы Карла, надеялась урвать себе куски поценнее. Так или иначе, будучи уверена, что Карл ведет с ней честную игру, республика предпочла сохранить вооруженный нейтралитет и занять свою любимую позицию стороннего наблюдателя. Той же политики она держалась и в следующем году, когда Лодовико иль Моро отправил свою молодую жену Беатриче д’Эсте (которая уже тогда проявляла незаурядный талант дипломата) в Венецию во главе пышного посольства, чтобы прояснить отношение республики к готовящемуся вторжению. Беатриче оказали великолепный прием, поселили во дворце Феррары и устроили экскурсию по городу; она посетила заседание Большого совета; в монастыре Санта-Мария делле Верджини в ее честь дали концерт. Но в ответ на свои вопросы она не получила ничего, кроме благочестивых упований и ничего не значащих банальностей.
Лодовико надеялся на несколько более твердые заверения в поддержке французской кампании. Претензии герцога Орлеанского на его герцогство, похоже, нимало его не тревожили: у Лодовико были другие, куда более насущные поводы для беспокойства. Отобрав Милан у законного герцога – своего племянника Джан Галеаццо, женатого на дочери неаполитанского принца Альфонсо, – он всерьез и надолго испортил отношения с правящим домом Неаполя, а в январе 1494 г., когда Альфонсо сменил на троне своего отца Фердинанда, враждебность со стороны неаполитанцев приняла еще более угрожающие масштабы. Новоиспеченный король быстро заручился поддержкой Пьеро де Медичи (который, в свою очередь, недавно сменил собственного отца в роли фактического правителя Флоренции) и самого папы Александра VI. Образовался поистине грозный союз, вполне способный разгромить и низвергнуть Лодовико в случае внезапного нападения. Ввиду возросшей опасности миланские послы в Париже стали все более и более открыто поощрять короля в его мечтах об итальянской кампании и, наконец, чуть ли не прямо призвали его перейти от слов к делу, как будто он нуждался в подобном приглашении. К тому времени Карл уже купил (за непомерную цену) пассивную поддержку Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, Генриха VII Английского и императора Максимилиана Австрийского. Летом 1494 г. он выступил в поход во главе 46-тысячного войска, включавшего 11 тысяч всадников, 4 тысячи швейцарских пикинеров и королевскую гвардию из шотландских лучников. Это была крупнейшая французская армия, какую удавалось собрать на памяти живых, и первая со времен Людовика Святого, во главе которой за последние двести лет встал сам государь.
Скорость и успехи, с которыми французы перешли через Альпы, пересекли Ломбардию и продвинулись на юг Итальянского полуострова, по-видимому, оправдали лучшие надежды Карла VIII. К началу сентября он достиг Асти[251], где получил известия о том, что объединенные военно-морские силы Франции, Швейцарии и Генуи под началом его кузена герцога Орлеанского (выступившего на месяц раньше с авангардом и тяжелой артиллерией) наголову разбили неаполитанцев при Рапалло. Там же Карл заболел оспой, но перенес ее легко и уже 6 октября покинул Асти; через два месяца он с триумфом вступил в Пизу и соседнюю Лукку, а 17 ноября подступил к Флоренции. Флорентийцы, воодушевляемые доминиканским монахом Савонаролой, без промедления изгнали слабого и беспомощного Пьеро де Медичи и охотно распахнули ворота перед французскими завоевателями. Последний день года Карл встретил в Риме, где папа Александр VI, поначалу в ужасе затворившийся от французов в замке Святого Ангела, вскоре понял, что ему ничего не остается, как договориться с Карлом и принять его условия.