Поначалу они намеревались отсидеться за высокими стенами Каффы. Хан воспринял это как желание навязать ему свою волю. Взять неприступную крепость он так и не смог, зато выгнал генуэзцев и венецианцев изо всех своих городов. Их место теперь быстро занимают греки и армяне. Венецианцам приходится торговать больше в Трапезунде, генуэзцам – по захудалым гаваням у побережья Кавказа. Отрезанная от караванных троп Каффа стала просто перевалочным пунктом, где товары перегружают на большие морские суда.
Купцы, которые как всегда судили о происходящем со спины вьючного верблюда или из трюма торгового корабля, рассказывали, что оскудение здешних рынков произошло не только по причине ссоры хана с франками.
Уже много лет, как из глубины Азии перестали доходить караваны. Одни говорили, что там целые страны выкосила чума, другие – что в тех краях повсюду начались смуты. Хотя, скорее всего, правы и те и другие. Где чума, там и смута.
Ветры задувают старые караванные тропы.
Меньше стало драгоценных шелков, не везут звонкий полупрозрачный фарфор, пряности. Дальние дороги, по которым грузы доставляются вьюками на спинах верблюдов, жили дорогими товарами. Соль или зерно не повезешь туда, куда шесть месяцев пути.
Потом весь улус выкосила чума. Вот и ушли в былое величие и богатство Таны.
Однако трудные времена уже позади. Соль и зерно нужны всегда. Как и рыба, кожи, воск. Хороший груз для больших кораблей.
Еще, конечно, рабы. После чумы везде сильно не хватало рабочих рук. Даже гребцов на суда стало трудно набрать. В помощниках нуждались ремесленники, недоставало грузчиков, поденщиков. Некому оказывалось чинить крепостные укрепления. Рабы сильно вздорожали.
Генуэзцы с венецианцами сами тяготятся войной, от которой все несут огромные убытки. Ходят слухи, что у ханского престола вовсю вьются тайные посланцы, стремящиеся восстановить былую торговлю. Все понимают – свято место пусто не бывает. Одних хозяев морей легко могут сменить другие. Давно к богатствам здешнего края стремятся каталонцы, а ромеи спят и видят вернуть великое прошлое. Кантакузин уже пытался возродить флот. На сей раз не вышло. А если помогут каталонцы? Сербы, болгары, да те же турки, чем черт не шутит? Сейчас иной раз заключаются такие союзы, что раньше и представить было нельзя.
Была сильна и славна Пиза. Где она теперь? Ни папа не помог, ни богатая Флоренция. Нынче в ее бывших угодьях хозяйничают генуэзцы.
На пристани мы узнали, что здешний эмир отлучился из города, так что придется несколько дней подождать. Патриаршие посланники восприняли эту весть с радостью. Дальнейший путь лежал по реке, а их уже утомил непритязательный корабельный быт. Тем более что плыть предстояло на совсем маленьких суденышках, напоминавших скорее большие лодки. Лучше, конечно, чем верхом, но о прежних удобных каютах и просторной палубе отныне придется вспоминать как об утерянном блаженстве.
Мое дело о судьбе Омара тоже предназначалось для подачи отлучившемуся эмиру.
Спутники мои были в Тане не в первый раз. Они наотрез отказались от предложения смотрителя пристани дать им провожатого до постоялого двора, лишь уведомили, где остановятся. Совсем недалеко от пристани. Хотя, после Константинополя, где чужому человеку легко заблудиться, понятия «далеко» и «близко» здесь оказывались весьма условными. Постоялый двор располагался всего в нескольких сотнях шагов от пристани. Оказалось, это была уже окраина. За ним виднелся пустырь, служивший выпасом.
К моему удивлению, ромеи выбрали двор, не принадлежащий их соотечественнику. У ворот нас встретил человек в кипчакском колпаке. Он радостно приветствовал греков, как старых знакомых, настороженно покосился на Симбу. Еще на корабле тот облачился в свою привычную чалму с платком, плотно заматывавшим лицо. Одеяние, служившее для защиты от летящего песка в пустыне, оставляло лишь узкую прореху для глаз и полностью скрывало черную кожу моего слуги. Мы здраво решили, что не стоит привлекать к себе излишнее внимание. Хотя это вряд ли удалось. Прятать лицо здесь было не принято. Даже у женщин.
Однако Тана не зря слыла перекрестком земных путей. К странным гостям здесь, похоже, привыкли. Меня даже не удивило, что хозяин постоялого двора заговорил по-гречески.
Уже когда мы разместились по комнатам, греки объяснили причину, по которой отказались от провожатого. Будучи посланцами патриарха, мы могли даром поселиться в караван-сарае, да еще и кормиться там за счет хана. Нередко содержание важных путников вменяли в повинность и обязанность хозяевам постоялых дворов. Однако цены здесь таковы, что подобной экономией вполне можно пренебречь. Зато кормежка будет лучше, не говоря об удобстве жилья.
Комнаты показались мне тесноватыми. Оказалось, это влияние суровых зим. Здесь бывает очень холодно, а топлива в степях мало, и оно дорогое. Летом можно ночевать в амбарах без печей, где тоже устроены пышные постели из соломы, но мы об этом узнали, лишь когда уже поселились в доме.
Мы с Мисаилом сразу решили завоевать расположение хозяина, поэтому не скупились. Кто мог лучше рассказать нам о здешних делах и порядках? Я, не торгуясь, выдал ему плату за комнаты на неделю вперед, добавив, что хочу угостить своих спутников хорошим обедом в ознаменование окончания морского плавания. Хозяин понимающе кивнул и явно повеселел, а я попросил ромеев высказать пожелания насчет кушанья.
– О-о! Симпозиум! – обрадовались те и немедленно предложили отправиться в баню.
За несколько недель пути я совсем позабыл об этом благе, довольствуясь скудными омовениями в стесненных условиях корабельного быта. Даже в Константинополе меня отговорили от посещения бани. Пугали, что, славные в прежнее время, римские термы давно пришли в упадок и запустение, а нынешние заведения оставляют желать лучшего. Жители города моются дома, а общественные бани часто служат скорее гнездами порока. Храмами чистоты их тоже назвать нельзя.
В Тане, по уверению греков, есть прекрасная баня, в которой кроме свежей речной воды нет недостатка ни в мыле, ни в ароматных травах, ни в разных притираниях и освежающих напитках. При этих словах мое тело, истосковавшееся за долгий путь по горячей воде, сразу стало чесаться.
– У Саф ад-Дина сегодня как раз мужской день, – поддержал наше намерение хозяин постоялого двора. – Это совсем недалеко.
Можно было не уточнять. Хотя я вскоре убедился, что слово «далеко» тоже в ходу у жителей Таны: они совершенно серьезно говорили так, если нужно было идти более трех сотен шагов. У каждого своя мера. Каково было слышать это «далеко» караванщикам или жителям степей, где «недалеко» часто означало несколько дней пути?
Еще меня сразу подкупило имя банщика. Судя по всему, он был мусульманином, а мои единоверцы всегда следуют строгим предписаниям о чистоте.
Симба остался сторожить вещи. Мне показалось, что он твердо решил скрывать свою внешность. Может, вспомнил слова осторожного Саввы про то, как легко проследить путь двух странников с чернокожим слугой? Не лишенные смысла опасения, когда ты оказываешься в краю, где Симбу совершенно не с кем перепутать. Вот только маленькая Тана вовсе не представлялась мне местом, где можно спрятаться.
Здесь все дышало простором и пахло степными травами. За рекой раскинулась даль, подобная морю, а разговор было слышно на другой стороне улицы.
Баня тоже оказалась выше всяких похвал. Просторная, чистая, с высокими потолками. Настоящий хамам. Прекрасное мыло сделало бы честь лучшим каирским мыловарам, а вода была мягкой, как шелк. В воздухе витал аромат каких-то местных трав. Стоило лишь заикнуться, как явился костоправ, умело размявший мои разомлевшие от пара суставы. Если эта услада души и тела произвела такое действия на меня, завсегдатая сказочных каирских хамамов, то можно себе представить, как она поразила Баркука. Наверное, этот бывший обитатель суровых горных селений вообразил, что оказался в преддверии рая.
Мисаил, разговорившийся с хозяином, узнал, что тот, хоть и кипчак, приехал сюда с отцом из далекого Хорезма много лет назад, еще при прежнем хане. Тогда многие перебирались сюда из тех краев. Купцы, ремесленники, дервиши. Отец был банщиком в Ургенче. Здесь построил хамам по тамошнему подобию. Дело пошло. Раньше каждое лето приходило много караванов из Хорезма и Мавераннахра – от посетителей отбоя не было. Гости из Сарая или Булгара тоже знали толк в банных удовольствиях. Потом здешние кипчаки стали захаживать. Теперь уже они – основные посетители.
– В былые годы франки тоже все сюда ходили, – косясь на одежду Мисаила, поведал хозяин, – как раз за моей баней жили. Где пустырь сейчас. Там был венецианский квартал.
Я с удовлетворением отметил, что уроки во время пути дали свои плоды – я стал немного понимать кипчакскую речь. Однако говорить здесь можно было на греческом. Бывалый хозяин отлично знал и его.
Как полагается в хамаме, здесь был свой цирюльник с великолепными бритвами. Я не мог отказать в удовольствии срезать застарелые мозоли на пятках, заодно попросив обрить Баркука, впервые в жизни почувствовавшего, каким нежным бывает стальное лезвие в искусных руках.
Цирюльники всегда отличаются отменной разговорчивостью, но этот, в отличие от Саф ад-Дина, не знал греческого языка. Поэтому, колдуя над моими пятками, он без умолку болтал с Мисаилом, который, завернувшись в большую льняную простыню, неторопливо отхлебывал шербет, сделанный из каких-то здешних ягод. Разговор шел быстро, и его суть от меня ускользала. Я понял лишь, что Мисаил не терял времени понапрасну, искусно подогревая словесный пыл собеседника осторожными вопросами.
Скорее всего, Омар год назад тоже побывал в этой бане, вот так же болтая здесь с цирюльником. Опытный торговец, часто имевший дело с придворными и знатью, он хорошо знал кипчакский.
Первое впечатление от Таны оказалось обманчивым. В этом маленьком городе за год побывало столько купцов, моряков, караванщиков, корабельщиков и просто путников, гонимых судьбой по лику земли, что упомнить одного из них было очень трудно.