Так и случилось. К началу августа разношерстная и неповоротливая армия двинулась по направлению к Падуе, передвигаясь даже медленнее, чем обычно, из-за нехватки лошадей, тащивших орудия. На разных этапах пути к ней присоединилось войско из нескольких тысяч пеших и конных французов, отряд испанцев и небольшие контингенты из Мантуи, Феррары и от папы римского. Сам Максимилиан I тем временем мудро решил устроить временную штаб-квартиру в Азоло, во дворце королевы Кипра, которая со всей многочисленной свитой бежала в Венецию при первом известии о его приближении.
Столкновения начались, как только первые отряды императорской армии достигли стен Падуи, однако прошел целый месяц, прежде чем все войско собралось и было приведено в боевую готовность; за это время защитники успели укрепить оборонительные сооружения и запастись водой, провизией и боеприпасами. К тому времени Питильяно (которому повезло сохранить пост командующего после недавнего прискорбного поражения) собрал остатки своего войска и привел его в Падую вместе с добровольческим отрядом из двухсот молодых венецианских дворян, в числе которых были и два сына дожа Лоредана; все они пополнили городской гарнизон. Когда 15 сентября наконец началась осада, город вполне мог защищаться.
В течение двух недель немецкая и французская тяжелая артиллерия громила северные стены, превращая их в руины, однако благодаря умениям и дисциплине защитников города (эти качества были настолько же заметны сейчас, насколько они отсутствовали у людей Питильяно тремя месяцами ранее) все атаки удавалось отразить. 30 сентября Максимилиан I наконец сдался, ибо, как он писал неделей позже дочери Маргарите, «принимая во внимание силу пушек и защитников, которые есть у венецианцев в городе, и основательные работы, которые они там провели и подобных которым мир не видывал, а также поскольку у них более 15 000 полностью вооруженных людей, мы с нашими командующими и советниками согласились, что полезнее будет прекратить эту осаду, чем продолжать ее».
Максимилиану I ни в чем не удалось добиться особой выгоды. Император серьезно пострадал от потери престижа и знал об этом. Он торопливо отдал распоряжения о том, чтобы оставить часть армии в Италии под командованием герцога Ангальтского и разместить гарнизоны в других, менее деятельных городах, а также обеспечить отряды особого назначения, если возникнет потребность. Три недели спустя армия под его командованием потащилась через Альпы туда, откуда пришла.
Венецианцы тем временем ликовали. Отвоевать Падую само по себе было победой, но удержать ее перед лицом войска из 40 000 человек – настоящий триумф. И это еще не все. 14 ноября Питильяно дошел до Виченцы, где герцог Ангальтский почти сразу сдался. Нападение на Верону неделю спустя не увенчалось успехом, но это разочарование вскоре забылось, поскольку все больше и больше городов – Читтаделла, Бассано, Фельтре и Беллуно на севере, Эсте, Монтаньяна и Монселиче на юге – выступали в поддержку Венеции.
Последние три города были отвоеваны в результате нового похода венецианцев против герцога Феррары, который после Аньяделло присвоил спорный регион Полезине (Ровиго) и чей брат, кардинал Ипполито д’Эсте, оказывал Максимилиану I ценную, хоть и безрезультатную поддержку при осаде Падуи. Именно с целью преподать герцогу хороший урок генерал-капитан флота Анджело Тревизан получил приказ провести эскадру из 17 легких галер вверх по реке По, максимально разорив территории Феррары. Тревизан возражал, говоря, что опасность намного превышает любой ущерб, который он в состоянии причинить, но его не послушали. Поднимаясь вверх по реке, он встречал все больше сопротивления; в Полезелле, примерно в 10 милях от Феррары, он решил высадить своих людей на берег. Они окопались позади крепкого бастиона и соорудили чуть выше по реке большой бон из цепей и лодок, чтобы обезопасить свои корабли. Все могло бы пойти хорошо, если бы река, вздувшаяся от декабрьских дождей, не снесла этот бон как раз тогда, когда герцог предпринял атаку на бастион. В последовавшей суматохе феррарцам удалось под покровом тьмы перетащить свои тяжелые орудия к самому краю воды, на расстояние прямого выстрела; оттуда они перестреляли и потопили беззащитные венецианские корабли. Избежать уничтожения удалось лишь двум судам. Незадачливого Тревизана отвезли в Венецию, предъявили ему обвинение перед сенатом и Советом десяти и приговорили к трехлетней ссылке в Портогруаро.
Папа Юлий II, узнав о завоевании Падуи, впал в неистовую ярость; а когда после неудачной попытки Максимилиана I вернуть город папе сообщили, что Верона вполне может выступить в поддержку Венеции и что маркиз Мантуи, находившийся теперь на службе у лиги, попал в плен к венецианцам, пока собирал подкрепления, папа, как рассказывают, швырнул оземь свой головной убор и принялся поносить святого Петра. Возвращение папских территорий нисколько его не успокоило. Он по-прежнему ненавидел Венецию и желал ей отомстить. Хотя в ответ на угодливое письмо от дожа Юлий II согласился принять в Риме венецианское посольство в количестве шести человек, вскоре стало ясно, что сделал он это лишь для того, чтобы подвергнуть республику дальнейшим унижениям. Послы прибыли в начале июля; как отлученным от церкви им запретили въезжать в город до темноты, жить вместе в одном доме и даже вместе ездить по официальным делам. Они не получили никаких привилегий или вежливого обхождения, полагающегося дипломатическим представителям иностранных держав. Лишь один из них, некий Джироламо Донато, с которым папа был уже несколько лет знаком, удостоился аудиенции, которая быстро превратилась в обличительный монолог папы Юлия II. Неужели венецианцы думают, что отлучение от церкви отменят лишь потому, что они вернули себе несколько городов, на которые изначально не имели никаких прав? Папа дарует венецианцам отпущение грехов лишь после того, как все условия Камбрейской лиги будут неукоснительно соблюдены, а сами они встанут перед ним на колени с веревкой на шее. Закончив, папа протянул Донато бумагу со всеми своими требованиями, которую Санудо позже описал как «дьявольский и постыдный документ» и которую сенат отверг, едва увидев. «Лучше мы отправим пятьдесят послов к туркам, – гневно прокричал сын дожа Лоренцо Лоредан, – чем примем подобные условия».
Это были не пустые слова, а слушавшие Лоредана вряд ли сочли их особенно шокирующими. Они прекрасно знали, что их недавние успехи на материке подняли всеобщий боевой дух, в чем венецианцы очень нуждались, однако мало чем помогли им в долгосрочной перспективе. Лига по-прежнему оставалась сильной, а ее враждебность не уменьшилась. Правда, император подвергся временному унижению, но сохранил армию, и он наверняка вернется весной, чтобы восстановить свою честь и репутацию. Французы в Милане тоже точили мечи. Венеция тем временем продолжала жить в одиночестве; ее армия была разбита и деморализована, казна стояла пустой, исчезла большая часть дохода с материковых владений, и не было ни единого друга, способного поддержать республику. У нее не было выбора: если ни одно христианское государство не хочет встать на ее сторону, ей придется обратиться к туркам.
И 11 сентября решение было принято. Венеция обратится к султану, указав ему, что лига – такой же явный враг для него, как и для нее самой, и попросит в срочном порядке предоставить столько войска, сколько он сможет выделить, а также заем не менее чем на 100 000 дукатов. Венеция даже попросит султана прекратить покупать ткани у флорентийцев и генуэзцев, так как прибыль от их продажи тоже идет на поддержку лиги. Знай правители Запада об этом обращении, они сочли бы его еще одним доказательством измены со стороны Венеции, а не жестом отчаяния, в котором они сами были виноваты. Печально размышлять о европейском политическом мышлении того времени: в момент, когда христианский мир боролся за свое существование, его правители, возглавляемые самим папой, объединились ради уничтожения единственного государства, которое могло бы стать их первой линией обороны, и вынудили его попытаться вступить в союз с общим врагом.
Однако султан хранил молчание; и хотя новый король Англии Генрих VIII проявлял безошибочные признаки сочувствия к Венеции, он тоже не сумел предоставить ей материальную поддержку. Уничтожение речного флота Тревизана стало еще одним ударом, и к концу года у республики не осталось сил. 29 декабря венецианцы решили принять условия папы для заключения мира. Условия эти оказались жестокими: Венеция должна полностью подчиниться Святому престолу. Она лишится традиционного права назначать епископов и священников в своих границах, судить их в своих судах и облагать их налогами без согласия папы. Не будет она обладать и юрисдикцией над подданными папских государств, находящимися на ее территории. Папа получит полную компенсацию своих расходов на возврат территорий и всех доходов, которые он упустил, пока эти территории находились в руках Венеции. Адриатика с этого момента становится открытой для всех и свободной от таможенных пошлин, которые Венеция привыкла требовать с иностранных кораблей. Наконец, республика обязуется предоставить не менее 15 галер в случае войны с турками.
Вряд ли венецианцы ожидали меньшего, однако, несмотря на критическое положение, они даже сейчас с трудом могли заставить себя согласиться на эти требования. Когда резолюцию впервые вынесли на обсуждение в сенате, она была отклонена, и даже после второго голосования едва набрала необходимый для ее принятия минимум голосов. Однако после еще одного месяца переговоров венецианцы сумели добиться от папы Юлия лишь двух небольших уступок: свобода от таможенных пошлин даруется лишь подданным папы, а обязательство предоставить галеры хоть и принимается Венецией, однако не оформляется письменно, дабы не наносить султану ненужной обиды.
Соглашение было достигнуто, и 24 февраля 1510 г. папа Юлий занял место на специально возведенном троне у центральных дверей собора Святого Петра, окружив себя двенадцатью кардиналами. Пять одетых в алые одежды венецианских послов (шестой умер несколькими днями ранее) подошли и поцеловали туфлю папы, а затем встали на колени на ступенях, пока их представитель Доменико Тревизан обращался от имени республики с официальной просьбой о прощении, а епископ Анконы зачитывал полный текст соглашения. Должно быть, послам мучительно было его слушать; не столько потому, что оно содержало в себе обязательное признание того, что множество грехов Венеции и ее испорченность вполне заслуживали наложенного на нее отлучения (к счастью, епископ говорил так тихо, что его голос был едва слышен), сколько потому, что длилось чтение целый час, и все это время им пришлось простоять на коленях. С трудом поднявшись, они получили двенадцать символических ударов розгой от двенадцати кардиналов (настоящую порку милостиво пропустили), поклялись соблюдать условия соглашения, вновь поцеловали туфлю папы и наконец получили отпущение грехов. Лишь тогда двери собора открылись, и все собравшиеся торжественно проследовали внутрь для молитвы перед главным алтарем, прежде чем отправиться на мессу в Сикстинской капелле; все, кроме папы, который, как объяснил один из венецианцев в своем отчете, «никогда не посещал эти длинные службы»