[258]. В отличие от многих своих предшественников он не мог похвалиться блестящей карьерой адмирала или дипломата. Впервые он упоминается в документах в 1480 г. как прокуратор работ по строительству церкви Санта-Мария деи Мираколи[259]. Затем недолгое время он прослужил подеста Падуи, а после этого практически не покидал Венеции. Мало кто разбирался в государственном механизме так хорошо, но для спасения республики, оказавшейся в столь отчаянном положении, одних лишь способностей и знаний чиновника-аристократа, пусть и самого умелого, было явно недостаточно.
Между тем республика пребывала в унынии. Отчасти это проистекало из торгово-экономического краха, но истинные причины лежали глубже. За годы изобилия, как это обычно бывает, население привыкло к лучшему и расслабилось. Старые законы против казнокрадства и взяточничества применялись на практике уже не так строго, как в былые времена, и Агостино Барбариго был не единственным патрицием, стремившимся обустроить свое личное гнездышко поуютнее за государственный счет. Чтобы его преемники вели себя более сдержанно, учредили новую систему, согласно которой после смерти дожа немедленно избирались трое дознавателей, которые должны были изучить всю летопись его деяний и проверить все обвинения, которые выдвигались против него при жизни. Однако этого точечного закона, имевшего дело лишь с последствиями, оказалось недостаточно, чтобы искоренить зло, пустившее корни повсеместно, и злоупотребления продолжались. Это был не единственный признак поразившей государство болезни. Отсутствие партийной системы означало, что отсутствуют и управляемые механизмы для открытого соперничества за власть и прямых столкновений между личностями и мнениями – неизбежных и необходимых проявлений здорового политического организма. В результате венецианская олигархия, замкнутая на самой себе, продолжала вести подковерную борьбу. В хорошие времена эта борьба не вышла бы за рамки разумного; но к началу XVI в. напряжение стало нестерпимым и постоянно выплескивалось на улицы и площади в форме жестоких кровопролитий. Впрочем, это не значит, что венецианцы больше не могли забыть о своих распрях и объединиться ради защиты республики в час нужды: всего через несколько лет очередной призыв к оружию встретил такой же единодушный и искренний отклик, как и в прежние времена. Однако в тот период своей истории – пожалуй, как никогда требовавший силы, – венецианцы вступили ослабленными и морально, и физически.
30Камбрейская лига(1503 –1509)
Дрожите, венецьянцы! Слишком долго
Вы уклонялись от уплаты долга
За все богатства, нажитые злом.
Лето 1503 г. выдалось исключительно жарким даже по меркам Рима. Вечером 13 августа, за ужином в саду кардинала Адриана Кастеллези[260], папу Александра VI сразил внезапный приступ лихорадки. Папу доставили в его покои и сделали ему кровопускание (при этом врачи с удивлением отметили необычайное для столь пожилого человека полнокровие), но понтифику быстро становилось все хуже и хуже, и 18 августа он скончался. Как всегда, заподозрили отравление; но в городе свирепствовал мор, поразивший многих из окружения папы, в том числе Чезаре, герцога Валентино, который даже не смог посетить отца на смертном одре.
С тех пор как Чезаре отрекся от кардинальского сана в 1498 г., у него осталось два желания: восстановить полный контроль над Папской областью (в особенности над городами Романьи и области Марке), которая со временем стала полуавтономной, и получить для себя и своих детей светское государство на территории Италии. Став гонфалоньером папской армии, он блистательно исполнил первое из этих желаний и, казалось, продвигался к осуществлению второго, но внезапная смерть Александра VI смешала все планы. Чезаре понял, что нельзя терять время зря, как бы он ни был болен. Он тотчас отправил в Ватикан тайного агента с поручением раздобыть ключи от папской сокровищницы (прибегнув, если придется, к стилету) и доставить ее содержимое – сотню тысяч золотых дукатов и немалую коллекцию драгоценной посуды. Затем он отдал своим отрядам приказ захватить Рим и как следует запугать кардиналов, которым предстояло избрать нового папу. В результате их выбор пал на кроткого племянника Пия II, который вполне устраивал Чезаре в качестве понтифика и мог бы неплохо послужить его целям. Но всего через месяц после избрания Пий III скончался, а Чезаре к тому времени уже столкнулся с новым вызовом – территориальными притязаниями Венеции.
Венеция увидела свой шанс. В одночасье утратив торговую гегемонию, лишившись друзей и союзников, подвергаясь непрерывным и все более серьезным угрозам со стороны турок на востоке и европейских правителей – на западе, республика, по-видимому, решила, что уцелеть в отдаленной перспективе она сможет лишь при условии, что обеспечит себе широкую буферную зону вдоль сухопутных границ. Поэтому Венеция без промедления предлагала убежище и моральную поддержку обездоленным правителям городов, захваченных герцогом Валентино; когда же все эти родовитые беженцы почувствовали, что от Чезаре вот-вот отвернется фортуна, и попытались – весьма решительно и более-менее одновременно – вернуть свои владения, республика поддержала их и практически, не забыв оговорить условие, по которому все они становились ее вассалами и обязались править от ее имени. К концу года знамя святого Марка уже развевалось над Русси и Форлимпополи, Римини, Червией и Фаэнцей.
Если бы Пий III был еще жив, это бессовестное хищничество, возможно, сошло бы венецианцам с рук. Когда он умер, Венеция немедленно использовала все доступные ей средства влияния на Священную коллегию, чтобы возвести на папский престол кардинала Джулиано делла Ровере – очевидно, в надежде, что ненависть к Борджиа, которую тот питал с давних пор, побудит его одобрить возвращение прежних правителей Романьи, а широко известные симпатии к Венеции (из-за которых его даже прозвали Венецианцем) заставят закрыть глаза на фактический захват республикой новых территорий. Если так, то республика серьезно просчиталась.
Став папой под именем Юлия II, кардинал делла Ровере разделался с Чезаре в два счета: сперва заточил его в замке Святого Ангела, а затем, несколько месяцев спустя, отправил под стражей в Испанию, откуда тот уже не вернулся. Однако по поводу Романьи новый понтифик ясно дал понять, что протекторат Венеции над этими землями не более приемлем, чем присутствие Борджиа. Романья всегда принадлежала Папской области, а значит, должна была вернуться под ее контроль. Венеция пыталась убедить Юлия в своей совершенной преданности папскому престолу, заявив, что намеревалась управлять спорными территориями лишь в качестве наместницы, охотно выплачивая папе ежегодную дань, но все уговоры оказались напрасны. Юлий II и слышать об этом не желал. «Венецианцы пытаются сделать из меня своего капеллана, – насмешливо заявил он венецианскому послу Антонио Джустиниани в июле 1504 г., – но им это никогда не удастся». Венеция, однако, не отступилась. Убедившись, что папа не поддержит ее политику экспансии, республика решила бросить ему вызов.
За двадцать один год до того, во время войны с Феррарой, она точно так же бросила вызов дяде Юлия – Сиксту IV. Папа тогда наложил на Венецию интердикт, но эта мера оказалась на удивление неэффективной. Памятуя об этом, Юлий II понимал, что смирить мятежную республику удастся лишь мирскими средствами. Действовать самостоятельно он был не готов ни в военном, ни в финансовом отношении, но все необходимые ресурсы имелись у Людовика XII Французского и у императора Максимилиана I Габсбурга, и папа не без оснований полагал, что оба они с радостью воспользуются шансом вырвать из рук Венеции земли, на которые давно притязали сами. Снова разыгрался уже знакомый нам злосчастный спектакль: для разрешения сугубо внутренних противоречий в Италию были призваны иноземные войска. Впоследствии папа признавался, что пошел на этот шаг весьма неохотно и скорбя душой. «Венеция, – заявил он послу Джустиниани, – сделала рабами всех и каждого, и саму себя, и меня: себя – в стремлении сохранить эти земли, меня – в стремлении отвоевать их. А ведь если бы мы с ней действовали заодно, то, быть может, нашли бы способ избавить Италию от чужеземной тирании». Подобные суждения делают ему честь; но сколь бы папа ни скорбел душой, это не поколебало его решимости: к осени 1504 г. Юлий II объединил Францию и Священную Римскую империю против Венеции. Документ, скрепляющий этот союз, был подписан 11 сентября в Блуа, где всего пятью годами ранее Людовик заключил аналогичный – и теоретически все еще остававшийся в силе – договор с представителями республики.
Правда, уже в ноябре между Францией и Священной Римской империей пролегла глубокая трещина – из-за смерти Изабеллы Кастильской, скончавшейся в ноябре того же года, и последовавших за этим споров о престолонаследии. Вскоре Блуаский договор превратился в пустую формальность – но не раньше, чем известия о нем достигли Риальто. Венецианцы впервые осознали, какие опасности таит в себе экспансионистская политика и какие беды она может на них навлечь, учитывая непреклонность Юлия II по этому вопросу. В попытке умилостивить папу они предложили вернуть ему часть спорной территории, но по-прежнему отказывались расстаться с тремя ключевыми городами – Римини, Фаэнцей и Червией. Папа, уже почти потерявший надежду на вооруженное решение проблемы, ответил согласием, но в то же время дал понять, что вопрос остается открытым и он не успокоится, пока вся Романья не вернется под его крыло.
Уступки, подобные тем, на которые пошла Венеция, редко приносят успех. Обычно их воспринимают как проявление слабости, и в этом случае произошло именно так. Республи