Осмотр и обыск, очищение ледяной водой — всё это казалось такой мелочью. Даже в детстве мне приходилось переживать более неприятные вещи. Единственное, что действительно могло вывести меня из себя в любой другой день, это пренебрежение, с которым весь персонал обращался со мной. Видимо, получить здесь власть надо мной для них было чем-то похожим на триумф. Никто не мог подобраться ко мне за стенами этой дыры, и, тем более, никто даже не смел позволить себе подобной фамильярности. Не все оказались такими. Несколько более приземленных тюремщиков, посматривали на меня с опаской. Эти действительно знали, как устроен наш мир, и очень скоро всем остальным так же предстоит ознакомиться с его правилами и усвоить раз и навсегда, у кого в руках сосредоточена вся власть, независимо от того, на свободе мы или в клетке.
Облачившись в оранжевую робу, вошел в спальню, где придется существовать до назначения даты суда. Гомон десятков голосов мгновенно стих, стоило мне перешагнуть порог. Среди глаз, направленных на меня, я видел множество знакомых и тех, кого мог назвать другом, и других, мечтающих о моей смерти. Проходя по узкому коридору из людей, то тут, то там чувствовал как похлопывания по плечу, так и молчаливые угрозы. Это место мало чем отличалось от обычной жизни. Выживание за решеткой это всё тот же мир, пинающий меня с самого рождения, мир, который, несмотря на все противоречия, покорился мне. Когда-то я уже бывал здесь, но через пару дней меня выпустили под залог. На этот раз придется показать этим шакалам, кто здесь хозяин прайда.
Имея мощный тыл ребят из банды, можно было наплевать на нацистов и черных. Даже если эти ублюдки что-то и замышляли, то проворачивать подобное в спальне никто не решится. И к этому моменту я буду готов дать отпор и показать их место раз и навсегда.
Ночь, как и ожидалось, прошла без происшествий. Я слышал, как какого-то беднягу подмяли под себя, слышал глухие удары, доносящиеся неподалеку от моей койки, но все это лишь показательные выступления для новичков, попавших в тюрягу по глупости, мало что знающих о жизни среди настоящих преступников.
Перед прогулкой меня вызвали на встречу с адвокатом. Я не мог дождаться разговора с Энтони и возможности услышать, наконец-то, новости о Марине. Всю ночь, ворочаясь на жесткой койке, думал лишь о ней. Пустые глаза, окровавленный рот, расползающееся на плече пятно крови и выстрел, оглушающий своей неожиданностью — всё это преследовало меня. До этого я не видел призраков и не чувствовал вины за содеянное, за исключением ада, устроенного для Котёнка. Но теперь эти воспоминания, словно напоминание о собственных грехах, витали рядом со мной, не оставляя ни на мгновение. Грудь, переполненная горечью и болью за мою девочку и нашу с ней историю, разрасталась, превращаясь в бездну, утягивающую частичку за частичкой мою душу. Меня будто выпивали через тоненькую соломинку, сначала лишь пригубив моей силы, а затем — полностью завладев ею. Я перестал понимать эту жизнь, отдавшись на растерзание чувств и потеряв бдительность, за что в итоге и поплатился. Но, даже осознавая это, думал лишь о ней, о том, что должен бороться ради неё. Только оказавшись рядом с Мариной, мог добраться до истины и вместе с ней мог справиться с чем угодно, перевернув мир вверх ногами. И даже если она никогда не будет прежней, я не отпущу её, борясь за каждую крупицу прежней девочки, сумевшей полюбить меня когда-то. Все остальное казалось настолько мелким, что совершенно меркло на фоне трагедии, случившейся с нашими жизнями. Я всё еще не мог поверить, что Эстер мертва по вине Котёнка, загнав эту мысль в дальний угол и отталкивая её от себя каждый раз, лишь стоило ей высунуть свой омерзительный нос.
Вошел в комнату, и мной овладело желание узнать только о ней, своей Чике, оставляя все остальные вопросы на потом. Тони сидел за столом, сцепив руки перед собой. Сосредоточенный и напряженный вид не сулил ничего хорошего. Оставалось лишь молиться, чтобы его обеспокоенность не была связана с состоянием Марины. Как только с запястий сняли наручники, и за приставом захлопнулась дверь, я посмотрел в глаза Пирсу, дожидаясь ответов.
— Ты еще в более глубоком дерьме, чем мы ожидали, — начал Тони.
— Мне плевать на мою ситуацию. Скажи мне, как она, — начал выходить из себя.
— Диего, — адвокат обессилено потер переносицу, — сейчас тебе стоит беспокоиться лишь о себе.
Посмотрев на меня, Пирс понял то, что самое время прислушаться к сказанному. Увидев взгляд, обещающий ему немедленную расплату за непослушание, он опустил глаза к столешнице, шумно выдыхая.
— Марина Асадова в больнице, — снова поднял взгляд. — Пуля не задела жизненно важных органов. Плечо быстро придёт в норму.
Казалось, в тот момент я даже задержал дыхание, стараясь не упустить ни малейшей детали рассказа. Даже звук её имени заставлял моё сердце биться быстрее. Почувствовав мимолетное облегчение из-за её физического состояния, снова ощутил тяжесть, не позволяющую уснуть прошлой ночью и свинцовым грузом осевшую в груди. Больше всего меня волновал её рассудок, и именно об этом Тони пока не сказал ни слова.
— Дальше, — не собирался ждать больше ни секунды.
— Она в состоянии шока. Прошлые сутки никто не мог заставить её говорить.
— Что изменилось? — стук в висках усиливался, а грудь сжалась от тревоги.
— Появился Перес.
Имя пуэрториканца вызвало противоречивые эмоции. Первой реакции оказалось нестерпимое желание свернуть шею ублюдку, вновь посмевшему приблизиться к моей женщине. Но затем здравый смысл взял вверх, и появилось облегчение от того, что в такую трудную минуту рядом с Котёнком находился кто-то, кому она была не безразлична. Но ревность, липкой паутиной опутывала меня изнутри. Снова с ней рядом был он, а не я, и именно у него на груди она будет лить слезы, а я не смогу сделать совершенно ничего для её успокоения.
— И? — шумно сглотнул, страшась услышать то, что могло мне не понравиться.
— Только увидев, его она заговорила. Она твердила что-то бессвязное, и тогда Перес потребовал оставить их наедине.
— Что именно она говорила?
— По словам персонала, — опустил взгляд к записям в бумагах, читая, — она твердила снова и снова, цитирую: «Он мой брат. Он всегда знал об этом. Софи — результат инцеста. Моя девочка ни в чем не виновата».
— Что? — от лица отхлынула кровь. Часть сказанного Мариной имела абсолютно четкое послание, смысл которого мне был ясен и которое я отказывался принимать за правду. Но другая половина действительно напоминала бред.
— А вот здесь тебе повезло, что твой адвокат именно я, а не какой-то жулик. Я заранее позаботился о подобного рода проблемах и заплатил кое-кому из медперсонала, чтобы держали ухо востро. И… — глубоко вдохнул, — у неё есть дочь, и, по всей вероятности, она твоя.
Последние слова Энтони звучали в голове, становясь всё громче, превращаясь в вой сирены: «Дочь… и, по всей вероятности, она твоя». Грудь сдавило тисками, и я не мог сделать ни вздоха. Мир остановился, покрываясь коркой льда и тут же рассыпаясь на тысячи осколков.
У меня была дочь.
Глава 23
Ощущение дежавю не покидало меня ни на мгновение. Больничные стены, люди в белых халатах, детективы, поджидающие удачного момента, и антидепрессанты, практически заменившие мне пищу. Я всё это уже видела. Только уверенности в том, что это — реальность, не осталось. Теряясь во времени, событиях, путая сны с явью, не понимала, где вымысел, а где настоящая жизнь. Да и нужна ли она мне, тоже не могла решить. Все перемешалось, вращаясь со скоростью света. Мне казалось, что меня закрутил смерч, и всё, что остается, это отдаться ему на милость и плевать, куда меня выбросит.
Сны под воздействием успокоительных демонстрировали мне размытые картинки с действующими лицами, которые не узнавала. Но было все же одно, увидев которое, хотелось зажмуриться и бежать, бежать так далеко, как только смогу. С пробуждением на меня накатывали воспоминания о случившемся, и всё окрашивалось кровью. Я не помнила, как убивала Эстер, и не помнила, что именно там произошло. Лишь её слова, брошенные мне в лицо перед тем, как я увидела её мертвое тело, навсегда засели в голове. И это то, что окончательно перевернуло мою жизнь с ног на голову. К своему ужасу, я до сих пор практически ничего не чувствовала из-за ее смерти, но правда, открывшаяся в тот день, сломала меня. Любить чудовище — это одно, но знать, что, помимо всего прочего, разделяешь с ним одну на двоих кровь…Меня выворачивало наизнанку от всей омерзительности ситуации. Тошнило от собственных эмоций, испытываемых, как выяснилось, к брату. Боль от осознания всего коварства Диего, вплоть до последствий, приведших к настоящему моменту, вряд ли можно описать хотя бы одним из известных людям языков. Стоило лишь подумать об этом, как из груди вырывался нечеловеческий крик. То, насколько всё оказалось спланировано и фальшиво, приводило в ужас. Но еще более кошмарными являлись абсолютные беспринципность и жестокость, составляющие сущность личности Ангела. Теперь даже в мыслях не получалось называть его иначе. И как я могла поверить, что в этом монстре живы какие-то человеческие эмоции?! Он знал лишь то, как уничтожать людей, и был готов ради этого на все. Его жестокость не знала границ.
И стоило подумать, что результатом мести этого отродья стала моя дочь, как руки сами вцеплялись в волосы, вырывая их клочками. Я кричала, рвала на себе волосы и впивалась ногтями в кожу, стараясь заглушить разъедающую меня боль. Прибегали медики и, вколов успокоительные, погружали меня в счастливое царство абсолютного ничего. Именно поэтому меня практически все время держали на таблетках. Чтобы я не чувствовала. И я была благодарна за это.
Тогда я еще не понимала, кем стала в результате жестокости Ангела, потому как картинки из головы не отождествлялись с фактами. Я не осознавала, что стала убийцей и на моих руках человеческая кровь.
Прошло время, прежде чем психологи шаг за шагом начали выводить меня из транса. Длительные беседы и терапия. Я будто вернулась назад в прошлое. Не хотелось жить, не хотелось чувствовать. Но в отличие от прошлого раза, теперь голову посещали омерзительные мысли о прерывании жизни. Я боялась встречаться лицом к лицу с реальностью, зная обо всем, что совершила. Зная, что дала жизнь дитю порока. Мучительно было даже думать о ней. Стыд и раскаяние за любовь к дочке разрывали меня. Я не могла презирать или жалеть о её появлении на свет, но и не чувствовать угрызений совести за то, что, допустив ее рождение, подвергла пожизненному укору в глазах людей. Постоянному отождествлению с тем, о ком мечтала забыть. Но затем вспоминались её глаза, улыбка, всеобъемлющая любовь, заполняющая каждую клетку моего тела и придающая силы бороться с любыми трудностями. Софи ждала возвращения своей мамы. Беззащитная маленькая девочка находилась совершенно одна среди чужих людей, где-то там, далеко, и это единственное, о чем я должна переживать. Ругая себя за малодушие, начинала плакать, извиняясь перед ней, молясь, чтобы она никогда и никак не могла даже намёком узнать о возникших в моей голове мыслях. Она ни в чем не виновата, и не должна страдать из-за своего появления на свет. Когда-нибудь я забуду, что именно предшествовало её рождению, как постараюсь забыть всё, что способно причинить ей боль. Мы снова исчезнем, и ни одна душа не будет знать, какой грех висит у меня на сердце, и что она должна напоминать мне о нем до конца жизни. Я помогу ей стать настоящим человеком, окутаю коконом любви и заботы. Любая червоточина отца будет уничтожена, истреблена силой света и добра.