ке не только не удалось умиротворить папу – напротив, тот ожесточился против нее окончательно. Вообще говоря, его отношение к Венеции в корне изменилось: если кардинал делла Ровере пятью годами ранее считался самым надежным другом республики в Священной коллегии, то папа Юлий II твердо вознамерился ее (Венецию) уничтожить.
Правда, на тот момент он мало что мог с этим поделать и вместо этого занялся завоеванием Перуджи и Болоньи – двух городов, которые, как и города Романьи, формально находились под юрисдикцией Папской области, но правители которых, Бальони и Бентивольо соответственно, считали себя независимыми. И все же ненависть к Венеции по-прежнему тлела в сердце папы и снова разгорелась с полной силой после ряда событий, произошедших летом 1508 г. Началось с того, что император Максимилиан I во главе достаточно крупного войска вступил на территорию Венеции под предлогом коронационного путешествия в Рим. Еще за год до того он предупредил республику о своих намерениях, запросив безопасный проход и обеспечение провиантом для армии на протяжении всего пути следования. Но венецианские агенты при его дворе единодушно докладывали, что главная цель императора состояла вовсе не в коронации: он хотел изгнать французов из Генуи и Милана, а венецианцев – из Вероны и Виченцы, восстановив старинные права империи на эти четыре города. Поэтому Венеция вежливо, но твердо ответила, что примет его императорское величество со всеми подобающими почестями, если он придет, «не возмущая спокойствия и не бряцая оружием»; если же, паче чаяния, он прибудет в сопровождении войска, то договорные обязательства республики и политика нейтралитета, к превеликому сожалению, не позволят удовлетворить его просьбу. В то же время, опасаясь худшего, Венеция укрепила защиту Фриули, не преминув заверить Максимилиана I (в то время находившегося в Тренте), что эти меры не следует принимать за признак враждебности – это всего лишь естественные предосторожности, продиктованные благоразумием в столь неспокойные времена.
Такая реакция лишь разъярила, но не остановила императора. В феврале 1508 г. он подступил к Виченце с основными силами, а меньшая часть его войска под началом маркиза Бранденбургского направилась к Ровертео вдоль реки Адидже. К тому времени Венеция успела нанять двух кондотьеров из семейства Орсини: Николо, графа Питильяно, и его кузена Бартоломео д’Альвиано. Первый с помощью французов блокировал продвижение Бранденбурга, а второй без особого труда заставил отступить самого императора. Спустя неделю или две императорская атака захлебнулась и на третьем направлении: в долину Пьяве на юго-западе Фриули спустился тирольский полк, но Альвиано, разобравшись с основным войском Максимилиана I, предпринял марш-бросок от Виченцы и разбил австрийцев наголову, после чего захватил Горицию, Триест и Фиуме. В апреле подошел к концу полугодичный контракт, заключенный с войсками, и Максимилиану I ничего не осталось, как согласиться на трехлетнее перемирие, оставив венецианцам все новоприобретенные территории.
Для папы Юлия II эти победы были как нож в сердце: приложив столько усилий, чтобы изолировать Венецию, он обнаружил, что вместо этого ее позиции существенно укрепились. Республика вновь прощупывала почву на предмет союза с Францией и Испанией, и поначалу казалось, что те склонны ответить согласием. Затем, через несколько недель после заключения мира с Максимилианом I, она приняла два решения, которые Юлий II не мог истолковать иначе как открытый вызов его власти. Во-первых, венецианцы отказались выдать Риму Джованни Бентивольо и некоторых его последователей, нашедших пристанище в лагуне после неудачной попытки вернуть себе контроль над Болоньей. Во-вторых, Венеция посадила собственного епископа на освободившийся престол в Виченце, проигнорировав официального кандидата, назначенного папой.
Второй из этих поступков был всего лишь осуществлением традиционного права, но Юлий не имел ни малейшего желания рассматривать его с такой точки зрения. Решившись утвердить свою юрисдикцию и заявив: «Пусть даже это будет стоить мне тиары!» – он сосредоточил все свои дипломатические усилия на главной цели. Папа стремился не просто изолировать Венецию, но унизить ее настолько, чтобы она никогда уже не восстановила былое благосостояние и авторитет. Послы из Рима помчались во все стороны: во Францию и в Испанию, к Максимилиану I, в Милан, Венгрию и Нидерланды. Все везли одно и то же предложение объединить силы западного христианского мира для похода против Венецианской республики и последующего раздела ее империи. Максимилиану I были обещаны все земли к востоку от реки Минчо, когда-либо входившие в состав империи или подчинявшиеся дому Габсбургов, в том числе Верона, Виченца и Падуя, Тревизо и его окрестности, Фриули и Истрия. Франции – Бергамо и Брешиа, Крема, Кремона и все территории, которые отошли к Венеции девятью годами ранее по договору в Блуа. Южные города – Трани, Бриндизи и Отранто – папа предлагал Арагонскому дому. Венгрия получила бы Далмацию, согласись она присоединиться к союзу; Савою достался бы Кипр. Феррара и Мантуя тоже смогли бы вернуть все утраченные владения. Одним словом, никто бы не ушел обиженным.
Сам папа Юлий II тоже не остался бы внакладе: к нему перешли бы города, составлявшие, собственно, причину войны, – Червия, Римини и Фаэнца со всеми их землями и крепостями. Но его долгосрочные планы простирались гораздо дальше любых вопросов о территориальных границах. Италия в его представлении теперь была разделена на три части. Севером правил французский Милан, югом – испанский Неаполь. Между ними оставалось место для одной (и только одной!) могущественной и процветающей державы, и такой державой, как твердо решил папа Юлий II, должна стать Папская область. Венеция, если пожелает, может уцелеть как город, но как империя она должна быть разрушена.
Ожидать, что европейские государства отнесутся к подобной политике благосклонно, не приходилось: для этого не было никаких мыслимых причин. Вступить в союз, предложенный папой, они могли бы лишь ради собственных целей, но никак не ради поддержки папства. Максимилиан I, осознавший, что без помощи французов утраченные земли не вернуть, уже предпринял попытку договориться с королем Людовиком XII независимо от папской инициативы. Ни ему, ни другим возможным союзникам, к которым обратился Юлий II, не было дела до того, что законное право на все территории, которые они намеревались занять (исключая города Романьи, которые в любом случае заботили только папу), принадлежало Венеции, – хотя это право фиксировали договоры, которые по доброй воле подписали и Франция, и Испания, а всего несколько недель назад, в рамках трехлетнего мирного соглашения, и сам Максимилиан I. Соображения морали их беспокоили и того меньше. Возможно, они и пытались представить свои действия как справедливую атаку, призванную положить конец хищнической агрессии, но при этом прекрасно отдавали себе отчет, что поступают куда более агрессивно, чем когда-либо позволяла себе Венеция. Искушение оказалось слишком сильным, возможные выгоды – слишком заманчивыми. И предложение папы Юлия II было принято.
Смертный приговор Венецианской империи был подписан 10 декабря 1508 г. в Камбре при участии Маргариты Австрийской (регента Нидерландов, выступавшей от имени своего отца Максимилиана) и кардинала Жоржа д’Амбуаза (от имени короля Франции). Сам Юлий II официально присоединился к лиге лишь в марте следующего года, хотя его легат присутствовал в Камбре; однако в преамбуле к договору его голос слышен снова и снова:
…дабы положить конец лишениям и беззакониям, надругательствам и бедствиям, что венецианцы уже причинили не только Святейшему престолу, но и Священной Римской империи, и дому Австрийскому, и дому герцогов Миланских, и королей Неаполитанских, и многих других государей, отнимая и самовластно присваивая их товары и собственность, их города и замки, словно бы сговорившись наносить урон всем вокруг…
Посему мы сочли не просто разумным и почетным, но и необходимым призвать всех собраться и совершить справедливое возмездие, погасив сей великий пожар, коим пылает ненасытная алчность венецианцев и обуявшая их жажда власти.
Три месяца спустя, в довершение всех несчастий, венецианцы пострадали от большого пожара в буквальном смысле слова и еще больше пали духом. 14 марта 1509 г., во время заседания Большого совета, весь Дворец дожей сотрясся от небывало мощного взрыва. Ударная волна докатилась от Арсенала, где, всего в четверти мили от дворца, от случайной искры загорелся пороховой склад. Заседание тут же прервали; члены совета поспешили к месту взрыва, чтобы оценить ущерб. Все оказалось еще хуже, чем они ожидали: весь район Арсенала превратился в бушующий ад. Многие дома обрушились при взрыве, а остальные полыхали. По всему городу кинули клич, созывая на помощь. Члены совета сбросили свои мантии и присоединились к спасательным работам. Они трудились не покладая рук, но погибших все равно оказалось слишком много, а раненых и обездоленных – и того больше. Как и следовало ожидать, по городу поползли смутные слухи о диверсии, учиненной агентами Людовика; Совет десяти предпринял тщательное расследование, но так ничего и не выяснил. Единственным утешением служило то, что всего за сутки до происшествия четыре тысячи бочек с порохом погрузили на баржи для отправки в Кремону. Если бы с погрузкой задержались еще хоть на день, взрыв вышел бы еще сильнее – не устоял бы и сам Дворец дожей. Но и так Венеция лишилась значительной части своего военного потенциала, причем как раз тогда, когда перед лицом грядущей бури следовало собрать все силы в кулак.
А тучи и впрямь сгущались стремительно. Похоже, папа медлил лишь потому, что желал убедиться в искренности остальных членов новой лиги: он не хотел публично принимать всю ответственность за создание еще одной столь же бесполезной организации, как сколоченный им пятью годами ранее Блуаский союз. Но еще до конца марта о вступлении в лигу официально заявил король Испании, и Юлий II наконец решился: 5 апреля он открыто присоединился к союзу, а девять дней спустя Франция выступила с объявлением войны.